Генри Миллер - ИЗБРАННОЕ. ЭССЕ. Автобиография.

• Название: ИЗБРАННОЕ. ЭССЕ. Автобиография.
• Автор: Генри Миллер
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

У нас с матерью не было близости и когда я вырос. Вернувшись из Европы после десятилетнего отсутствия, я увиделся с ней мельком. И мы не общались, пока она не заболела. Тогда я заехал к ней. Однако возникла все та же проблема - между нами не было ничего общего. Самое ужасное, что в это время она действительно умирала. (Понимаете, до этого я как-то раз приезжал к ней, когда предполагали, что она при смерти.) Через три месяца она скончалась. Это было для меня жуткое время. Каждый день я приходил ее проведать. Но даже умирая, она оставалась тем же непреклонным деспотом, диктующим, что я должен делать, и отказывающимся делать то, о чем просил ее я. Я говорил ей: “Пойми, ты лежишь. Тебе нельзя вставать”. Я не говорил ей, что она умирает, но это подразумевалось. “Впервые в жизни я буду говорить тебе, что делать. Сейчас я отдаю распоряжения”. Она приподнялась, подняла руку и погрозила мне пальцем: “Не выйдет, - выкрикнула она”. Это на смертном-то одре, и мне пришлось силой опро-

кинуть ее на подушки. Через минуту я выбежал в коридор, плача как ребенок.

Иногда, лежа в постели, я говорю себе: “Ты примирился с миром. У тебя нет врагов. Нет людей тебе ненавистных. Неужели ты не можешь приукрасить образ матери? Может быть, ты завтра умрешь и встретишься с ней на том свете. Что ты ей скажешь при. встрече? Сейчас могу вам сказать, что последнее слово осталось за ней.

Когда мы ее хоронили, произошла странная вещь. Был морозный, холодный день, шел сильный снег. Гроб никак не могли опустить в могилу. Как будто она все еще нам противостояла. Даже в похоронном зале, где стоял гроб в течение шести дней до погребения, каждый раз, когда я склонялся над ней, один глаз приоткрывался и вперялся в меня.

1971

БЕССМЕРТИЕ ПЛОТИ И ВЕЛИЧИЕ ДУХА

(вместо послесловия)

Париж не изменился. Плас де Вож

по-прежнему, скажу тебе, квадратна.

Река не потекла еще обратно.

Бульвар Распай по-прежнему пригож.

Из нового - концерты за бесплатно

И башня, чтоб почувствовать - ты вошь.

Иосиф Бродский

Когда речь заходит о Генри Миллере, трудно устоять от двух искушений: начать пересказывать его жизненную “одиссею” и идентифицировать автора с его лирическим героем. В первом, как согласится читатель, здесь никакой необходимости нет (писатель сам рассказал “о времени и о себе” в заключающей этот сборник автобиографической книге “Моя жизнь и моя эпоха”, не говоря уже о многих других произведениях, в которых особенно значителен элемент автобиографии); относительно второго…

Относительно второго - чрезмерной идентификации Генри Миллера-художника и Генри Миллера - персонажа вошедших в этот том сочинений в разных жанрах - от романов и повестей до новелл и эссе: внимательному читателю наверняка припомнится лукавое предостережение, делаемое самим прозаиком. Не раз и не два на страницах своих книг он заговорит о бесчисленных “я”, составляющих его духовный мир. А духовный мир этот и, в еще большей мере, новаторство его художественного воплощения, по большому счету, в рекомендациях не нуждается.

И все-таки многое в образной системе Миллера-художника властно взывает к прояснению, сопоставлению, подчас - к безоговорочному отрицанию. Это и неудивительно: перед нами - один из самых демонстративно антибуржуазных художников Запада XX столетия.

744

Едва ли сейчас, на пороге нового тысячелетия, в смутную, нелегкую пору, в разгар едва ли не самого бурного десятилетия нашей многотрудной национальной истории на протяжении рекордного по числу войн и катастроф, социально-политических и экологических катаклизмов XX века, стоит всерьез удивляться тому, что из крупнейших писателей США он приходит к нам последним. Слишком многое и в творчестве, и в жизненной ориентации Генри Миллера не могло прийтись по вкусу тем, кто годами дозировали и отмеряли для нас меру “желательного” и “дозволенного”, препятствуя изданию хемингуэевского “Колокола”, внося “смягчающие” купюры в книги У. Стайрона и Дж. Апдайка, ниспровергая с высоких трибун Кафку, Джойса, Пруста, Набокова…

Свобода, с которой человек говорит об интимной жизни - своей и своих героев, - тоже не в последнюю очередь показатель раскрепощенности мышления. И если Генри Миллер не выстраивал, подобно Оруэллу, Хаксли и Кёстлеру, антиутопических моделей “светлого будущего”, обреченного стать кошмарным настоящим, то сама его эпатирующая этико-социальная “неангажированность” казалась вызовом не только пуритански ориентированным лицам и институтам его заокеанской родины, но и блюстителям “самой передовой” и “единственно верной” социалистической морали.

И все-таки Генри Миллеру в России, хоть и с многолетним запозданием, но повезло. Повезло с момента, когда журнал “Иностранная литература” опубликовал в 1990 году перевод его первого и, быть может, самого дерзкого, самого шокирующего романа “Тропик Рака” - первой части автобиографической трилогии, написанной в парижской эмиграции в 30-е годы. (Вторую и третью части трилогии - романы “Черная весна”, 1933, опубликован в 1936, и “Тропик Козерога”, 1938, опубликован в 1939 году, - читатель, будем надеяться, уже обнаружил под обложкой этой книги.)

Повезло, ибо публикация перевода “Тропика Рака” (ныне, включая многочисленные книжные издания, он разошелся в рекордном тираже, приближающемуся к миллиону экземпляров) совпала - и стала значимым фактором - в решительной переоценке ценностей, не обошедшей стороной и многие явления и имена в современных литературе и искусстве.

Говоря попросту: роман Г. Миллера читали уже несравненно более свободные люди, нежели их сверстники десять-двадцать лет назад. Читали незашоренными глазами, сами избирая для себя в авторском взгляде на жизнь

745

и авторской индивидуальной образно-поэтической системе, сознательно ориентированной на непривычность, ломку установившихся стереотипов близкое, приемлемое, созвучное и отметая чуждое и непонятное.

Можно сказать, что Генри Миллеру вообще крупно повезло в сравнении со многими его собратьями по перу и тем более - по бунтарски-анархическому духу. Ровесник Михаила Булгакова и Осипа Мандельштама, он родился в год смерти одного из своих кумиров - великого французского поэта-символиста Артюра Рембо, дебютировал в литературе в середине десятилетия, когда звезда Булгакова и Мандельштама уже начала закатываться под “гниющим солнцем” (метафора самого Г. Миллера) тоталитарного сталинского режима, пережил с грехом пополам роковое военное десятилетие и, в начале 60-х, удостоился в столь мало отзывчивой к плодам его творчества и “гения” (опять же миллеровское определение собственного таланта, не раз скользящее по страницам его книг) Америке официальных лавров, был даже избран в Национальную академию искусств и литературы, снискал определенное материальное благополучие и умер в 1980 году, чуть-чуть не дожив до 90-летнего юбилея.

Один современный поэт завершал свое стихотворение горько-грустноватым назиданием: “Жить в России надобно долго…” Добавлю от себя: не только в России. Тот же Рембо умер в нищете и безвестности в 37 лет, а на долю еще одного из миллеровских кумиров и учителей - англичанина Дэвида Герберта Лоуренса (у нас приобрел широкую известность его роман “Любовник леди Чаттерли”, 1928) - выпало неполных 45. Так что поразительная жизнестойкость - одно из самых примечательных свойств, присущих миллеровскому лирическому герою, - не подвела и создателя, отмерив ему редкий по продолжительности и творческой насыщенности жизненный срок. Но в конечном счете не это главное.

Главное - в жизнестойкости обширного миллеровского наследия, отмеченного удивительным разнообразием жанровых форм и в то же время - редким постоянством тематики, этико-философской структуры и поэтической образности. Главное - в озадачивающей многозначности его произведений, которые могут быть прочтены и как лирическая пикареска (современная разновидность восходящего к эпохе Возрождения “плутовского романа”), и как своеобразная разновидность сатирико-бытового романа нравов (или, как называл его прародитель этого жанра Бальзак, “физиологического очерка”), и, на ином уровне, как один из новаторских вариантов философского романа XX столе-

746

тия, числящего в ряду своих представителей, наряду с Кафкой, Джойсом и Прустом, Сартра и Камю, Кобо Абэ и Кэндзабуро Оэ, Уильяма Голдинга и Джона Фаулза, Макса Фриша и Фридриха Дюрренматта. Одним словом, романа экзистенциального.

Трудно поверить, что все это может сочетаться в пределах одной и той же художнической индивидуальности. А ведь Генри Миллер был не только прозаиком, но и одаренным графиком. Неплохо играл на рояле, тонко разбирался в искусстве театра и кино. Дал мозаичную, но в своем роде уникальную картину насыщенной художественной жизни во Франции первой трети нашего века в многочисленных очерках и эссе, составивших больше двух десятков томов. (Два из них - о влиянии на него психоанализа и ряда крупных писателей XIX-XX веков - можно прочитать в этом сборнике. А с более масштабным опытом Г. Миллера в области литературной критики - эссе “Время убийц. Этюд о Рембо”, 1946, не так давно познакомила читателя та же “Иностранная литература”, 1992, № 10.)