Захар Оскотский - ПОСЛЕДНЯЯ БАШНЯ ТРОИ (журнальный вариант)

• Название: ПОСЛЕДНЯЯ БАШНЯ ТРОИ (журнальный вариант)
• Автор: Захар Оскотский
• Жанр: Научная Фантастика

---

В джипе работал кондиционер, было прохладно, пахло сосновым лесом.

– Фридди, Микки, - сказал я, - играете в детский сад?

– Скорее в большую и дружную семью, - ответила она, трогаясь с места. - Вы хоть представляете себе, как мы тут существуем? Жара, эти ужасные старики, их бесконечные смерти, самоубийства. Если еще соблюдать субординацию среди своих, можно вообще свихнуться. Вам-то что, вы командированный: покрутились несколько месяцев - и домой. А попробуйте прослужить здесь положенные два года. Уверена, вы быстро стали бы в нашей компании своим парнем Витти. Или сбежали бы отсюда.

– А вы сколько времени здесь находитесь?

– Уже три года, - сказала она, - и всего дважды летала в отпуск.

– Ничего не понимаю. Вам что, в отличие от остальных, здесь нравится?

– Профессиональный интерес, - ответила Фридди. - Я - филолог-арабист, пишу диссертацию. Ну и деньги. Одинокой женщине, - она выделила слово "одинокой", - приходится копить на жизнь. А здесь платят вдесятеро больше, чем в университете, поэтому я и продлила контракт. А вы из какого места России?

– Из Петрограда.

– О, тогда мы с вами почти земляки! Я - шведка из Сток-гольма. Я бывала в вашем городе, он красивый.

В ней все же было некое обаяние, несмотря на грубые черты лица, солдатскую стрижку и здоровенные, мужские кисти рук, которыми она уверенно вертела руль. Ее распяленные под униформой могучие груди тоже подпрыгивали на руле, словно помогая в управлении. Я вдруг подумал о том, что случится, если я положу свою ладонь на эту грудь: схлопочу в ответ пощечину или нет?

Фридди будто уловила ход моих мыслей, улыбнулась:

– Попробуйте угадайте мой календарный!

– Тридцать лет?

– Тридцать пять. А хотите, угадаю ваш?

– Попытайтесь.

Она внимательно взглянула на меня:

– Ну… около пятидесяти.

– Добавьте еще пятнадцать, не ошибетесь, - сказал я.

– В самом деле? Теперь ничего толком не поймешь, да это и не важно. Генная медицина всех уравняла!

Фридди явно поощряла меня. Видно, здесь, в лагере, они все друг другу порядком надоели, а я был человеком новым. И я не то чтобы стал поддаваться ей, но невольно вспомнил о том, как давно у меня не было женщины. Я начал размышлять, стоит ли мне поэтому привередничать? Не искупает ли Фриддина уступчиво сть недостатки ее внешности?

Я не успел ничего решить: Фридди сделала крутой поворот, я завалился по инерции, и мне в бок, напомнив о себе, больно врезался мой пистолет. Кобура с таким же точно пистолетом висела, точнее, лежала, подпрыгивая, на широком бедре Фридди.

– Генная медицина уравняла не всех, - проворчал я, вы-прямляясь. - Вы забыли о своих подопечных.

– Ну, эти сами виноваты, - ответила Фридди. - Вы их никогда еще не видели? Так вот, любуйтесь!

Мы уже миновали административный квартал (он предусмотрительно был расположен не в центре лагеря, а на краю, рядом с аэропортом), и наш джип медленно въехал в улочку восточного города. Павильоны-дома из полупрозрачного зеленоватого пластика, теснившиеся по обеим сторонам, были украшены с фасадов затейливыми орнаментами. Вдоль тротуаров выстроились ряды пальм, их листья колыхались в потоках прохладного воздуха, поднимавшегося из решеток уличных кондиционеров. Под пальмами, словно яркие ковровые дорожки, тянулись газоны с цветами. Многочисленные вывески лавочек и небольших кофеен были написаны по-арабски и по-английски. На круглой площади бил фонтан.

Игрушечное изящество этого города могло бы вызвать умиление, но стоило взглянуть на его обитателей - тех, что брели куда-то по своим делам, стайками беседовали на тротуарах, сидели за уличными столиками кофеен, расступались на проезжей части перед нашим медленно катящимся джипом, - стоило только взглянуть на них, и в груди растекался жутковатый холодок. Одни старческие лица, темные и морщинистые, как печеные картофелины. Потухшие глаза. Гигантское скопление стариков, казавшихся мертвыми при жизни, может быть, оттого, что НИ ОДИН ИЗ НИХ НИКОГДА НЕ ИМЕЛ ДЕТЕЙ.

Я пытался представить себе этих несчастных такими, какими они были полвека назад - молодыми, полными сил. Многие из них становились тогда яростными воинами за веру. Их воодушевляла священная ненависть к иноверцам, погрязшим в неправедных богатствах и разврате, ничтожно малочисленным, трусливым, обреченным. Они верили, что в награду за свои подвиги попадут в рай. И вот теперь, одряхлевшие, с остывшей кровью, больные, они действительно доживали в раю. Но он был устроен для них милостью победивших врагов.

Игривое настроение у меня улетучилось. Мне больше не хотелось флиртовать с Фридди. Она тоже притихла за рулем. И вдруг сказала со странной распевностью:

– Были целые народы, которые вели непотребную жизнь. И посмотри, где они теперь? Господь истребил их.

– Что это? - не понял я.

– Коран, - ответила она.

Среди стариков кое-где были заметны старухи, одни с открытыми лицами, другие - в темных накидках. На наш джип словно никто не обращал внимания. Даже те, кто освобождал нам дорогу, отходили в сторону с отсутствующим видом. Но иногда мне казалось, что сквозь непробиваемое стекло я встречаю и живые взгляды, в которых горит откровенная ненависть.

А ведь большинство этих стариков и старух в той, прошлой, жизни не были ни моджахедами, ни террористами. Они просто родились и выросли в многодетных семьях, естественных для их народов. Они просто жили по обычаям своих предков и в свою очередь собирались родить много детей. Ничего не понимавшие и кроме этого ни в чем не повинные, поняли они хоть теперь то, что произошло?

Фридди искоса наблюдала за мной.

– Жалеете их? - спросила она. - А как вы думаете: если бы не мы, а они победили, они бы нас жалели? Вот именно. А мы все мучаемся комплексом вины, все возимся с этими стариками. В лагерных больницах обхаживают даже тех, кто в полном маразме. Суетятся вокруг до последнего вздоха. Кстати, самые сердобольные - ваши русские врачи.

– С теми, кто еще не попал в больницу, тоже возитесь? - спросил я, глядя на уличную толпу.

– Как с маленькими деточками, - ответила Фридди. - Бежим со всех ног выполнять любой каприз. Тем, кто хочет торговать, устраиваем лавки и кофейни, завозим товары. Ввели специальные деньги для обращения в лагерях. Тем, кто хочет заниматься ремеслом, оборудуем мастерские. Кто хочет работать на полях - пожалуйста. Кто хочет любить…

– Что-о?! - изумился я.

Фридди рассмеялась:

– Да у них любовь - самое главное развлечение, мы их кормим слишком хорошо. Их вера очень строго регламентирует отношения между полами, но здесь, в лагере, все запреты, конечно, ослабли. И уж какие среди этого старья кипят страсти - можно лопнуть со смеху! Тут и счастье, и отчаянье, и ревность, и измены. А последняя их мода - самоубийства вдвоем.

– Вдвоем? - переспросил я. И вдруг мне вспомнилось нечто странное, непонятное, услышанное мною сегодня.

– Ну да! - ответила Фридди. - Они же не могут без мистики, вот у них и родилось очередное поверье: мол, если старик со старухой, которые здесь полюбили друг друга, вместе удавятся, то вместе и попадут в рай. Посмотрели бы вы, как эстетично выглядит такая счастливая парочка в петлях.

– Не надо, Фридди! - взмолился я.

Она возмущенно колыхнула бюстом:

– А что? Они же вешаются. Или платят кому-то из своих, по-здоровее, чтобы тот их прикончил. Еще один местный бизнес. И это после всего, что мы для них делаем. Неблагодарные твари! Нечего было собирать их в лагеря, надо было оставить доживать там, где они и жили. Пусть бы дохли с голоду!

– Фридди, - упрекнул я, - вы все-таки специалист по их культуре. Неужели вам их не жалко? Неужели нет среди них ни одного, кто был бы вам симпатичен?

– Здесь рядом, в пятнадцатом квартале, - сказала она, - живет их поэт, очень талантливый, может быть, великий. Во всяком случае, последний. Али Мансур. Он хороший и забавный, приглашает меня в гости. В своей диссертации я использую много его текстов.

– Как красиво звучит - Али Мансур.

– Это псевдоним, поэты любят звучность. Его настоящее имя - Ибрахим, вполне обыкновенное.

– А о чем он пишет?

– Ну, о чем он может писать. Об одиночестве человека, о тщетности желаний, о смерти. Это же восточный поэт, и он не имеет права на генную медицину. - Фридди отпустила руль и потянулась, разминая свое большое засидевшееся тело. - Беннет освободил вас до трех, сейчас половина первого. Хотите, заедем ко мне? - Ее губы раздвинулись в улыбке, открывая белизну крупных, как клавиши, зубов.

– Фридди, - попросил я, - давайте лучше заедем к вашему Али Мансуру. Если, конечно, он не будет против.

Недовольная гримаса была мне ответом.

– Ну, пожалуйста, Фридди! Я никогда не видел живого поэта! Мы к нему заедем совсем ненадолго, а потом - сразу к вам.

Она пожала плечами, отвернулась от меня и немного прибавила скорость.

Али Мансур встретил нас приветливо и просто, без всяких восточных церемоний. Вообще, на первый взгляд, ничего специфически восточного не было ни в его облике (европейского вида седенький старичок в спортивном костюме), ни в обстановке квартиры. Я с любопытством разглядывал жилище поэта: сплошные застекленные полки с книгами, старыми, бумажными, на арабском и английском. На столе - такой же древний, как эти книги, компьютер.