Валерий Алексеев - Паровоз из Гонконга

• Название: Паровоз из Гонконга
• Автор: Валерий Алексеев
• Жанр: Русская классическая проза

---

Но она ошибалась: в коляске лежала хозяйственная сумка, набитая пакетами гречки, риса и муки. В наряде домохозяйки Валентина выглядела куда проще и доступнее, чем в балахоне первой леди, и даже речь ее приобрела простонародные черты.

- Вот - отоварилась на складе, - запыхавшись, сказала Валя, - кому нельзя, а мне - пожалуйста! Что значит сила искусства! А вы куда держите путь? Не ко мне ли, случайно? А меня дома нет. Ха-ха-ха! Шутка, конечно.

Андрею было стыдно смотреть на нее: застиранный блеклый халатик ее был так тесен, что расходился между пуговицами, как наволочка на пуховой подушке, в самых потаенных местах, а на боку чуть выше талии вообще был порван и широко открывал чисто-белое, совсем не загорелое тело.

- К врачу? А зачем вам к врачу? - Аниканова так возмутилась, как будто намерение Людмилы было оскорбительным лично для нее. - Лекцию о погоде он вам прочитал? Про сертификаты в плавках рассказывал? Чего вам еще от него понадобилось?

- Да вот... животик у девочки, крутит и крутит. Лицо у Аникановой стало светски-любезным.

- После ресторана "Эльдорадо"? - осведомилась она.

- Что ты, что ты! - с притворным ужасом замахала на нее руками Людмила. - Там зараза одна. Открепились и справочку взяли, сами готовим.

Валентина на секунду огорчилась, но тут же, видимо, сама позабыла, о чем спрашивала.

- Так вот, слушай меня с предельным вниманием, - зловещим голосом, наклоняясь к маме Люде, заговорила она. - Во-первых, про животик никому лучше не заикайся. Хочешь, чтобы вместе с дочкой выслали? Или чтоб в Центральный госпиталь ребенка твоего законопатили - без права посещения?

- Ну, уж так сразу и в госпиталь, - пробормотала мама Люда, испугавшись, а Настя вцепилась в своего "Батю". - А если я хочу посоветоваться?

- Нет, это просто непостижимо уму! - вся вибрируя от странного восторга, звонко выкрикнула Валя. - Посоветоваться! Да у доктора Славы один разговор: не в госпиталь - так на родину поезжай. Доктор Слава, если хочешь знать, никогда живых больных не видел...

- Это как? - не поняла мама Люда.

- А вот как! - Валентина снова захохотала. - В морге он работал. Да шучу, шучу. Административный работник, всю свою жизнь бумажки перебирал, а как сюда попал - я думаю, не нужно _тебе_ объяснять...

Андрей напрягся - но поплавочек стоял неподвижно, как будто вплавленный в зеленое стекло. "Не нужно тебе объяснять... Не нужно тебе объяснять... Уж тебе-то, конечно, этого объяснять не нужно, уж ты-то знаешь, как такие становятся _достойными_..." Может, прошло? - с надеждой спросил он себя. Отпустило? Привык? Нет, душа, как и прежде, болела, в волдыри изожженная стыдом. Просто сейчас этот стыд перекрыт был другим, более простым и сладким: Валентина теснила его, обступала его со всех сторон, хотелось куда-нибудь от нее деться, пропасть, провалиться сквозь землю...

- Здесь, моя милая, не принято доктора Славу своими болячками беспокоить... - Голос Валентины был мучительно звонок, надавить бы какую-нибудь кнопку, чтоб его отключить. - Все со справками сюда приезжают, все практически здоровы. Это просто ваше счастье, что вы меня встретили. Прямо в паутину к нему летели, а он именно вас и сидит дожидается. Это же страшный человек!

- Погоди, - остановила ее Людмила. - Почему именно нас дожидается?

- О, господи! - Аниканова театрально возвела очи горе и выдержала паузу. - Да потому, что проторчал он здесь пять лет, и сейчас вопрос о шестом годе решается. Представляешь? О шестом! Очень строгий он стал, чтобы рвение и бдительность показать. Теперь срубила? У него и так за шкурой много блох. Жена консула к нему чадо свое привела, так он представляешь, жена консула, не какого-нибудь Сидора Кузьмича! - он посев кала на стеклышко сделал, вместо посева крови, ты меня поняла? И послал это стеклышко в лабораторию Центрального госпиталя. Там врачи из Швеции кишки себе надорвали. Это ж ляп, это ж надо как-то загладить: кого-нибудь излечить - или вас, чудаков, на родину отправить. А ты кресло у него видела? Из Парижа выписал, на казенные деньги, вот он у нас какой, доктор Слава. Собирался платное обслуживание наших женщин налаживать. Ну, тут пригрозили ему, затих... Что ты так гримасничаешь? Что моргаешь?

Аниканова с жадным, звенящим и сверкающим любопытством заглянула ей в лицо, потом повернулась к Андрею.

- А, сын... Да не понимает он ничего! Молочный совсем.

Тут глаза ее заблестели каким-то странным стеклянным блеском, и она, сделав попытку стянуть на груди расползающийся халатик, вдруг без всякой связи с разговором сказала:

- Растолстела я что-то последнее время. Все консервы и крупы проклятые...

- Ладно, я пойду, - буркнул Андрей, поспешно отворачиваясь, чтобы Валентина не успела увидеть его ошпаренное стыдом лицо.

- Никуда ты не пойдешь, - властно сказала Валентина. - Ты нам нужен.

И, считая, должно быть, что Андрей должен теперь стоять как вкопанный, она вновь обратилась к маме Люде.

- Пошли ко мне. У меня, как в Швеции, все лекарства есть. В долг могу дать - или оплатишь в зарплату чеками. Мужчины на собрании, Андрей с наглыми нашими девками посидит, а мы с тобой помузицируем, Горького почитаем.

- Горького? - переспросила Людмила, и Аниканова рассмеялась. Зубы у нее были ослепительные, белые, как сахар, и она об этом знала. Но оснований командовать чужими сыновьями это ей не давало.

- Мама, я пойду, - упрямо повторил Андрей.

И, к его удивлению, мама Люда его поддержала.

- Сходи, сыночек, к папе, сходи, - сказала она. - Предупреди, чтобы знал, где нас искать. А хочешь - подожди его там, в беседочке, газетки посмотри, вместе и придете.

- Ну, вот еще, газетки... - недовольно проговорила Валентина. Делаешь из парня пенсионера...

"Но не няньку", - подумал Андрей и, не сказав больше ни слова, пошел назад, к офису.

На углу он обернулся: желто-голубая Настасья обреченно плелась между двумя женщинами, и по спине ее видно было, что она не ждет ничего хорошего от судьбы.

14

Калитка офиса оказалась приотворенной: видимо, кто-то из группы Звягина не захлопнул ее за собой, а дежурной было лень подниматься, и она сидела, глядя в свое окошечко, и ждала, когда кто-нибудь появится. Лицо у нее при этом было приветливо-строгое, как у дикторши первой программы Центрального телевидения. Появился, однако, не тот, кому положено, и, когда Андрей ступил на коврово-гравийную дорожку, дежурная выбежала ему навстречу - с покосившейся высокой прической и искаженным от гнева готическим лицом. Административные женщины предпочитают высокие, пышно взбитые прически, это Андрей уже успел заметить, хотя объяснения этому феномену не искал. Зная, впрочем, что разумное объяснение непременно имеется.

- Куд-да? - зашипела дежурная, растопырив руки, и даже присела, как будто Андрей собирался прошмыгнуть у нее между ног. - Куда идешь, тебя спрашивают?

Была она, по рассказам Валентины Аникановой, женой представителя "Сельхозтехники", фигуры в аппарате советника очень влиятельной, и ходила в подругах самой Надежды Федоровны, ей давно уже перевалило за сорок, однако звать ее полагалось исключительно "Ляля".

- Газеты иду просматривать для политчаса, - ответил Андрей, зная, что слова "конференция", "семинар" и вообще все, что начинается с "полит-", действует на взрослых парализующе.

И точно: лицо Ляли привычно соскучилось, словно ее охватила унылая дремота, и она отступила, давая Андрею дорогу к беседке. Но, когда мальчик проходил мимо нее, она машинально взглянула на застиранный ворот его белой тенниски - и содрогнулась от злобы. Как-то в Щербатове, возле временного моста, Андрей проходил мимо сложенных в штабель металлических труб, была весенняя теплынь, и все равно его удивило, что из прогретых солнцем труб на него пахнуло жаром. Точно такой же тепловой импульс был и здесь.

- Усмехается еще, дрянь такая, - проговорила Ляля.

Андрей вовсе не усмехался. Он как раз думал: что такое у нее в голове? Почему она его так ненавидит? Сторожевой инстинкт... Нет. Классовая ненависть хорошо одетого человека... Опять-таки нет: мы тоже не лыком шиты. "Она чувствует во мне переходящее Я - и боится. И правильно боится. Я ее _передумаю_".

- Я не дрянь, - сказал Андрей, остановившись и глядя ей в лицо. - Я не дрянь, я советский человек, ясно? Такой же человек, как и вы.

Жаркий день разгорался. Ни ветринки, ни облачка, самый воздух, казалось, разъедал глаза чем-то резким, словно с неба, на которое было больно взглянуть, беспрерывно сыпался сухой золотой порошок. В этом движущемся знойном свете неподвижно и отдельно застыл каждый жесткий лист, каждый папиросно-бумажный цветок, каждый высохший прутик.

Миновав алебардно-кинжальные клумбы, Андрей вошел в павильон, на ходу доставая из кармана штанов перочинный ножик. Ступил на скрипучий дощатый пол, с удовольствием окунувшись в пахнущую стружкой деревенскую осень, подошел к дальней стенке с ячейками, аккуратно соскоблил с перегородки фамилию "Сивцов" и написал огрызком карандаша "Тюрин".