Геннадий Ананьев - Князь Воротынский

• Название: Князь Воротынский
• Автор: Геннадий Ананьев
• Издательство: Гепта-Трейд
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1996
• ISBN: 5-87683-007-0

Известный историк Н.М. Карамзин оставил потомкам такое свидетельство: «Знатный род князей Воротынских, потомков святого Михаила Черниговского, уже давно пресекся в России, имя князя Михаила Воротынского сделалось достоянием и славою нашей истории».

Роман Геннадия Ананьева воскрешает имя достойного человека, князя, народного героя.

---

– О смерти – не разговор. На пытках мало кто умирал. Выдюжить боль и унижение не всякому дано.

– Выдюжу.

– Славно. А смерть? Она придет, когда Бог ее пошлет. За грехи наши тяжкие.

Трудно сказать, за какие грехи Бог послал смерть, чтобы прибрала она к своим костлявым рукам князя Ивана Воротынского, но отдал он Богу душу сразу же после пытки, хотя его самого Овчина лишь «погладил» плеткой.

Когда их ввели в пыточную, каты без лишних слов сорвали одежды с Михаила и Владимира, а князя Ивана толкнули на лавку в дальнем углу, чуть поодаль от которой, за грубым тесовым столом сидел плюгавый писарь, будто с детства перепуганный. Гусиные перья заточены, флакончик полон буро-фиолетового зелья. Писарь словно замер в ожидании. Бездействовали и каты. Лишь крепко держали гордо стоявших нагими юношей, статных, мускулистых, хотя и белотелых. Вошел Овчина-Телепнев. Сразу к князю Ивану Воротынскому.

– Выкладывай без изворотливости, какую замыслил крамолу против государыни нашей, коей Богом определена власть над рабами ее?! Что за речи вел ты с Лятцким да с Иваном Вельским?! Не признаешься, детки твои дорогие испытают каленое железо.

Горновой тем временем принялся раздувать угли мехами, и зловеще-кровавые блики все ярче и ярче вспыхивали на окровавленных стенах и низком сыром потолке пыточной. Овчина-Телепнев продолжал, наслаждаясь полной своей властью:

– Погляди, как великолепны княжичи. Любо-дорого. Останутся ли такими, в твоих, Ивашка, руках.

Шилом кольнуло в сердце оскорбительное обращение Овчины. Словно к холопу безродному. Едва сдержался, чтобы не плюнуть в лицо нахалу. Заговорил с гордым достоинством:

– С окольничим Лятцким никаких крамольных речей не вел. Приехал он с Богом и покинул палаты мои с Богом. С главным воеводой речной рати князем Иваном Вельским о сторожах и сакмах да о новых засеках речи вели, потрапезовав.

– Брешешь! – гневно крикнул Овчина-Телепнев и огрел витой плеткой князя по голове, затем повернулся к юным князьям, которые рванулись было на помощь к отцу, но каты моментально заломили им руки за спины (им не впервой усмирять буйных), и вроде бы не слыша невольно прорывающиеся стоны сквозь стиснутые зубы, спросил вовсе без гнева:

– Верно ли говорит отец ваш?

– Да, – в один голос ответили братья.

– Гаденыши! – прошипел Овчина и крикнул заплечных дел мастерам: – В кнуты! В кнуты!

Долго прохаживались по спинам княжичей, прикрученных к липким от неуспевающей высыхать крови лавкам; синие рубцы, вздувавшиеся поначалу от каждого удара, слились в сплошное сине-красное месиво, но юные князья даже не стонали. А Телепнев время от времени вопрошал князя Воротынского:

– Одумался? Может, прекратить?

– Я сказал истину, – упрямо отвечал Воротынский. – Наветом род свой не опозорю!

Истязатели взяли раскаленные до синевы прутья. Овчина вновь к Воротынскому:

– Ну?

– Навета не дождешься.

Вновь удар плеткой по голове и крик гневный:

– Пали змеенышей!

Медленно, словно выжигали по дереву, навели на ягодицах юных князей кресты. Шестиконечные. Православные. И вновь даже стона не вырвалось из уст истязаемых.

Телепнев все грозней подступает к князю-отцу. Теперь уже предварил вопрос ударом плетки.

– Ну?!

– Ни слов крамольных не вел, ни мыслей крамольных не держал.

Еще удар плеткой по голове, еще и еще… Затем, выплеснув в эти удары все зло души своей, Овчина обмякшим голосом повелел:

– Все. Достаточно на первой раз. Пусть поразмыслят, каково будет в следующий. Глядишь, сговорчивей станут.

Князь Воротынский поднялся было с лавки, чтобы подойти к детям, помочь им накинуть хотя бы рубашки, но ноги не удержали его. Ничего у князя не болело, только полная пустота в груди и ватные ноги. Княжичи кинулись к отцу, забыв о своей боли, принялись оттирать с его лица кровь, потом, помогая друг другу, быстро накинули лишь исподнее. Михаил обнял отца и повел его, немощного старца, а Владимир понес одежду свою и брата. В темнице князь Иван совсем обессилел, слабея с каждой минутой. Выдохнул с трудом:

– Все. Отхожу. Так угодно Богу. Покличьте священника.

Когда стражнику передана была воля умирающего, князь немного ободрился. И заговорил почти обычным своим голосом:

– Живите, братья, дружно, поделив по-божески удел. Мать лелейте, – замолчал, собираясь с силами, затем, после довольно длительной паузы, продолжил: – Ни о какой Литве не помышляйте. Никогда нет счастья русскому князю вне России. Государю служите честно. Власть его от Бога. На порубежье ли велит воевать, полки ли даст, все одно радейте. О чести рода своего всегда помните. Прошу… Повелеваю… на государя зла в сердце никогда не держите и помните – вы не только князья удельные, но еще и – служилые. Помните…

Смежились веки князя-воеводы, вздохнул он облегченно, словно отрешился от всего земного в мире сем, и утих навечно. Без покаяния отдал Богу душу. Четверть часа спустя пожаловал в темницу священник. Не служка казенного двора, а настоятель Архангельского собора. Поняв, что опоздал, перекрестил скорбное лицо свое и выдохнул:

– Прости, Господи, душу мою грешную, – осенил крестным знаменем покойника, покропил его святой водой и, поклонившись покойнику, вновь выдохнул скорбно: – Прими, Господи, раба твоего в лоно свое, а мя грешного прости.

Покойника унесли, пообещав детям, что похоронит его правительница по достоинству рода его, а вскоре после этого еще раз отворилась тяжелая дверь темницы, и стрелец-стражник внес полный поднос яств, явно приготовленных не на кухне казенного двора. Да и сам стрелец не вписывался в образ стражника: молод, златокудр, щеки пылают здоровым румянцем, словно у девицы-красавицы, глаза голубые добротой искрятся. Пояснил стрелец заговорщицки:

– Сам князь Телепнев прислал.

– Неси назад! Не станем из рук его брать милостыню, – заупрямился Михаил. – Он убил нашего отца.

– Не гневайте всесильного. Вас жалеючи говорю. Какое он слово скажет, такое Елена-блудница повторит.

Сказал стрелец и опасливо поглядел на дверь, не подслушивает ли кто.

– Как звать-величать тебя?

– Фрол. Сын Фрола. Фролов, выходит, я. Фрол Фролов.

– Не опасаешься, Фрол, что крамольное твое слово мы вынесем из темницы, себя спасаючи?

– Нет, – с мягкой улыбкой ответил стрелец. – Не того вы поля ягоды. Сразу видно.

– Спасибо.

Стрелец достал из кармана склянку с серой мазью и подал Михаилу.

– Эта мазь от меня. Алой на меду и пепел ватный. Спины и задницы помажете, враз полегчает.

– Стоит ли? Завтра снова высекут да припалят. Может, сегодня даже.

– Не высекут, Бог даст. Глядишь, больше не угодите в пыточную.

Эти слова молодого стрельца взбудоражили юные сердца князей. Появилась у них надежда на милость правительницы. Увы. В пыточную их и впрямь больше не водили, но освободить не освобождали. Даже оков не сняли. Так настоял Телепнев. Кормить только стали лучше.

Когда Телепнев сообщил правительнице о смерти князя Ивана Воротынского, она даже опечалилась.

– Как разумею я, мой дорогой князь, безвинен покойник.

– Может быть. Строптив уж больно был. И отпрыски его ему под стать.

– Рыб бессловесных желаешь в подданных?

– Рыб – не рыб, а послушание власти чтобы было.

– Выпустить, дорогой мой князюшка, Воротынских следует.

– В мыслях не держи. Мстить начнут. Как пить дать. Если не мыслили прежде Сигизмунду присягнуть, теперь – переметнутся. Пусть посидят в темнице окованные, поубудет строптивость, прилежней станут служить.

– Возможно, ты и прав. Как всегда. Будь по-твоему. Только гляди мне, не умори их голодом. Не стань детогубцем.

– Не уморю, государыня моя. Не уморю.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

– О, Господь наш Христос! Велико твое терпение! Как сел змей лютый Улу-Магмет на змеином месте, так и застонала земля православная, запылали города русские, опустошались села! И ты, Господи, видишь, что мы, кто ведет свод род от кроткого праотца нашего Иакова, смиряемся, как Иаков перед Исавом, перед суровыми и безжалостными потомками гордого Измаила. О каменные сердца их, о ненасытные их утробы! Безгрешных младенцев, агнцам подобных, когда те протягивают к ним руки свои, будто к отцам родным, кровопийцы те окаянные душат их своими басурманскими ручищами либо, взяв за ноги, разбивают головы младенцев о стены и, пронзив копьями, поднимают в воздух! О солнце, как не померкло ты и не перестало сиять?! Как луна не захлебнулась в крови христианской, и звезды, как листья с деревьев, не попадали на землю?! О земля, как можешь выносить ты все это зло, не разверзнув недр своих и не поглотив извергов в ад кромешный?! Кто в состоянии думать о животе своем, зная, что басурманы-измаильтяне разлучают отцов и матерей с детьми их, мужей отрывают от жен своих, на ложе возлежащих, невест, еще не познавших горлиц супругов своих, похищают словно звери, пришедшие из пустыни! А процветающие в благоденствии, богатством кипящие, подобно древнему Аврааму подающие нищим и странникам, полонянников выкупающие на волю из рабства басурманского, в мгновение ока становятся нагими и босыми, лишаясь собранного великим радением имущества, разграбленного руками поганых!..