Геннадий Ананьев - Князь Воротынский

• Название: Князь Воротынский
• Автор: Геннадий Ананьев
• Издательство: Гепта-Трейд
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1996
• ISBN: 5-87683-007-0

Известный историк Н.М. Карамзин оставил потомкам такое свидетельство: «Знатный род князей Воротынских, потомков святого Михаила Черниговского, уже давно пресекся в России, имя князя Михаила Воротынского сделалось достоянием и славою нашей истории».

Роман Геннадия Ананьева воскрешает имя достойного человека, князя, народного героя.

---

А еще повелел тогда государь братьям, особенно Михаилу, думать, как наказать Казань, которая продолжает лить кровь христианскую без меры и поделать с которой пока что ничего русская рать не может. Посланная в очередной раз на Казань, она дошла лишь до устья Свияги и с позором вернулась. Но не отступаться же. Царь так и сказал: «В следующем году пойдем!»

Не состоялся поход в срок, предложенный князем Михаилом Воротынским, и причиной тому стал пожар московский и мятеж москвичей, ибо терпения не осталось у обывателей от бесчинств самого царя, его свиты, но особенно – Глинских и их ближних. Вели те себя, словно монголы-вороги. И царя так наставляли, чтобы делал он все, что хотел, без малейших на то ограничений, а на них глядя творила бесчинства челядь рангом пониже, дьяки и даже псари, хотя, вроде бы, все более проявлялись ум и государственная мудрость отрока: венчался на царство, избрав короной шапку Мономаха, как символ переданной Константинополем власти в руки новой столицы православия; затем женился не на инородке, как ему советовали Глинские и иные доброхоты, а выбрал юную Анастасию из Захарьевых, чей род, хотя и не был истинно русского корня, а начинался от Андрея Кобылы, выходца из Пруссии, но давно и верно служил великим князьям Московским, царям всея Руси.

Из оставшихся невест, которых собирали со всех российских земель для смотрин царю, он повелел выбрать себе жен князьям Михаилу и Владимиру, сам и на свадьбе был. Чего бы не гордиться братьям Воротынским такой милостью, да только не лежала душа у юных князей скакать за царем по московским улицам, пугая, а то и давя нерасторопных – переживали после каждой очередной выходки царя, но в себе, не смея перечить самодержцу. Видели, как оказывались в опале верные слуги, даже любимцы, за одно неосторожное слово. Повеления всегда звучали коротко: в оковы! в монастырь! на псарню!

Видели Михаил и Владимир, что хотя царь и венчался на престол, правили страной Глинские. И даже не правили, а грабили страну. Они и угодники им не знали меры, творя россиянам великие обиды. Первыми не выдержали псковичи. Но не с топорами пошли на Москву, а с челобитной к царю.

Низко опустил голову князь Михаил, когда начал царь обливать челобитников горящим вином, тыкать им в лицо и бороды факелом, услужливо поданным Ивану Васильевичу одним из Глинских, но когда самодержец велел раздеть бедняг и положить на землю, Михаил не сдержался: «Государь, позволь слово молвить?..» Не миновать бы опалы юному князю, случись ему продолжить речь, только Бог простер над ним свою десницу – подскакал думный дьяк на взмыленном коне и крикнул: «Государь! Большой колокол упал. Пожар полыхает по посадам. Сразу во многих местах. К Кремлю подступает!»

Царь ускакал, прекратив мытарить посланцев Пскова. Ускакали с ним и Глинские. На свою погибель. Ибо москвичи, обвинив их в поджогах, расправились со многими Глинскими, разграбили их имения.

Иван Васильевич повелел стрельцам и князю Владимиру Воротынскому усмирить мятеж, и когда сгоревшая дотла Москва съежилась еще и от страха, царь, присмиревший, изменившийся за эти дни до неузнаваемости, спросил Михаила Воротынского: «Какого слова просил ты у меня?» Так и подмывало выложить все, что наболело на душе, что возмущало, но он ответил коротко: «Хотел, чтобы ты, государь, выслушал челобитников. Может, правы они в чем…» Сказал, и дух захватило. Сейчас нальются глаза гневом, и крикнет царь привычное: «На Казенный двор!», но ничего этого не произошло. К удивлению Михаила, Иван Васильевич принялся каяться, что вел себя не как отец строгий и правосудный, а как мальчишка взбалмошный, к тому же еще и злой. А закончил то покаяние словами: «Хочу народу поклониться. И клятву дать, что стану отцом добрым и судьей праведным». «Слава тебе, Господи! Дай Бог, чтобы не мимолетным оказалось вразумление светлое».

В урочный день Красная площадь заполнилась до отказа. От всех городов земли русской прибыли и знатные, и простолюдины. Не ограничивали совершенно москвичей, кто хотел, тот и шел слушать государя. Колокола уцелевших звонниц пели славу, и души православные ликовали. Того, что кремлевская стена была опаленно-черной и зияла разломами, что лишь кое-где на пепелищах начали подниматься свежие срубы, что к трубам бывших домов, сиротливо торчавших, прилепились шатры, юрты и шалаши из обгоревших досок, никто в тот миг не замечал. С нетерпением ждали царя всея Руси, великого князя Ивана Васильевича.

Площадь пала ниц, когда в воротах, от которых остался лишь железный остов, показался митрополит с иконой Владимирской Божьей Матери в руках. Она чудом сохранилась в Успенском соборе, огонь не тронул ее. Народ крестился истово, видя в этом хорошее знамение. За митрополитом шла свита иерархов с крестами и иконами в руках. Они прошествовали к лобному месту и замерли в ожидании царя. И вот, наконец, он сам. Властелин земли русской. Статен, высок, пригожий лицом. Добротой веет от него. За ним – бояре, дьяки думные, ратники Царева полка и рынды. Площадь молчит. Она еще не вполне верила молве, что юный царь изменился. Она ждала царского слова.

И он заговорил, обратившись вначале к митрополиту. Стоном души звучали слова о злокознях бояр, творившихся в его малолетство, о том, что так много слез и крови пролилось в России по вине бояр, а не его, царя и великого князя. «Я чист от сей крови! – поклялся он митрополиту и, обратившись к оробевшим боярам, молвил грозно: – А вы ждите суда небесного!» Помолчал немного, успокаиваясь, затем поклонился площади на все четыре стороны. Заговорил смиренно: «Люди Божьи и нам Богом дарованные! Молю вашу веру к нему и любовь ко мне: будьте великодушны. Нельзя исправить минувшего зла, могу только впредь спасать вас от подобных притеснений и грабительства. Забудьте, чего уже нет и не будет! Оставив ненависть, вражду, соединимся все любовию христианскою. Отныне я судия ваш и защитник».

Красная площадь возликовала. Но еще радостней приветствовала она решение царя простить всех виновных и повеление его всем по-братски обняться и простить друг друга.

Здесь же, на лобном месте, царь возвел в чин окольничего дьяка Адашева, вовсе не знатного, лишь выделившегося честностью и разумностью, повелев ему принимать челобитные от всех россиян, бедных и богатых, и докладывать ему, царю, только правду, не потакая богатым, не поддаваясь притворной ложности.

Вскоре после этого юный государь объявил о походе, и как ни пытался князь Михаил Воротынский отговорить его, перенести на лето будущего года, царь остался твердым в своем решении.

Как и предвидел Михаил Воротынский, поход позорно провалился. Рать дошла лишь до Ельца, как началась ранняя февральская оттепель. Сам же царь оказался отрезанным от мира на острове Работке, что в пятнадцати верстах от Нижнего Новгорода. Вода разлилась по льду Волги, едва царя вызволили из плена стихии. Рать повернула в Москву, таща тяжелые стенобитные орудия по топкой грязи.

Затем был еще один поход, тоже не в то время, какое предлагал князь Михаил Воротынский. Царь получил известие из Казани, что она лишилась хана своего, убившегося по пьяному делу. Тогда Шах-Али и иные казанские вельможи-перебежчики посоветовали Ивану Васильевичу, воспользовавшись безвластием, захватить Казань, и как князь Воротынский не отговаривал государя, тот повелел рати спешно выступать. Вновь сам повел войско, благословясь у митрополита.

Зима выдалась вьюжная и лютая. Орудия и обоз едва пробивались в глубоком снегу, ратники и посошные людишки падали мертвыми от утомления и стужи, царь же казался двужильным, всех ободрял и вывел-таки рать под Казань к середине февраля.

Штурм не удался, а вскоре и осада потеряла смысл: наступила оттепель, пошли дожди, огнезапас и продовольствие намокли, стенобитные орудия замолчали, люди стали пухнуть от голода, и вновь со слезами бессилия на глазах юный царь повелел поспешить переправиться через Волгу, пока не начался ледоход. И вот тут князь Михаил Воротынский решился на откровенный разговор с государем. На настойчивый разговор. К тому же обязательно без свидетелей.

Начал с вопроса: «Отчего Казань взять, если добровольно не открывались ворота, не удавалось ни деду твоему, ни отцу, ни тебе не удалось, хотя ты, государь, сам пришел, первым из царей русских, к ее стенам? – И сам же ответил: – Оттого, что всякий раз надеемся шапками закидать. Так вот, послушай меня, государь, если ближним своим советчиком считаешь, либо уволь и отпусти в Одоев. Я там с Божьей помощью больше пользы принесу державе и тебе, государь, оберегая твои украины». «Не отпущу. Говори. Коль разумное скажешь, приму без оговору». «Первое, что прошу, государь, пусть все не от меня идет, а от тебя. Тебе перечить никто не станет, а мои советы, как знаешь, и Шигалей хулит, также иные воеводы, особенно из думных кто. Всяк свое твердит, чтобы выказать свое разумение, у тебя же, государь, голова кругом идет, и выбираешь ты, как тебе кажется, лучшее, только на деле негодное вовсе. Два твоих похода должны тебя убедить в этом». «Согласен. Говори, князь Михаил».