Карел Чапек - О черни, Путевые заметки

• Название: О черни, Путевые заметки
• Автор: Карел Чапек
• Жанр: Проза

---

(1621-1665).],

OLA GRANDEZA[или величие (исп.).]

Тем, кто хочет видеть Веласкеса, надо ехать в Мадрид, отчасти потому, что в Мадриде его больше, чем где бы то ни было, отчасти же потому, что на фоне пышности он как-то особенно рельефен в своей трезвой рамке, среди державного великолепия и шума толпы, в этом городе, одновременно пылком и холодном.

Если бы мне надо было определить Мадрид двумя словами, я бы сказал, что это город дворцовой парадности и грибных дождичков революций; посмотрите, как люди здесь держат голову - это наполовину grandeza, наполовину упрямство. Считая, что я хоть немного разбираюсь в городах и людях, могу сказать, что если Севилья полна блаженного безделия, а Барселона полускрытого кипенья, то в воздухе Мадрида ощущаешь какую-то легкую и чуть нервирующую напряженность.

Так вот, Диего Веласкес де Сильва - рыцарь Калатравский, гофмаршал и придворный живописец того самого бледного, холодного и странного Филиппа IV, принадлежит Мадриду испанских королей по двойному праЧ ву. Во-первых, он высокородный-он так независим, что даже не лжет. Но это уж не пышная золотая независимость Тициана; в ней резкий холод, неумолимая, тонкая наблюдательность, страшная меткость глаза и мысли водит его рукой.

Думаю, что король сделал его маршалом не потому, что хотел его наградить, а потому, что его боялся, потому что не мог чувствовать себя спокойно под пристальным проницательным взглядом Веласкеса; корольке мог снести равенства с живописцем и потому возвел его в гранды. И тогда это был уже испанский паладин, писавший бледного короля с усталыми веками и ледяным взглядом, бледных инфант с накрашенными щечками - жалких, затянутых в корсет кукол.

Или придворных карликов с разбухшими головами, дворцовых шутов и уродцев, надутых нелепой важностью, идиотичных и искалеченных выкидышей народа, невольную карикатуру на величие двора. Король и его карлик, двор и его скоморохи - Веласкес не мог бы дать эти сопоставления так остро и последовательно, если бы в них не было особого смысла. Королевский гофмаршал едва ли стал бы рисовать дворцовую челядь, если бы сам этого не захотел. Уж по крайней мере одну-то жестокую и холодную истину он раскрывает этим: таков король и его мир. Веласкес был слишком независимый художник, чтобы заниматься только служением королю; и слишком важный сановник, чтобы довольствоваться простым отображением виденного. Он слишком хорошо видел - такими глазами мог смотреть только весь его ясный высокий ум.

ЭЛЬ ГРЕКО, 6 L A D Е V О С I О N

[или набожность (исп.).]

Доменико Теотокопули, прозванного Эль Греко, ищите в Толедо, не потому что для Толедо он типичен больше, чем что-нибудь другое, а потому что в Толедо его полно и потому что в Толедо вас ничто уже не удивляет, не удивляет даже Эль Греко - грек по крови, венецианец по краскам, готик по манере письма, который прихотью истории попал в разнузданный барокко. Представьте себе готические вертикали, когда на них дуют вихри барокко; это ужасно, готическая линия разламывается, бушующий барок бьет в низвергающиеся отвесы готики и пронизывает их насквозь; иногда кажется, что картины трещат под натиском этих двух сил. Удар так яростен, что деформирует лица, коробит тела и драпирует одеяния тяжелыми, взволнованными складками; облака заворачиваются, как простыни под ураганным ветром, сквозь них пробивается свет, внезапный и полный трагизма, заставляя краски вспыхивать с неестественной и жуткой силой, словно наступил судный день, когда на небе и на земле появляются чудесные знамения.

И так же, как это двоякое освещение, в картинах Греко ощущается какая-то раздвоенность, какая-то предельная взаимная истерзанность двух начал: прямое и чисто видение бога, возвысившее искусство до готики, и возбужденный мистицизм, которым приводил себя в экзальтацию слишком уж земной католицизм барокко. Старый Христос был не Сын человеческий - а сам Бог во славе.

Византиец Теотокопули носил в себе старого Христа, но в барочной Европе нашел Христа очеловеченного, Христа, принявшего телесный образ. Старый бог в светозарном сиянье восседал величаво, неприступно и немного оцепенело; бог барочный и католический вместе с хором своих ангелов прямо-таки валился с небес на землю, чтобы схватить верующего и втащить его в свои пышные и благодатные пределы. Византиец Греко пришел из базилик святого молчания в храмы ревущих органов и неистовых крестных ходов; для него это, я бы сказал, было слишком: чтобы не потерять в этом гаме свою молитву, он сам стал кричать голосом диким и неестественным. Им овладевает какое-то безумие веры; он не находит успокоения в этом мирском, суетном гуле; он должен перекричать его еще более исступленным воплем. Странное дело: этот восточный грек преодолевает барокко Запада тем, что придает ему пафос, доходящий до экстаза, и лишает барок его пышной и дюжей телесности. Чем старше он становится, тем больше противоестественного появляется в его фигурах, - тела вытягиваются, лица искажает мученическая худоба, глаза закатываются, недвижно устремляясь горе. Туда, ввысь! К небу! Краски утрачивают реальность; тьма его воет, краски горят, словно озаренные вспышкою молнии. Неестественно тонкие бесплотные руки воздеваются к небу в ужасе и изумлении - грозные небеса разверзаются, и старый Бог приемлет неистовый вопль ужаса и веры.

Говорю вам, грек этот был потрясающий гений; некоторые утверждают, что он был безумен. Всякий человек, с такой горячностью вносящий в свое видение бред собственной души, немножко безумен или во всяком случае маньерист[Маньерист. - Маньеризм - упадочное течение в европейском искусстве XVI века, связанное с феодальной реакцией и контрреформацией, отличалось субъективизмом, манерностью и вычурностью формы.], потому что сюжет и форму своего видения берет только из самого себя и ниоткуда больше. Приезжим в Толедо показывают La casa del Greco;[ дом Греко (исп.).] не верю, что этот прелестный домик с красивым садиком, выложенным майоликой, принадлежал тому удивительному греку. Домик для этого слишком уж по-мирскому приветлив и слишком богат. Известно, что Греко, кроме двухсот своих картин, не оставил сыну другого наследства. Тогда в Толедо едва ли был большой спрос на ретабло чудаковатого выходца с Крита. Теперь только в благоговейном изумлении толпятся вокруг его картин люди; но это уже люди без веры, их уж не остановит отчаянный и надсадный крик его набожности.

ГОЙЯ

[Стр. 426. Гойя Франсиско (1746-1828)-выдающийся испанский живописец и график, в творчестве которого преобладает острейшее сатирическое обличение уродств испанского феодально-католического общества; ниже Чапек имеет в

виду картину Гойи, изображавшую королевское семейство Карлоса IV.],

EL REVERSO

[или изнанка (исп.).]

В Мадридском Прадо[Прадо - музей в Мадриде, одна из лучших европейских картинных галерей.] десятки его картин и сотни рисунков; Мадрид уже из-за одного Гойи - великий город и место стечения паломников. Ни до ни после не было художника, который бы так широко, с таким стремительным и дерзким размахом схватил всю сущность своей эпохи и нарисовал ее лицо и изнанку; Гойя - это не реализм. Гойя - это штурм, Гойя - это революция, Гойя - это памфлетист, помноженный на Бальзака.

Прелестнейшие его произведения - картоны для шпалер. Сельская ярмарка, дети, нищие, танец на улице, разбившийся каменщик, пьянчужка, девушки с кувшином, сбор винограда, снежная вьюга, игры, народная свадьба - сама жизнь с ее радостями и тяготами, игривые и злые сценки, зрелище благостное и значительное; такой поток жизни народной не хлынет на вас ни в одном цикле рисунков другого художника. Это звучит, как народная песенка, как бешеная хота, как прекрасная сегидилья; рококо, но уже с чертами народности; написаны они с нежностью, с радостью, изумляющей в этом художнике ужасов. Таково его отношение к народу.

Портреты королевской фамилии: Карлос IV, одутловатый и флегматичный, похожий на тупого спесивого чиновника, королева Мария-Луиза со злобными колючими глазами, некрасивая, склочная и злая распутница; вся их семья, скучающая, наглая и противная. Монаршие портреты Гойи - всегда немного оскорбление. Веласкес не льстил - Гойя уже в глаза смеется над их величествами. Десять лет прошло со времени французской революции, а художник без церемоний разделывается с троном.

А через несколько лет - другое восстание: испанский народ зубами и когтями вцепился во французского завоевателя. Две потрясающие картины Гойи: отчаянное нападение испанцев на мамелюков Мюpara[Мамелюки Мюрата - здесь египетские войска, использованные Наполеоном Бонапартом; Мюрат Иоахим (1771/1815) один из военачальников Наполеона, маршал, командовал французской армией в Испании, жестоко подавлял сопротивление испанского народа.] и казнь испанских повстанцев. В истории живописи нет репортажа, равного им по гениальности и пафосу; при этом Гойя как бы мимоходом овладевает искусством той композиции модерн, которую Мане[Мане Эдуард (1832-1883)-выдающийся французский художник, один из основоположников импрессионизма.] постиг лишь через шестьдесят лет.