Елена Арсеньева - «Веселая» смерть (Ревность по-русски)

• Название: «Веселая» смерть (Ревность по-русски)
• Автор: Елена Арсеньева
• Жанр: Исторические любовные романы

Ревнует – значит, любит. Так считалось во все времена. Ревновали короли, королевы и их фавориты. Поэты испытывали жгучие муки ревности по отношению к своим музам, терзались ею знаменитые актрисы и их поклонники. Александр Пушкин и роковая Идалия Полетика, знаменитая Анна Австрийская, ее английский возлюбленный и происки французского кардинала, Петр Первый и Мария Гамильтон… Кого-то из них роковая страсть доводила до преступлений – страшных, непростительных, кровавых. Есть ли этому оправдание? Или главное – любовь, а потому все, что связано с ней, свято?

---

И добровольный ходатай за свою барыню снова совсем по-старинному пал в ноги Путилину.

Иван Дмитриевич поднял его и отпустил, пообещав приглядеться к тому, что происходит в Ехменьеве.

Случай не замедлил представиться. Один из помещиков собрал соседей на именины жены. Был зван и Путилин. В другой раз он не поехал бы, блюдя свое одиночество и свой отдых, но тут решил явиться на люди, когда узнал, что приглашены и Ехменьевы.

Евдокия Николаевна с первого взгляда поразила знаменитого сыщика своей красотой. Нет, не красотой даже, а той особенной прелестью, про которую говорят: «Не по хорошу мил, а по милу хорош». Она была именно что мила, и взгляд Путилина, уставший от дерзкой, вызывающей красоты столичных «роковых» женщин, так называемых светских львиц, не единожды отдыхал на ней. Глаз не сводили с нее и другие мужчины, однако Евдокия Николаевна была со всеми равно приветлива и в то же время спокойно-холодна, и Путилин подумал, что будь он ее мужем и к тому же записным Отелло, и то не сыскал бы в ее поведении ни малейшего изъяна. Однако, судя по всему, супруг ее мог заткнуть за пояс добрый десяток венецианских мавров – так бешено сверкали его глаза, стоило только подойти кому-то из мужчин к Евдокии Николаевне. Чудилось, где-то за пазухой у него сидит свой собственный, ни на миг не притихающий Яго и жалит, жалит беспощадными интригами свирепую, жестокую душу господина…

Возможно, то была душевная болезнь, нуждающаяся в излечении и сочувствии, однако Путилин нисколько не сочувствовал этому высокому, красивому, сильному мужчине со взглядом убийцы, который был властен над жизнью и смертью жены. Скорее он укрепился в сочувствии именно к ней, а потому вознамерился разузнать об образе жизни ехменьевских обитателей самым подробным образом.

Наилучший способ, который представлялся ему, была слежка – самое привычное дело для сыщика, пусть даже великого. В тот же вечер Иван Дмитриевич тайно приехал в Ехменьево и, оставив коня в ближней рощице, пешком прошел к усадьбе, перелез через забор и прокрался к барскому дому.

Собаки носились по саду, однако у Путилина было одно странное свойство: он обладал неким магнетическим воздействием на всех псов, пусть даже на сторожевых и самой отъявленной свирепости. Для усиления этого свойства он прихватил с собой сверточек с несколькими кусками свиной требухи, которая пришлась весьма по вкусу не слишком-то сытым охранникам ехменьевского дома.

Это было длинное одноэтажное строение. Путилину нравились двухэтажные дома, особенно с колоннами, этакие тургеневские «дворянские гнезда», однако на сей раз он порадовался тому, что дом построен в один этаж: не пришлось испытывать ловкость рук и крепость мышц, карабкаясь по стенам, чтобы заглянуть в окна. А так он просто медленно и осторожно крался вдоль стен.

Окна все были распахнуты по случаю духоты, однако свет в доме уж не горел: кажется, обитатели его давно спали. Внезапно до Путилина донеслись приглушенные голоса: два мужских и один женский. Женщина, чудилось, от чего-то отпиралась, о чем-то спрашивала. Ответы мужчин были односложны и грубы. Вдруг женщина сдавленно захихикала вперемешку со всхлипываниями, потом засмеялась. Засмеялась странно, сдавленно, словно против воли. И смех ее то и дело прерывался мучительными стонами.

Путилин нахмурился и подкрался к этому окну. Картина, которую он разглядел в полумраке (комната была слабо освещена свечой), сначала изумила его, а потом приковала к месту. Зрелище и впрямь было диковинное. Нет, здесь никого не убивали, не били даже, не насиловали, а всего-навсего двое мужчин… щекотали молодую женщину, распростертую на кровати! Один из мужчин был Ехменьев, другой, тощий и низкорослый, судя по жалкому виду, мог быть только тем самым «псом Серегой», о котором говорил Путилину добросердечный крестьянин-арендатор. Женщина, к великому облегчению Ивана Дмитриевича, оказалась вовсе не Евдокией Николаевной. Впрочем, лицо ее было так искажено судорогами, что немудрено было и ошибиться…

Путилину стало жутко.

Что же сие значило?!

Конечно, Иван Дмитриевич не мог предполагать, что увиденной им загадочной и пугающей сцене предшествовала другая, не менее пугающая.

Едва прибыв домой с именин и не простившись с женой, которая немедленно заперлась в своей комнате, где опустила руку в холодную воду (всю дорогу Ехменьев молча, ожесточенно щипал Евдокию Николаевну за нежную кожу – до кровавых синяков щипал!), Ехменьев призвал к себе верного слугу Серегу, ловчего, и завел с ним такую беседу:

– Слушай, Серега, внимательно. Вот и пришла пора покончить с тем делом, о котором я тебе прежде говорил.

– Это с каким же? – нахмурился ловчий, словно не мог вспомнить. Нет, не в том дело, что он был немалый тугодум. И на память Серега никогда не жаловался. Однако как ни был он предан барину, а все же в его душе жил страх. Ведь речь шла о давно замышляемом убийстве, а всякое убийство непременно становится предметом дознания. И Серега знал: если начнут копать, то первое подозрение падет на него, главного пособника всех барских затей. Барин, может, и выкрутится. А вот он-то…

– Знаю, о чем думаешь, – сказал тем временем Ехменьев, пристально глядя на него. – Трусишь небось, что не сможем мы того… концы в воду спрятать… Точно? Ну так ты не трусь, не бойся. Никому ничего и в голову не взбредет, пусть даже он сам Путилин.

– А это кто ж такой? – удивился ловчий.

– Да есть один таков человек, который, говорят, сквозь землю на семь верст видит. Я про него раньше только слышал, а вот сегодня повидать пришлось. Приехал, знать, скрытно, у кого-то из своих друзей живет. Есть у меня подозрение, что присматривался он ко мне особенно, не по-соседски присматривался! Небось донес кто-то что-то… Ну так тем лучше. Будет очень даже забавно устроить все именно теперь, когда Путилин здесь. Пусть своим знаменитым нюхом докопается, что за штуку мы отчудим! Ему ни в жизнь не догадаться, что я задумал пойти по пути Ивана Грозного!

– Да что ты, барин! – смешно отмахнулся Серега. – Как возможно сие? Грозный-то ведь был царь, а мы…

– Он был не только царь, он был и разбойник, – отмахнулся барин. – Ловко умел людей жизни лишать! Приелись ему уже привычные казни: на кол кого посадить или там голову с плеч… И однажды пришла ему на ум мысль: можно ли убить человека, не оставив никаких следов? Думал он, думал… И придумал пытку особенную, изощренную, такую, что человека до смерти заведешь, а следов на нем не останется, скажут: от сердца помер… или померла… – И страшная улыбка мелькнула при сих словах на его лице.

– Какая же это казнь, что за пытка такая? – спросил Серега, внутренне поежившись при виде улыбки барина и мысленно взмолившись о том, чтобы никогда не возникла она на барском лице по его, Серегиному, поводу.

– Неужто не догадываешься?

– Нет, батюшка мой!

– А ты думай, думай…

– Нет, ничего удумать не могу.

– Ну так я тебе кое-что подскажу.

– Подскажи, сделай такую милость.

– Сперва ты мне ответь: которая из дев или баб твоих – а ведь не секрет, что знатный ты котяра, каждый месяц для тебя – март! – тебе менее всего мила?

– Как это? – не понял Серега. – Они все милки, все ко мне ласковые.

– Ну, может, которая обидела чем-то? Вот я слышал, будто Варька…

– Правда твоя, барин! – спохватился Серега. – Варька загуляла с кузнецом. Но ведь я все равно уж бросил ее прежде, и она небось в загул пошла, чтобы мне отомстить. Только мне и на нее плевать, и на кузнеца, и на шашни их. У меня таких, как та Варька, несчитано, а Варьке цена – в базарный день пятачок пучок. Она ведь такая…

– Хватит! – перебил барин не в меру разболтавшегося ловеласа. – Ты мне толком скажи: хочешь с Варькой поквитаться за кузнеца?

Серега озадачился: он вот сию минуту объяснял барину, что никакой злости к Варьке не чувствует, а тот свое гнет – поквитаться да поквитаться… Значит, ему зачем-то нужно, чтобы Серега поквитался с Варькой. Коли так, то лучше согласиться, спорить с господином Ехменьевым опасно.

– Конечно, хочу! – не моргнув глазом, ответил Серега, и барин довольно потер руки:

– Ну, давно бы так. Кстати, скажи, боится ли она щекотки?

– Щекотки? – изумился Серега. – А как же! Разве сыщется на свете такая баба, чтоб щекотки не боялась? Варвара же – особенно. Чуть тронь ее за бочок, она хи-хи-хи да ха-ха-ха, так и рассыплется!

– Хорошо, – ухмыльнулся Ехменьев. – А теперь веди сюда Варвару!

И Серега проворно выбежал вон, чтобы спустя некоторое время вновь явиться в комнате барина, теперь уж волоча за руку дебелую и красивую молодую женщину, одетую кое-как, потому что вызвал ее Серега условным посвистом прямо из постели. На лице Варвары еще сияли отсветы доверчивой надежды – ведь она крепко любила Серегу, страшно мучилась из-за его равнодушия, а с Минькой-кузнецом и впрямь загуляла лишь для того, чтобы возбудить охладелые чувства бывшего любовника. В первую минуту, лишь только Варвара увидала Серегу под своим окошком, мелькнула у нее мысль, что и впрямь воротились прежние времена, однако в объятия свои Серега ее не заключил, целовать не целовал, а прямиком потащил в барский дом. Но и тут Варвара еще не затревожилась: ведь в былые времена она часто бывала в господских покоях, где распутный Ехменьев любил попользоваться молодой и безотказной красотой… иной раз поочередно со своим ловчим. Да, любил, любил «благородный» господин иной раз изваляться в грязи по самую макушку! (Как ни странно, добавим от себя: после таких вакханалий а-ля рюсс он с большей злобою начинал донимать ревностью жену, ибо судил обо всех по себе.)