Уильям Фолкнер - Солдатская награда

• Название: Солдатская награда
• Автор: Уильям Фолкнер
• Издательство: Терра
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2001

Свой первый роман «Солдатская награда» (первоначальное название «Сигнал бедствия») Фолкнер писал в Новом Орлеане в 1925 г.

Сюжет романа связан со стремлением Фолкнера во время первой мировой войны стать военным летчиком. Как известно, он поступил в школу военных летчиков в Канаде, но война закончилась до его выпуска из школы.

Роман вышел в 1926 г. и успеха не имел, хотя и был замечен многими выдающимися писателями Америки. После второй мировой войны роман был переиздан и разошелся большим тиражом.

---

Гиллиген неустойчиво сидел на стуле, с трудом сосредоточив взгляд в одной точке, чувствуя, что глаза его не слушаются, скользят, как выпущенные из скорлупы сырые яйца. Свет расплывается кругами, кольцами; она с двумя лицами, сидит на двух кроватях, обхватив коленки четырьмя руками… Отчего это человек не может быть очень счастлив или очень несчастен? Получается какая-то бледная смесь… Вроде пива, когда тебе-то надо глотнуть виски или вроде воды.

Она шевельнулась, крепче закуталась в одеяло. Весна в колодце двора, весенние шумы, но в номере от парового отопления еще несло умирающей зимой.

– Давайте выпьем, Джо.

Он встал, осторожно, ломко, и, двигаясь с напряженной четкостью, принес графин и стаканы. Она пододвинула поближе маленький столик, и Гиллиген приготовил питье. Выпив, она поставила стакан. Он дал ей закурить.

– Гнусная штука – жизнь, Джо.

– Что верно, то верно. И смерть – еще не самое страшное.

– Смерть?

– Я про него. Беда в том, что он-то помрет не вовремя.

– Не вовремя? Гиллиген выпил глоток.

– Я про него все узнал, понятно? Дома у него – девушка; их обручили родные еще детьми, перед самой войной. А знаете, что она сделает, когда увидит его лицо? – спросил он, уставясь на нее. Наконец-то оба ее лица слились в одно, волосы стали черными. Рот – словно рана…

– Нет, нет, Джо, не может этого быть. – Она села. Одеяло соскользнуло с ее плеч, она закуталась еще плотнее, пристально вглядываясь в него.

Усилием воли Гиллиген разорвал круг водимых предметов и сказал:

– Вы себя не уговаривайте. Видел я ее фотографию. И последнее письмо к нему читал.

– Он сам вам показал? – спросила она сразу.

– Это все равно. Видел – и баста.

– Джо! Неужели вы рылись в его вещах?

– А, черт! Мы же хотим ему помочь, и я и вы, мэм! Ну, ладно, сделал то, что по светским заповедям не положено, но сами знаете, ведь я могу ему помочь, черт меня дери, только не надо на себя запреты накладывать. А если я вижу, что так надо, так мне никакие запреты не помеха.

Она смотрела на него, и он заторопился:

– Понимаете, мы с вами знаем, как ему помочь, но если вам постоянно будут стоять поперек дороги всякие правила – того джентльмену нельзя, этого нельзя, – так вы ему ничем не поможете. Вам понятно?

– Но почему вы так уверены, что она от него откажется?

– Я же вам говорю, прочитал ее письмо: вся эта дурацкая чушь про рыцарей воздуха, про романтику боя, – нет, про это даже слезливые толстухи думать забывают, когда шумиха кончается и все эти мундиры и раненые не только выходят из моды, но просто надоедают.

– Но откуда у вас такая уверенность? Ведь вы ее даже не видели.

– Видел, на фотографии: этакая хорошенькая вертушка, волосы пышные. Как раз такая невеста, как ему полагается.

– Почем вы знаете, что все так и осталось? Может быть, она давно забыла его. А он, наверно, ее и не помнит.

– Не в том дело. Если не помнит – хорошо. А вдруг он всех узнает, всех своих родных. Тогда ему, вероятно, захочется поверить, что в его жизни еще не все пошло кувырком.

Они помолчали, потом Гиллиген сказал:

– Мне бы с ним раньше познакомиться. Мне бы такого сына… – Он допил остатки.

– Да сколько же вам лет, Джо?

– Тридцать два, мэм.

– Откуда вы так хорошо знаете нас, женщин? – спросила она глядя на него с любопытством.

Он коротко ухмыльнулся.

– Не то что знаю, просто говорю – и все. Наверно, напрактиковался. Все от разговоров. – В голосе слышалась едкая насмешка. – Столько болтаешь, что рано или поздно скажешь верные слова. Вы-то не очень разговорчивая.

– Не очень, – согласилась она. Она вдруг повернулась, и одеяло сползло совсем, открыв ее тонкую ночную рубашку, длинную линию бедра, поворот ноги, голую ступню, когда она, подняв руки, укладывалась поудобнее.

Не двинувшись, Гиллиген сказал:

– Выходите за меня замуж, мэм!

Она снова быстро закуталась в одеяло, уже чувствуя легкое отвращение к себе.

– Господь с вами, Джо. Разве вы не знаете, что я замужем?

– Знаю. И знаю, что мужа у вас нет. Мне только неизвестно, где он, куда вы его девали, но сейчас-то вы без мужа.

– Слушайте, я скоро начну вас бояться: слишком много вы знаете. Но вы правы: мой муж убит в прошлом году.

Гиллиген взглянул на нее, сказал:

– Не повезло.

И снова, ощутив смутную теплую грусть, она наклонилась, обхватив руками колени.

– Да, не повезло. Вот именно, так оно и было, так и есть. Даже горе – одно притворство. – Она подняла лицо, бледное лицо под черными волосами, перерезанное шрамом рта. – Знаете, Джо, мне еще никто не сочувствовал так искренне, как вы. Подите сюда.

Он пододвинулся к ней, она взяла его руку, приложила к своей щеке. Потом отняла, тряхнула волосами.

– Вы – чудесный человек, Джо. Если бы я хотела выйти замуж, я бы непременно вышла за вас. Простите мою глупую выходку, Джо.

– Выходку? – повторил Джо, глядя на ее черные волосы. Потом сказал безразличным голосом: – А-а…

– Но мы еще не решили, что делать с этим несчастным мальчиком, – деловито сказала она, кутаясь в одеяло. – А я об этом и хотела с вами поговорить. Вам хочется спать?

– Ничуть, – сказал он. – И, наверно, никогда не захочется.

– Мне тоже. – Она села поудобнее, опираясь головой о спинку кровати. – Прилягте тут, давайте решать, как быть.

– Хорошо, – сказал Гиллиген. – Только лучше бы снять башмаки. Испачкаю гостиничное одеяло.

– Черт с ним, – сказала она. – Ложитесь сверху, с ногами.

Гиллиген прилег, закрывая ладонью глаза от света. Помолчав, она сказала:

– Так что же с ним делать?

– Сначала надо доставить его домой, – сказал Гиллиген. – Завтра я дам телеграмму его родным – старик у него священник, понимаете. Но беспокоит меня эта его чертова девчонка. Надо бы дать ему помереть спокойно. Но что делать – сам не знаю… Видите ли, я многое понимаю, – объяснил он, – но, в конце концов, женщинам легче угадать, они правильнее решат, мне так не додуматься.

– По-моему, никто больше вас для него не сделает. Я на вас надеюсь, как на каменную гору.

Он отодвинулся, закрывая глаза от света.

– Не знаю. Пока что я пригожусь, а потом надо будет не только соображать. Слушайте, а почему бы вам не поехать с нами, со мной и с генералом?

– А я и собираюсь ехать, Джо. – Ее голос словно шел откуда-то из-под его ладони. – По-моему, я с самого начала так и решила.

«Влюбилась в него». Вслух он сказал:

– Вот и хорошо. Я знал, что вы правильно поступите. А как ваши родные?

– Никак. Только вот, насчет денег…

– Денег?

– Конечно… Мало ли что ему понадобится. Ну, понимаете. Он может по дороге заболеть.

– Черт, да я выиграл в покер столько, что истратить не успел. Нет, деньги найдутся. Это не проблема, – сказал он грубовато.

– Да, деньги найдутся. Я ведь получила пенсию за мужа.

Он молчал, защищая ладонью глаза от света. Его ноги в грубых башмаках лежали на чистом покрывале. Она сидела, обняв колени, закутавшись в одеяло. Помолчав, она спросила:

– Вы спите, Джо?

– Смешная штука жизнь, верно? – сказал он внезапно, не двигаясь.

– Смешная?

– Еще бы. Солдат помирает, оставляет вам деньги, а вы тратите эти деньги, чтоб другой солдат мог помереть спокойно. Разве не смешно?

– Наверно, смешно. Все смешно. Смешно и страшно.

– Во всяком случае хорошо, что мы все решили, – сказал он после паузы.

– Он будет рад, что вы с нами поедете.

«Дик, милый, милый». «Мэгон спит, и этот шрам…» «Дик, мой дорогой».

Она чувствовала затылком жесткую доску изголовья, ощущала свои длинные ноги в крепко сжатом кольце рук, обхвативших колени, видела самодовольную, равнодушную, безличную комнату, похожую на отведенный ей мавзолей (сколько же тревог, страстей, желаний похоронено тут?), высоко над миром радостей, и горестей, и жажды жизни, над неприступными деревьями, занятыми только материнством и весной. «Дик, Дик, мертвый, страшный Дик. Ты был когда-то живым, молодым, страстным и злым, а потом ты умер. Дик, милый, милый. Эта плоть, это тело, которое я любила и не любила, твое прекрасное, молодое, злое тело, милый Дик, теперь оно кишит червями, как скисшее молоко. Дик, милый».

Гиллиген Джозеф, бывший рядовой по призыву, демократ, пронумерованный, как каторжник, спал рядом, и его башмаки (выданные ему бесплатно демократами более высокого ранга, чем другие демократы) невинно и неловко лежали на белом покрывале гостиничной кровати, безупречно чистом и безличном.

Она высунула руку из-под одеяла и одним движением погрузила комнату в тьму. Потом свернулась под одеялом, подложив руку под голову. Гиллиген мирно храпел, наполняя комнату домашними, успокоительными звуками.

«Дик, милый, какая безобразная смерть…»

В соседнем номере курсант Лоу стряхнул с себя кошмар, открыл глаза и безразлично, с равнодушием самого вседержителя, уставился на лампы, горевшие вокруг. Через некоторое время он ощутил свое тело, вспомнил, где он, и с усилием повернул голову. На другой постели спал офицер с изуродованным лицом. «Я – Джулиан Лоу. Я ем, перевариваю, усваиваю пищу; я летал. А этот человек… Вот этот человек, спящий здесь, со своим шрамом… Чем мы связаны? О Господи Боже мой!» Он чувствовал свое тело, свой желудок.