Светлана Алексиевич - Цинковые мальчики

• Название: Цинковые мальчики
• Автор: Светлана Алексиевич
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Лежит на улице Грозного человек, убитый другим человеком. И в небо смотрит...

Мне говорят: "Поезжай и напиши об этом". А я не могу. Не могу уже видеть человека, превратившегося в нечеловека во имя каких-то госуджарственно-племенных идей. Для меня нет идеи выше одной - единственной человеческой жизни. Мертвый человек... Мертвая птица... Мертвый дом... Во имя? Помыть русские солдатские сапоги в индийских водах... Или качать чеченскую нефть... Не больны ли мы безумием? Разве нормальный, а не безумный человек может смотреть по телевизору и слушать каждый день по радио об убийстве: "За истекшие сутки позиции федеральных войск обстреливались тридцать четыре раза, трое военнослужащих убиты, один ранен", "Противник на подступах к городу Гудермесу понес крупные потери". Где-то в далекой русской деревне екнуло материнское сердце... Крикнуло... Я была на одних такихъ похоронах... Хоронили молодого офицера, его привезли из Грозного. Плотное людское кольцо у свежевырытой могилы... Военный оркестр... Все молчали, даже женщины не плакали. Выступал генерал... Все те же слова, что и десять, и пятьдесят, и сто лет назад: о наших границах, о великой России, о мести, о ненависти, о долге. О долге убивать?! И только маленькая девочка беззащитно и наивно вглядывалась в красный гроб: "Папа! Папочка... Куда ты ушел? Почему ты молчишь? Твы обещал вернуться... Я нарисовала тебе альбом... Папа, папочка, где ты?" Даже военный оркестр не мог заглушить ее детского недоумения. И вот, как зверька, ее отрывают от красного гроба и несут к машине: "Папа... Папочка... Па-а-а..."

Один нормальный человек был среди нас. Ребенок. А заговор взрослых продолжается. По древним ритуалам... Клятва. Салют. Мы не воюем... А гробы в Россию уже идут в Россию...

И я пишу о войне...

Светлана Алексиевич. Минск.

Цинковые мальчики

Из дневниковых записей

для книги

14 июня 1986 года

Говорю себе: я не хочу больше писать о войне. Когда окончила "У войны не женское лицо", долго не могла видеть, как от обыкновенного ушиба из носа ребенка идет кровь, убегала на даче от рыбаков, весело бросавших на береговой песок выхваченную из далеких глубин рыбу, меня тошнило от ее застывших, выпученных глаз. Наверное, у каждого из нас есть свой запас защиты от боли - физической и психологический. Мой был исчерпал до конца. Меня сводил с ума вой подбитой машиной кошки, отворачивала лицо от раздавленного дождевого червяка. Думалось не раз, что животные, птицы, рыбы, как и все живое, тоже имеют право на свою историю. Ее еще когда-нибудь напишут.

И вдруг! Если это можно назвать "вдруг". Идет седьмой год войны.

"У существующей печали сто отражений" (В. Шекспир. Ричард III).

...По дороге в деревню подвезли девочку-школьницу. Она приезжала в Минск за продуктами. Из большой сумки торчали куриные головы, в багажник втиснули сетку с хлебом.

В деревне нас встретила ее мать. Она стояла у калитки и кричала.

- Мама! ! - подбежала к ней девочка.

- Ой, ты моя дочурка, пришло письмо. Андрей наш в Афганистане... О-о-о!.. Привезут, як Федоринова Ивана... Малое дитя - малая ямка... А я же вырастила не хлопца, а дуб высокий... Два метра ростом... Написал: "Гордись, мама, я - десантник..." О-о-о!.. Людцы мои золотенькие...

А тот другой, прошлогодний случай.

...На автобусной станции в полупустом зале ожидания сидел офицер с дорожным чемоданом, рядом с ним худой мальчишка, подстриженный под солдатскую нулевку, копал вилкой в ящике с засохшим фикусом. Бесхитростно подсели к ним деревенские женщины, выспросили: куда, зачем, кто? Офицер сопровождал домой солдата, сошедшего с ума: "С Кабула копает. что попадет в руки, тем и копает: лопатой, вилкой, палкой, авторучкой". Мальчишка поднял голову: "Прятаться надо... Я вырою щель... У меня быстро получается... Мы называли их братскими могилами... Большую щель для всех вас выкопаю..."

Первый раз я увидела зрачки величиной с глаз...

О чем говорят вокруг меня? О чем пишут? Об интернациональном долге, о геополитике, о наших державных интересах, о южных границах... Глухо ходят слухи о похоронах в панельных домах и сельских хатах с мирными геранями на окнах, о цинковых гробах, не вмещающихся в "пенальные" размеры "хрущовок". Матери, еще недавно в отчаянии бившиеся над слепыми железными ящиками, выступают в коллективах, в школах, призывая других мальчиков "выполнить долг перед Родиной". Цензура внимательно следит, чтобы в военных очерках не упоминалось о гибели наших солдат, нас заставляют верить, что "ограниченный контингент советских войск" помогает братскому народу строить дороги, развозить удобрения по кишлакам, а советские военврачи принимают роды в афганских женщин. И многие верят. Вернувшиеся солдаты приносят в школы гитары, чтобы спеть о том, о чем надо кричать...

С одним долго говорила. Я хотела услышать о мучительности этого выбора - стрелять или не стрелять. А для него как бы не существовало тут драмы. Что хорошо - что плохо? Хорошо "во имя социализма убить"? Для этих мальчиков границы нравственности очерчены военным приказом.

У Ю.Карякина: "Ни об одной истории нельзя судить по ее самосознанию. Это самосознание трагически неадекватно". А у Кафки прочла, что человек безвозвратно потерян в самом себе.

Но я не хочу больше писать о войне...

5-25 сентября 1988 года

Ташкент. В аэропорту душно, пахнет дынями, не аэропорт, а бахча. Два часа ночи. Бесстрашно ныряют под такси толстые полудикие кошки, говорят, афганские. Среди загоревшей курортной толпы, среди ящиков, корзинок с фруктами прыгают на костылях молодые солдаты (мальчишки). На них никто не обращает внимания, уже привыкли. Они спят и едят тут же, на полу, на старых газетах и журналах, неделями не могут купить билеты в Саратов, Казань, Новосибирск, Волошиловград, Киев, Минск... Где их искалечили? Что они там защищали? Никому не интересно. Только маленький мальчик не отводит от них своих широко раскрытых глаз, ми пьяная нищенка подошла к одному солдатику:

- Поди сюда... Пожалею...

Он отмахнулся костылем. А она, не обидевшись, добавила еще что-то печальное и женское.

Рядом со мной сидят офицеры. Говорят о том, какие у нас плохие протезы. О брюшном тифе, о холере, малярии и гепатите. Как в первые годы не было ни колодцев, ни кухонь, ни бань, нечем было мыть посуду. А еще о том, ко что привез: кто - "видик", кто - "Шарп" или "Сони". Для одних война - мачеха, для других - мать родная. Запомнилось, какими глазами они смотрели на красивых, отдохнувших женщин в открытых платьях...

Достоевский писал о военном сословии. что это "самые незадумывающиеся люди в мире".

В накопителе запах испорченного туалета. Долго ждем самолета на Кабул. Неожиданно много женщин.

Отрывки из разговоров:

- Теряю слух. Первыми перестал слышать высоко поющих птиц. Овсяницу, например, не слышу начисто. Записал ее на магнитофон и запускаю на полную мощность... Последствие контузии в голову...

- Сначала стреляешь, а потом выясняешь, что это женщина или ребенок... у каждого свой кошмар...

- Ослик во время обстрела ложится, кончится обстрел - вскакивает.

- Кто я в Союзе? Проститутка? Это мы знаем. Хотя бы на кооператив заработать. А мужики? Что мужики? Все пьют.

- Генерал говорил об интернациональном долге, о защите южных рубежей. Даже расчувствовался: "Возьмите им леденцов. Это же дети. Лучший подарок конфеты".

- Офицер был молодой. Узнал, что отрезали ногу: заплакал. Лицо как у девочки - румяное, белое. Я сначала боялась мертвых, особенно если без ног или без рук... А потом привыкла...

- Берут в плен. Отрезают конечности и перетягивают жгутами, чтобы не умерли от потери крови. И в таком виде оставляют, наши подбирают обрубки. Те хотят умереть, их лечат.

На таможне увидели мой пустой саквояж:

- Что везешь?

- Ничего.

- Ничего??

Не поверили. Заставили раздеться до трусов. Все везут по два-три чемодана.

- Вставай. А то проспишь царство небесное... - Это уже над Кабулом.

Идем на посадку.

...Гул орудий. Патрули с автоматами и в бронежилетах требуют пропуска.

Я не хотела больше писать о войне. Но вот я на настоящей войне.

Что-то есть безнравственное в разглядывании чужого мужества и риска. Вчера шли на завтрак в столовую, поздоровались с часовым. Через полчаса его убил случайно залетевший в гарнизон осколок мины. Целый день пыталась вспомнить лицо этого мальчика...

Журналистов здесь называют сказочниками. Писателей тоже. В нашей писательской группе одни мужчины. Рвутся на дальние заставы, хотят пойти в бой. Спрашиваю у одного:

- Зачем?

- Мне это интересно. Скажу, на Саланге был... Постреляю...

Не могу отделаться от чувства, что война - порождение мужской природы, во многом для меня непостижимое.

Из рассказов:

- Я выстрелил в упор и увидел, как разлетается человеческий череп. Подумал: "Первый". После боя - раненые и убитые. Все молчат... Мне снятся здесь трамваи. Как я на трамвае еду домой... Любимое воспоминание: мама печет пироги... В доме пахнет сладким тестом...