Айн Рэнд - Мы - живые

• Название: Мы - живые
• Автор: Айн Рэнд
• Жанр: Классическая проза

Это первый роман известной американской писательницы русского происхождения. Главная его тема - Человек против Государства, Личное Счастье против Общественного Блага - мастерски проведена через фон драматических событий в жизни Петрограда — Ленинграда начала 20-х годов.

Автор без какого-либо снисхождения к своим героям рассказывает нам о том смутном периоде нашей истории. Бывший аристократ в служебном рвении перед новым режимом предает друзей и близких. Герой гражданской войны после всех своих побед изменяет делу партии. Любовь главной героини к сыну расстрелянного адмирала приводит к любовной связи с сотрудником ГПУ. Узел проблем затягивается.

---

Веснушчатый юноша в сдвинутой далеко на затылок солдатской фуражке, шедший вразвалку через холл, остановился и, усмехнувшись, оглянулся на Товарища Соню:

— Герой Мелитополя? А ты когда-нибудь слышала об Андрее Таганове?

Он сплюнул подсолнечной шелухой прямо в пуговицу кожаной куртки Товарища Сони и, беззаботно покачиваясь, пошел дальше. Товарищ Соня не ответила. Кира заметила, что выражение ее лица стало не самым приятным.

Улучив редкий момент, когда Товарищ Соня была одна, Кира спросила ее:

— Что за человек товарищ Таганов? Товарищ Соня серьезно почесала затылок:

— Некоторые называют его образцовым революционером. Тем не менее — это не моя мысль — хороший пролетарий не отстраняется от других и хотя бы время от времени общается со своими друзьями-соратниками… А если у тебя, товарищ Аргунова, намерения насчет койки, то и не надейся. Он из тех святых, что спят с красными знаменами. Знакомься лучше с теми, кто это умеет.

Она громко рассмеялась над выражением лица Киры и зашагала прочь, бросив через плечо:

— Немножко пролетарской откровенности тебе не повредит.

* * *

Андрей Таганов вновь пришел в переполненную аудиторию на лекцию для первокурсников. Он нашел в толпе Киру и, локтями проложив дорогу к ней, прошептал:

— Билеты на завтра на вечер. Михайловский театр. «Риголетто».

— Ох, Андрей!

—- Могу я зайти за тобой?

— Квартира четырнадцать. Четвертый этаж по черной лестнице.

— Я зайду в половине восьмого.

— Можно мне поблагодарить тебя?

— Нет.

— Садись. Для тебя я подвинусь.

— Не могу. Мне нужно идти. Я должен присутствовать на другой лекции.

Осторожно и бесшумно он пробрался к двери, на мгновение повернувшись, чтобы взглянуть на ее улыбающееся лицо.

* * *

Кира предъявила Галине Петровне ультиматум:

— Мама, мне нужно платье. Завтра я иду в оперу.

— В… оперу?! — У Галины Петровны упала луковица, которую она чистила; Лидия выронила свое вязанье.

— Кто он? — выдохнула Лидия.

— Юноша. Из института.

— Красивый?

— По-своему.

— Как его зовут? — поинтересовалась Галина Петровна.

— Андрей Таганов.

— Таганов?.. Никогда не слышала. Хорошая семья?

Кира улыбнулась и пожала плечами. Платье нашлось на дне сундука: старое платье Галины Петровны из мягкого темно-серого шелка. После трех примерок и долгих совещаний между Лидией и Галиной Петровной, после восемнадцати часов работы, в течение которых две пары плеч склонялись над масляным фитилем, а две пары рук лихорадочно мелькали иглами, для Киры было сотворено платье — простенькое платье с короткими рукавами и воротничком от рубашки, поскольку уже не осталось материала на отделку. Перед ужином Кира сказала:

— Будьте осторожны, когда он придет. Он коммунист.

— Ком… — Галина Петровна уронила солонку в тарелку с овсянкой.

— Кира! Ты же… Ты что, дружишь с коммунистами?! — задохнулась Лидия. — После стольких разговоров о том, как сильно ты их ненавидишь?

— Случилось так, что он понравился мне.

— Кира, это возмутительно. Ты не дорожишь своим положением в обществе. Привести коммуниста в наш дом! Я лично с ним даже не буду здороваться.

Галина Петровна не спорила. Она горько вздохнула:

— Да, Кира, ты, кажется, всегда отличалась умением делать тяжелые времена еще тяжелее.

На ужин была овсянка; она была тронута гнилью, и все это заметили, но никто не произнес ни слова, опасаясь испортить аппетит остальным. Ее нужно было съесть, все равно, кроме нее, ничего не было; они ели в молчании.

Когда прозвенел входной колокольчик, любопытная Лидия, несмотря на свои убеждения, поспешила открыть дверь.

— Извините, могу ли я видеть Киру? — спросил Андрей, снимая кепку.

— Да, конечно, — ледяным тоном ответила Лидия.

Кира всех представила друг другу.

— Добрый вечер, — сказал Александр Дмитриевич и больше не произнес ни звука, пристально и нервно рассматривая гостя.

Лидия кивнула и отвернулась. А Галина Петровна поспешно заулыбалась:

— Я так рада, товарищ Таганов, что моя дочь идет слушать настоящую пролетарскую оперу в одном из наших советских Красных театров!

Глаза Киры встретились с глазами Андрея над пламенем фитиля. Она была благодарна ему за тот спокойный, грациозный поклон, с которым он принял эту реплику.

* * *

В Государственных академических театрах два раза в неделю были «профсоюзные дни». В эти дни обычной публике билеты не продавались; их распространяли за полцены среди профсоюзов. В холле Михайловского театра среди новых, с иголочки костюмов и военных форм, тяжело шаркали несколько валенок, и мозолистые руки скромно стаскивали кожаные шапки с трепыхающимися, подбитыми мехом ушами. Некоторые были робкими и неуклюжими; другие, нахально развалившись, игнорировали впечатляющее великолепие лузганьем семечек. Жены профсоюзных начальников надменно прохаживались среди толпы: с завитыми волосами, со сверкающим маникюром и в лакированных туфлях, выпрямив спину, выделявшиеся среди толпы своими новыми платьями, сшитыми по последнему крику моды. Хромированные лимузины, звучно фыркая, подкатывали прямо к залитому огнями входу. Из них вываливались тяжелые меховые шубы, которые величаво пересекали тротуар и приподнимали руку в перчатке, чтобы швырнуть монетку оборванному торговцу программками. А они — мертвенно-бледные, замерзшие тени, подобострастно суетились среди бесплатной «профсоюзной» публики, более богатой, надменной и холеной, чем будничные посетители, покупавшие билеты за полную стоимость.

В театре повис запах старого бархата, мрамора и нафталина. Четыре массивных балкона замерли высоко у огромной люстры с хрустальными подвесками, которые разбрасывали маленькие радуги по высокому потолку. Пять лет революции не тронули торжественного величия театра, они оставили лишь один след: Императорский орел был снят с огромной центральной ложи, которая некогда принадлежала царской семье.

Кира вспомнила длинные атласные шлейфы, обнаженные белые плечи и бриллианты, которые сверкали, словно подвески люстры, на груди и руках изысканно одетых дам. Теперь бриллиантов было немного; платья были темные, простые, с небольшими вырезами и длинными рукавами. Стройная, прямая, облаченная в мягкий серый шелк, она прогуливалась так же, как когда-то прогуливались те дамы, много лет назад; она держала под руку высокого молодого человека в кожаной куртке.

И когда занавес взмыл вверх и музыка зазвучала в темноте притихшего зала, нарастая, разбухая, разбиваясь о стены, которые не могли сдержать ее, что-то вдруг сдавило Кире горло, и она глубоко вздохнула. За стенами театра остались скорлупа семечек, очереди на трамвай, красные флаги, диктатура пролетариата. А на сцене, под мраморными колоннами итальянского дворца, женщина словно плыла на волнах музыки, плавно и грациозно покачивая руками; длинные бархатные шлейфы шуршали под ослепительным светом, а молодой, беззаботный, опьяненный музыкой и светом герцог Мантуи пел гимн юности седым, изношенным, рабским лицам в темноте зала, лицам, которые пришли сюда, чтобы забыться на мгновение, забыть свой час, день, век.

Кира лишь раз взглянула на Андрея. Он не обращал внимания на сцену, он смотрел на нее.

Во время антракта они встретили в фойе Товарища Соню, под руку с Павлом Серовым. Павел Серов был безупречен. На Товарище Соне было мятое шелковое платье, лопнувшее справа под мышкой. Она добродушно засмеялась, похлопывая Киру по плечу.

— Ну вот, ты стала совсем как пролетарий, а? Или это товарищ Таганов превратился в буржуя?

— Как ты можешь так говорить, Соня, — запротестовал Павел Серов, растянув бескровные губы в широкой улыбке. — Я могу только одобрить столь мудрый выбор товарища Аргуновой.

— Откуда вы знаете мою фамилию? — спросила Кира. — Мы никогда не встречались.

— Мы многое знаем, товарищ Аргунова, — любезно ответил он, — многое знаем.

Товарищ Соня рассмеялась и, уверенно управляя рукой Серова, исчезла с ним в толпе.

По дороге домой Кира спросила:

— Андрей, тебе понравилась опера?

— Не особенно.

— Андрей, неужели ты не видишь, как много ты упускаешь?

— Я не думаю, что что-то упускаю. Это все слишком глупо. И бесполезно.

— Разве ты не можешь наслаждаться бесполезным лишь потому, что оно прекрасно?

— Нет. Но одно мне понравилось.

— Музыка?

— Нет. То, как ты слушала ее.

Дома, на своем матрасе в углу, Кира с сожаленьем вспомнила, что он ничего не сказал о ее новом платье.

* * *

У Киры болела голова. Она сидела в аудитории у окна, поддерживая голову рукой, опираясь локтем на покатую парту. В прямоугольнике окна она видела отраженную в стекле единственную электрическую лампочку под потолком и свое осунувшееся лицо с растрепанными волосами, съехавшими на глаза. Лицо и лампочка расплылись неровными тенями на фоне замершего заката за окном, заката такого же зловещего и холодного, как мертвая кровь.