Урсула Ле Гуин - День рождения мира

• Название: День рождения мира
• Автор: Урсула Ле Гуин
• Жанр: Научная Фантастика

---

Может, назвать ее сюитой рассказов? Пожалуй.

В общем, сюита «Четыре пути…» представляет собой обзор новейшей истории двух планет — Уэреля и Йеове (Нет, Уэрел — это не тот Верель, о котором я писала в раннем своем романе «Планета изгнания», а совсем другой. Я же говорила — забываю целые планеты!) Рабовладельческое общество и экономика этих планет претерпевают катастрофические изменения. Один критик оплевал меня за то, что я считаю рабство стоящей темой для книги — интересно, он-то с какой планеты родом?

«Старая Музыка» — это перевод имени хайнца Эсдардона Айя, который мелькает в трех рассказах сюиты. Хронологически тот рассказ следует за сюитой — пятый акт — и повествует об одном из эпизодов гражданской войны на Уэреле. Но он существует самостоятельно. Родился он из визита на одну из крупных плантаций вверх по реке от Чарльстона, Южная Каролина. Те мои читатели, кто побывал в этом ужасающем и прекрасном месте, узнают и сад, и дом, и проклятую землю.

Действие заглавного рассказа сборника, «День рожденья мира», может происходить в мире Экумены, а может, и нет. Честно, не знаю. Какая разница? Это не Земля; жители той планеты физически немного отличаются от нас, но общество их я откровенно списала с империи инков. Как во многих великих цивилизациях древности — Египте, Индии, Перу — царь и бог там суть одно, а святое так же близко и знакомо, как хлеб и дыхание — и потерять его так же легко.

Все эти семь рассказов построены по одному образцу: тем или иным способом они показывают нам, изнутри или глазами стороннего наблюдателя (возможно, местного жителя) народ, чья общественная структура отличается от нашей, чья физиология порой отличается от нашей, но испытывающий одни с нами эмоции. Вначале сотворить, установить отличие — а потом позволить вольтовой дуге чувства пересечь зазор: подобная акробатика воображения не устает меня поражать и радовать непревзойденно.

Последняя повесть — «Растерянный рай» — выпадает из этого ряда, и определенно не относится к рассказам об Экумене. Действие ее происходит в ином мире, тоже исхоженном вдоль и поперек — стандартном, всеобщем мире научно-фантастического «будущего», в том его варианте, где Земля отправляет к звездам корабли на более-менее реалистичных, или потенциально доступных на нынешнем уровне науки, скоростях. Такой корабль будет лететь к цели десятками, сотнями лет. Никакого сжатия времени, никакого гиперпространства — все в реальном времени.

Иными словами, это рассказ о корабле-ковчеге. На эту тему уже написано два великолепных романа — «Аниара» Мартинсона и «Блеск дня» Глосса — и множество рассказов. Но в большинстве этих историй экипаж/колонистов просто укладывают в какие-нибудь холодильники, чтобы к цели прибыли те, кто вылетал с Земли. А мне всегда хотелось написать о тех, кто живет в пути, о срединных поколениях, которые не видели отбытия и не увидят прилета. Несколько раз я хваталась за эту идею, но рассказа не получалось, покуда тема религии не сплелась с идеей замкнутого пространства корабля в мертвом космическом вакууме — точно кокон, наполненный преобразующейся, мутирующей, незримой жизнью: куколка бабочки, крылатая душа.

Урсула К. Ле Гуин, 2001

День рожденья мира

Тазу капризничал, потому что ему было три года. Когда пройдет день рожденья мира — а это будет завтра — ему исполнится четыре, а это не возраст для капризов.

Он визжал, и пищал, и задыхался до синевы, и падал наземь замертво, но когда Хагхаг переступила через него, как через пустое место, все же попытался кусить ее за ногу.

— Это не человек, — заметила Хагхаг, — это зверушка или младенец. — Она покосилась в мою сторону — можно ли обратиться? — я глянула в ответ — мол, да. — Что скажет дщерь Божия — это младенец или зверушка?

— Зверушка, — ответила я. — Кусаются звери, а младенцы только сосут.

Все служанки божьи расхохотались-расхихикалсь, кроме новой варварки, Руавей, которая никогда не улыбалась.

— Верно, права дщерь Божия, — отозвалась Хагхаг. — Может, кто выбросит зверушку за ворота? В святые места нет зверям ходу.

— Я не звеюшка! — завизжал Тазу, вскочив — кулачки сжаты, глазенки сверкают, как рубины. — Я сын Божий!

— Посмотрим, — Хагхаг с сомнением оглядела его. — Теперь это уже не так похоже на зверюшку. Что скажете — может это быть сын Божий? — обратилась она к святым, и все согласно поклонились, кроме дикарки, конечно — та только молча пялилась.

— Я, я! Я сын Божий! — крикнул Тазу. — Не дета! Айзи дета!

Он расплакался и побежал ко мне, а я обняла его и расплакалась тоже, за компанию. И мы плакали, пока Хагхаг не посадила нас на колени и не напомнила, что плакать некогда, потому что сюда грядет Сама богиня. Мы перестали плакать, служанки утерли нам слезы и сопли, и расчесали волосы, а Госпожа Облака принесла наши золотые шапки, чтобы мы могли узреть Саму богиню.

С той пришли ее мать, сама бывшая когда-то Самой богиней, и дурачок принес младенца Арзи на подушке. Дурачок тоже был сыном Божиим. Всего нас было семеро — Омимо, ему в тот год было четырнадцать, и он уже отправился служить в войско, потом дурачок без имени, двенадцати лет, большеголовый и узкоглазый, он любил играть с Тазу и малышом, потом Гоиз и еще Гоиз — их так звали, потому что они умерли и ушли в дом праха, чтобы питаться там подношениями, — потом мы с Тазу, нам предстояло пожениться и стать Богом, и последний — Бабам Арзи, Господь Седьмой. Но я была самая важная, потому что единственная божия дочка. Если Тазу умрет, я еще могу выйти замуж за Арзи, говорила Хагхаг, а вот если умру я, все станет очень плохо и сложно. Тогда все сделают вид, что дочка Госпожи Облака, Госпожа Сладость, и есть дщерь Божия, и ее женят на Тазу, но мир-то будет знать разницу. Вот поэтому мама приветила меня первой, а Тазу — потом. Мы пали на колени и, сжав руки, коснулись большими пальцами лба. Потом встали, и богиня спросила меня, чему я научилась за день.

Я пересказала, какие слова выучилась читать и писать.

— Очень хорошо, — похвалила меня богиня. — А о чем ты желаешь попросить, дочка?

— Мне не о чем просить, госпожа моя мать, благодарю, — ответила я, и только потом вспомнила, что у меня же был вопрос, но было уже поздно.

— А ты, Тазу? Чему ты научился сегодня?

— Я хотел укусить Хагхаг.

— И чему ты научился — это хорошо или плохо?

— Плохо, — ответил Тазу, а сам улыбнулся, и богиня — вместе с ним, а Хагхаг рассмеялась.

— А о чем ты желаешь попросить, сынок?

— Можно мне другую служанку в умывальню, а то Киг очень больно мне голову моет!

— Если к тебе придет другая служанка, что станет с Киг?

— Уйдет!

— Это ее дом. Что, если ты попросишь Киг понежнее мыть тебе голову?

Тазу понурился, но богиня настояла:

— Попроси ее, сынок?

Тазу что-то пробурчал Киг, а та пала на колени и коснулась лба большими пальцами, но все — с улыбкой. Я позавидовала тому, какая она храбрая, и шепнула Хагхаг:

— Если я забыла, о чем хотела спросить, можно спросить сейчас?

— Может быть, — отозвалась Хагхаг, и коснулась пальцами лба, испрашивая дозволения заговорить, а, когда богиня кивнула, сказала:

— Дщерь Божия испрашивает разрешения задать вопрос.

— Лучше бы в положенное время, — нахмурилась богиня, — но спрашивай, дочка.

Я так торопилась, чтобы не забыть снова, что даже не поблагодарила ее.

— Я хотела знать, почему не могу выйти замуж и за Тазу, и за Омимо — они ведь оба мои братья?

Все разом обернулись к богине и, заметив, что та чуть улыбнулась, расхохотались, иные — очень громко. У меня уши запылали, и затрепетало сердце.

— Ты желаешь выйти замуж за всех своих братьев, дитя?

— Нет, только Тазу и Омимо.

— А одного Тазу тебе не хватит?

И снова все посмеялись, особенно мужчины. Руавей смотрела на нас, точно все мы посходили с ума.

— Хватит, госпожа моя мать, но Омимо старше и сильнее.

Смех стал еще громче, но я махнула рукой — богиня же не разгневалась!

— Пойми, дщерь моя, — проговорила Она задумчиво, оглядывая меня. — Наш старший сын будет солдатом. В день его рождения великая волна разрушила города на океанском берегу. Потому зовут его — Бабам Омимо, Господь Потоп. Беда служит Господу, но богом быть не может.

Я поняла, что другого ответа не будет, и послушно ткнула большими пальцами в лоб. Даже когда богиня ушла, я все размышляла над ее словами. Они многое объясняли для меня, и все равно — Омимо, даже родившийся под дурным знамением, был красив и почти мужчина, а Тазу — просто капризный малыш. Я порадовалась тогда, что нам долго еще не жениться.

Тот день рождения мира я запомнила из-за вопроса и ответа. А другой — из-за Руавей. Это было год или два спустя. Я забежала помочиться в водяную палату и увидала, что варварка прячется, съежившись, за большим чаном.