Вениамин Смехов - Записки на кулисах

• Название: Записки на кулисах
• Автор: Вениамин Смехов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1986

Если прав был Шекспир и весь мир – театр, то стоит ли спрашивать кого-то: «Почему вы стали актером?» Только-только у младенца пробьется сознание, вокруг него уже кудахчут озабоченно: в какие игрушки он ИГРАЕТ? с кем он ИГРАЕТ? хорошо ли ИГРАЕТ?

Весь мир – театр. И каждый норовит дернуть за крыло летучую спутницу актерской судьбы – Удачу…

Совсем не удивить «историей одного актера» мне хотелось бы, читатели, нет. Если более чем за двадцать лет, с 1960 года, человеку не изменила радость служить театру, если все печали и разочарования внутри и вокруг меня не поколебали веры и восхищения перед Сутью сценического чуда – может быть, стоит совершить это «путешествие»… Смею надеяться, что любовь к театру, столь давняя и щедрая в нашей стране, оправдает и мое пристрастие, с которым собираюсь проследить вместе с читателем за тем театром, что рождался и вырастал во мне и на моих глазах…

---

Самое любимое зрелище тогдашнего выпуска был их самостоятельный спектакль «Три толстяка». Тут повезло курсу: и актерских талантов много, и свои режиссеры-непоседы, художники, и – повторяю – климат окружающего мира. «Толстяки» Юрия Олеши вышли озорные, яркие, фонтанные, как разрисованные шары у одного из их героев. Самым совершенным было исполнение роли доктора Гаспара Арнери Павлом Сорокиным. Он не был добряком, наш Паша, он прожил невезучую жизнь, но он дьявольски талантлив и не умел врать на сцене ни в чем. Доброта его доктора получилась воинственной, лукавой, едкой, захватывающей. Да простят мне кинофилы, но подобное мне увиделось только через много лет у Пазолини, у его Христа в «Евангелии от Матфея». Иссушающая, беспощадная доброта огорченного за происшествия Земли высокого существа.

Учеба выигрывала от ритуала. Нас обучали в классах. Нас обучала работа в дипломных спектаклях, нас обучали посещения Театра Вахтангова, сама обстановка в кулуарах и традиции внимания старших к младшим. То, что сегодня назвалось «наставничеством», было повседневностью нашего училища. Павел Сорокин, переодевшись и снявши грим, двигаясь к дому по Арбату, продолжал невольно процесс моего обучения – в простой беседе. Самостоятельным отрывкам младших шли на помощь старшие. Готовую сценку принято показать тому, кому доверяешь. После своих занятий старшекурсники заходят к младшим, и до поздней ночи творится братская акция помощи. Я оставляю в стороне угрюмые рассуждения об уровне такой режиссуры и т. д. С расстояния в двадцать лет щукинские ритуалы окрашены в ровные цвета теплого, радостного, увлекательного общежития… Изредка случаются – и бывают очень полезны – смешанные курсовые работы. Скажем, когда я учился на третьем курсе, младшая студентка Оля Яковлева предложила сыграть вместе отрывок из книги Лескова «Обойденные». И на показе второго курса я выступил представителем «старшего поколения», мы оба получили по «плюсу» – высшему знаку показа. Кажется, отрывок оказал важную услугу обоим участникам. Я играл некоторое подобие князя Мышкина. Мне и по сегодня тот отрывок помогает (как прокладывают лыжню), если речь идет о ролях аскетического внешне рисунка при крайнем напряжении внутренней жизни образа. А для Яковлевой героиня Лескова подсказала выбор в пользу драматических ролей, а не инженю. Мы недавно обменивались с ней воспоминаниями, она по привычке хохотала над «нелепостями» детского периода, но насчет далеко идущей пользы от лесковского материала, от самой работы – тут мы сошлись всерьез… Мне очень хорошо было смотреть спектакли А. Эфроса, где играет Оля. К 70-м годам она выросла в отдельное, высокопрофессиональное, уникальное явление сцены. Однако, признаюсь, что-то вроде гордости во мне застряло, и к законному зрительскому восхищению примешивалось эдакое двоюродное чувство семейного братства. В 70-е годы.

Почему столь важны самостоятельные работы? Они, во-первых, самостоятельны лишь частично: они работаются в параллель с педагогическими, в них сказывается все, что студент нажил в стенах школы, за ним следят и старшие, и руководитель курса. Во-вторых, их поучительность восходит к обучению плавать или водить автомашину. Как бы хороши ни были уроки теории или даже практические занятия под тренерской опекой, ученик никуда не годится, пока лично сам, без надзора и контроля, не забарабанит по водной глади, не зарулит баранкой в городском потоке.

Два завета К. С. Станиславского особенным образом запомнились со школьной поры. Первый: учитесь и живите на сцене по «системе», верьте ей и слушайте ее до тех пор, пока не пришло Оно. Если явилось вдохновение – прочь систему и т. д. Второй: любое накопление знаний в театре, рациональное построение здания роли или спектакля – все посвящено тому пункту творческого зенита, который непознаваем. Акт творчества – торжество подсознания. Завет Учителя краток: через сознательное к подсознательному.

А вот одно из наших застарелых предубеждений: «Чем наивнее, доверчивей человек театра, чем он дальше от заумных самокопаний, тем он выше по своим возможностям». Так гласит предубеждение. Оно идет дальше: «Рационалист» не может стать настоящим артистом». И оно доводит до абсурда: «Чем глупее актер, тем он подвижнее, неожиданнее в проявлениях своего таланта…»

С первого дня театральной школы до сегодняшнего момента я слышу эти рассуждения. Рядом с серьезным ростом опыта, поисков и трудных успехов настойчиво следует накопление ведомственного мусора. И не только словесного, и совсем не безобидного. Боязнь «рационализма» не только заслуженно оглупляет драматических актеров. Она приводит к искусственному инфантилизму. Она оправдывает невежество, неначитанность, серость. Внешняя броскость, умение держаться и заметность проявлений – обманчивая и хрупкая скорлупка. За нею следует то, что когда-то вынудило А. П. Чехова тяжко вздохнуть: нынешние актеры, мол, отстали от жизни на 75 лет. Это шла речь об актерах Московского Художественного общедоступного…

Людям некогда читать, они во многом пользуются старым арсеналом усвоений. Что успели проглотить в юности – тем и тешимся всю жизнь. Но обычно люди по этому поводу сокрушаются. Все сокрушаются, кроме драматических актеров. Мы в лучшем случае отшутимся, в худшем – самодовольно заявим: надо учитывать, мол, нашу специфику; если хотите знать, то чем меньше актер будет читать, рассуждать или умничать, тем он непосредственнее, ярче как индивидуальность. Предрассудки затемнили высокое значение таких понятий, как эмоциональность, темперамент, актерская индивидуальность…

Мне повезло в училище и тут: я попал в круг наиболее интересных, думающих людей. Мы проталкивались на «Лису и виноград», когда ленинградцы гастролировали в помещении Центрального детского театра, открывали для себя первые спектакли «Современника», вечера старинной музыки, первые московские концерты Р. Керера, номера «Нового мира», «Юности»… Потом в доме на Якиманке, в сутулой комнатке коммунального жителя Саши Биненбойма, меж чаем и проигрывателем успевали интересно поорать друг на друга, отстаивая и формулируя. Кого-то из однокурсников отличал другой способ отдыха, там разговоры сводились минимум к анекдотам, максимум – к утверждению предрассудка: чем глупее… чем меньше знать… не будь, одним словом, рационалистом. Существует такое явление. Талантливый актер смолоду предается растительным прелестям жизни, не читает и не вдумывается в проблемы бытия, и ему это сходит с рук, поскольку он играет чудесно… Проходят десятилетия, и на старости лет предрассудок оборачивается… перезрелым детским садом в старом теле… Актера как не заботило происходящее, так и не заботит. Пользуясь старыми похвалами, а также неписаным законом искусства – в глаза не ругать, бывший чудесный талант натужно инфантилен, игрив… На сцене – пуст, в жизни – фанфарон, а в сумме – смешон. Такова средняя арифметическая итоговой реальности. Блажен, кто смолоду отверг химеру знаний, страстно увлекся собственной персоной и через все превратности, браки и разводы жизни «гордо» протащил святую веру в личную непогрешимость. Он слеп, он глух, он пьян и счастлив: даже если он смешон, даже если это наказание, ему неведом самоанализ и звуки живой жизни… Нет, ничем не провинился рационализм (разум!), ничем. И ни перед кем. И никому из человекообразных голова не помеха. Объявлять умного актера неактером – болезнь актерской глупости. В доказательство – завет Станиславского: к подсознательному через сознательное.

Нас учили не учебники, а сама жизнь: театр – это гражданская кафедра. В театре не только шалят и передразнивают действительность: в театре ставят насущные, острейшие вопросы бытия. Имеющие уши да услышат. В описываемое время резко изменялись репертуар, стиль постановок, даже социальная обойма персонажей. Вместо трубоголосых генералов от всех инфантерии по сцене заходили, заколобродили настоящие простые люди и заботы, человеческие речи и мысли. Первые пьесы Розова, первые спектакли Эфроса! Повеяло озоном после грозы, очищались легкие у творцов и очевидцев. На этом фоне – как хорошо быть студентом такого прекрасного института!

УЧИТЕЛЯ…

Ада Владимировна Брискиндова. Уроки французского языка. Любимый учитель. Высокая, с несгибаемой спиной, высший класс выдержки, поведения, речи и – совершенно свойская, почти простецкая манера общения со студентами. В аудитории – дистанция и «минус двадцать по Цельсию»… Вблизи – искренняя, добрая и крайняя заинтересованность именно в твоей судьбе, в твоей персоне. Найредчайший случай, когда не актриса, не педагог по мастерству, ни разу не перейдя черты компетентности вмешательством в «кухню профессии», учитель оказывает невольное влияние не только на твое поведение, на образ мыслей, но и на все твое профессиональное развитие… Замечательно интересны все ее работы с французскими отрывками. Она давно махнула рукой на актеров в отношении изучения грамматики. Зато мелодику речи, изыск оборотов, законы звучащего языка ей удавалось (и удается) внушить вечнозеленому, летящему, беспокойному племени студентов. На нашем курсе вела она новый предмет – манеры поведения. Это было адски интересно. Что надо быть вежливым, пропускать впереди себя даму, помогать ей и старшим надеть пальто, снимать шляпу, держать в левой руке вилку при еде и проч., – это мы знали. Даже если и не выполняли. Но Ада Владимировна, внешне обманчиво педантичная, холодно-аристократичная женщина, на самом деле увлекла всех захватывающей игрой. И смысл игры оказался самым что ни на есть театральным: все знаки «правильного поведения» гроша медного не стоили без их органичного «незаметного» воплощения. Да, снять шляпу на улице. Но так, чтобы прохожие не испугались, что ты ее снимаешь вместе с головой. Да, уступить место кому-то. Но так, чтобы тот не чувствовал себя виноватым перед «уступателем». Да, вилку в левую руку. Но так, чтобы правая при этом не обливалась слезами ревности. Ну, словом, мы трудились – всерьез и со смехом – над естественностью любого «культурного» шага. Благовоспитанность не должна быть надменной, чопорной. Аристократ, на лице которого написано презрение к «черни», – самозванец, законченный плебей. Благовоспитанность сроди благозвучности – она не может раздражать. Одна из студенток рано вышла замуж. Она жила весьма обеспеченной жизнью. В эпоху нашего обучения и в одежде, и в косметике, и в украшениях преобладала скромность. Обеспеченная студентка выделялась резко из своих подруг – и тем, как велик был ее гардероб, и тем, как хороши были разнообразные ее украшения. Но разве она виновата в чем-либо? Ведь это ее вещи? Ведь они ей, кстати, вполне к лицу! Нет, мягко возражает Ада Владимировна. Очевидно, не замечать окружающего, находить удовольствие в «первенстве» среди равных тебе людей – печальный факт дурного воспитания… Вскользь упомяну о совершенно оригинальных работах – этюдах с костюмами на заданную музыкальную тему. Наш новый учитель, преподаватель истории костюма Ирина Ипполитовна Малыгина, женщина внешней и внутренней безукоризненности, соединила три предмета в этих этюдах. Я помню музыку Вагнера из «Тангейзера», где по законам поведения той эпохи, по законам моды и ритмического движения фан-тазировалась сценка из рыцарских времен. Нам помогали и Ада Владимировна, и, конечно, И. Малыгина, и незабвенный педагог по музыкально-ритмическому воспитанию Вера Александровна Гринер… Уроки, далеко превосходящие «предметное», узкое назначение…