Ирвин Ялом - Мамочка и смысл жизни.

• Название: Мамочка и смысл жизни.
• Автор: Ирвин Ялом
• Жанр: Психология
• Год: 2002
• ISBN: 5-04-008650-4

Новое произведение Ирвина Ялома – это безусловно, событие. Талант рассказчика ярко виден даже в тех его книгах, которые посвящены специальной тематике. Здесь же его писательский дар просто блещет.

Можно без конца слышать, что слово лечит, история учит, но оставаться при этом совершенным скептиком. Но стоит открыть книгу Ялома и прочесть несколько первых строк, и эти истины перестают быть банальными. Автор – замечательный рассказчик, он не только умеет рассказывать, он любит это делать. Беря а руки эту книгу, ты остаешься один на один с автором и становишься не читателем, а, скорее, слушателем. Ну, и, разумеется, учеником, потому что этот рассказчик учит. И когда он говорит: «Слушайте своих пациентов. Позвольте им учить вас», на какой-то миг вы меняетесь местами: ты становишься врачом, а Ялом – твоим пациентом, который учит своего терапевта. Ты только позволь ему это делать.

---

Я начал с Кэрол, попросив высказать замечания по поводу ведения сессии. Но она лишь уверила меня, что я представляюсь ей чрезвычайно сочувствующим и знающим.

Я продолжил с Розой. Больше никого не осталось. На мое предложение рассказать немного о ком-нибудь из тех, кто значительней ее, она стала говорить о том, как она сама все загубила: свое образование, свои отношения, все возможности в жизни. Я попытался вернуть ее высказывания к установке здесь и сейчас (которая увеличивает силу терапии).

– Оглянись, – предложил я, – и постарайся описать, в чем другие члены группы превосходят тебя.

– Я начну с Кэрол, – сказала она, приближаясь к задаче. – Она красивая. Мне нравится смотреть на нее, так же, как нравится смотреть на картину великого художника. Я завидую ее фигуре. Она стройная и пропорциональная. А я – посмотрите на меня – я толстая и раздутая. Смотрите! – С этими словами она обнажает живот и демонстрирует восьмидюймовый рулончик плоти между большим и указательным пальцами.

Все это было признаком явного анорексического безумия. Роза, как и многие страдающие анорексией, хитрила, заматываясь в слои одежды так, что легко было забыть об ее истощении. Она весила не больше восьмидесяти фунтов[3]. С ее стороны было также безумием восхищаться Кэрол, которая была намного тоньше. Месяц назад меня вызвали, потому что Кэрол сильно ослабла, и я приехал в тот момент, когда ее несли обратно в кровать. Ее халат раскрылся, обнажив ягодицы, сквозь которые выступали тазовые кости, и это напомнило мне ужасные фотографии узников, освобожденных из концлагерей. Но спорить с Розой, что она не толстая, было бессмысленно. Искажение восприятия своего тела у пациентов, страдающих анорексией, слишком сильное – много раз в разных группах я пытался оспорить эту точку зрения и знаю, что этот спор я никогда бы не выиграл.

Роза продолжала сравнения. Проблемы Мартина и Дороти были намного значительней ее собственных.

– Иногда, – сказала она, – я мечтаю, чтобы со мной случилось что-нибудь плохое, заметное, например, паралич. Тогда бы я чувствовала себя наравне с ними.

Это заставило Дороти поднять голову и сделать свое первое (как оказалось, и последнее) замечание в группе:

– Хочешь парализованные ноги? – хрипло прошептала она. – Возьми мои.

К моему великому удивлению, вмешался Мартин, чтобы защитить Розу:

– Нет, нет, Дороти – я правильно тебя назвал? Ты Дороти? Роза не это имела в виду. Она не говорит, что ей нужны твои или мои ноги. Посмотри на мои ноги, посмотри на них. Только посмотри на них! Кому в трезвом уме они понадобятся? – Единственной здоровой рукой Мартин откинул покрывало и показал свои ноги. Жутко деформированные, они заканчивались двумя или гремя скрюченными комочками. Остатки его пальцев полностью сгнили. Ни Дороти, ни кто-либо другой из группы не смогли долго смотреть на его ноги, даже я, несмотря на мою медицинскую подготовку.

– Роза просто фигурально выразилась, – продолжал Мартин. – Она просто хотела сказать, что ей хотелось бы иметь более очевидное заболевание, что-то видимое. Она не хотела преуменьшать наше состояние. Правда, Роза? Ведь это так?

Я был удивлен, выслушав Мартина. Я позволил его уродству скрыть его острый ум. Но он еще не закончил.

– Ты не возражаешь, если я задам тебе вопрос, Роза? Не считай меня любопытным и можешь не отвечать, если не захочешь.

– Валяй! – ответила Роза. – Но я могу не отвечать на него.

– Каково твое состояние? То есть что с тобой не так? Да, правда, ты тощая, но не выглядишь больной. Зачем тебе эти капельницы? – спросил он, указывая на бутыли.

– Я не ем, и они кормят меня питательным составом.

– Не ешь? Они не позволяют тебе кушать?

– Нет, они хотят, чтобы я ела. А я не хочу. – Проводя рукой по волосам, Роза, казалось, старалась очистить себя.

– И ты не голодна? – настаивал Мартин.

– Нет.

Их обмен репликами очаровал меня. Поскольку принято ходить на цыпочках вокруг пациентов с нарушением питания (такие хрупкие, такие беззащитные), я никогда прежде не наблюдал, чтобы пациенту с анорексией так упорно противостояли.

– Я всегда голоден, – сказал Мартин. – Вы бы посмотрели, что я съел сегодня на завтрак: почти двенадцать пирожков, яйца, выпил два стакана апельсинового сока, – он остановился, раздумывая. – Никогда не ешь? Разве у тебя никогда не бывает аппетита?

– Нет. Насколько я помню, никогда не было. Я не люблю кушать.

– Не любишь кушать?

Я видел, как Мартин пытается уяснить ее точку зрения. Он был искренне расстроен – как будто он встретил человека, не любящего дышать.

– Я всегда много ел. Всегда любил покушать. Когда я ехал с кем-то на машине, то у меня всегда были орешки и чипсы. По правде говоря, это было мое прозвище.

– Какое? – спросила Роза, повернувшись на стуле к Мартину.

– Мистер Хрустящий Картофель. Мои родители были из Англии и называли картофельные чипсы «хрустящим картофелем». Поэтому меня и называли Мистер Хрустящий Картофель. Мои приятели любили приходить на пристань и смотреть на прибывающие корабли. «Идем, Мистер Хрустящий Картофель! – говорили они, – давай прокатимся». И я бежал к нашей машине – это была единственная машина в квартале. У меня были сильные ноги, как у тебя, Роза. Мартин проехал вперед, глядя вниз.

– Кажется, у тебя хорошие ноги – хотя и немного тощие, без мяса. Мне нравилось бегать…

Голос Мартина затих. На лице появилось замешательство, когда он накидывал простыню.

– Не любишь кушать… – сказал он себе. – Я всегда любил покушать, мне кажется, ты пропустила много интересного.

В этот момент Магнолия, которая была верна своей установке и внимательно слушала, заговорила:

– Роза, детка, ты напомнила мне, когда мой Дарнел был маленьким. Иногда он вообще не мог есть. Ты знаешь, что мы делали? Меняли декорации! Мы садились в машину и ехали в Джорджию – мы жили как раз возле границы. И он ел в Джорджии. Господи, как он ел в Джорджии! Милая, – тут Магнолия повернулась к Розе и понизила голос до громкого шепота, – может, тебе стоит уехать из Калифорнии, чтобы начать кушать?!

Стараясь извлечь из этого разговора что-нибудь терапевтическое, я остановил обсуждение (на профессиональном языке – попросил «проверить процесс») и попросил участников подумать о своем взаимодействии.

– Роза, каковы твои ощущения от того, что происходило сейчас в группе, о вопросах Мартина и Магнолии?

– С вопросами все в порядке. И мне нравится, что Мартин…

– Ты могла бы обращаться непосредственно к нему? Роза повернулась к Мартину.

– Ты мне нравишься. Сама не знаю почему. – Она снова повернулась ко мне. – Он здесь уже неделю, но только сегодня, в группе, я впервые заговорила с ним. Кажется, что у нас много общего, но на самом деле ничего нет.

– Тебя понимают?

– Понимают? Я не знаю. Может быть.

– Я увидел вот что. Я увидел, что Мартин пытался понять тебя. И больше он ничего не пытался сделать – ни управлять тобой, ни советовать тебе, что ты должна делать.

– Хорошо, что он не пытался это делать. Добра бы от этого не было.

Тут Роза повернулась к Кэрол, и они обменялись костлявыми усмешками соучастия. Мне захотелось встряхнуть их так сильно, чтобы зазвенели их кости. Мне хотелось закричать: «Прекратите пить эту диетическую колу! Бегите от этих проклятых колясок! Это не шутки; вы обе всего в пяти или шести фунтах от смерти. А когда вы наконец умрете, всю вашу жизнь можно будет описать тремя словами – Я умерла худой».

Но, конечно же, я держал свои эмоции при себе. Это могло привести только к разрыву едва налаженных отношений. Напротив, я сказал Розе:

– Ты знаешь, что благодаря своему разговору с Мартином ты почти выполнила часть сегодняшней установки? Ты сказала, что хочешь, чтобы тебя хоть кто-то понял, и, кажется, Мартин как раз это и сделал.

Я повернулся к Мартину.

– Что ты чувствуешь?

Мартин только пристально посмотрел на меня. Это, наверное, было его самое оживленное взаимодействие за все эти годы.

– Вспомни, – обратился я к нему, – ты начал встречу, сказав, что не в состоянии принести пользу кому бы то ни было. Я слышал, как Роза сказала, что ты помог ей. Ты это слышал?

Мартин кивнул. Я видел, как блестели его глаза и что он готов был говорить дальше. Тем не менее было достаточно. Даже в этом самом крошечном из вступлений я провел достаточную работу с Мартином и Розой. По крайней мере, мы не разошлись с пустыми руками (признаться, я думал об ординаторах не меньше, чем о пациентах).

Я повернулся к Розе:

– Что ты чувствуешь при словах, которые тебе сегодня говорит Магнолия? Мне кажется, не так-то легко уехать из Калифорнии, чтобы покушать. Но то, что я видел, – это желание Магнолии помочь тебе.

– Желание? Странно слышать это, – ответила Роза. – Помогать для нее так же естественно, как и дышать. Это чистая душа. Мне хотелось бы взять ее с собой или поехать к ней домой.