Айзек Адамсон - Тысячи лиц Бэнтэн

• Название: Тысячи лиц Бэнтэн
• Автор: Айзек Адамсон
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Триллер
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-16529-0

Загадочное происшествие в токийском Храме Богини Удачи в конце Второй мировой войны отзывается трагедиями в сегодняшнем дне. Лукавая и ревнивая богиня Бэнтэн ведет спою собственную игру, манипулируя простыми смертными, которым остается лишь наблюдать, как разворачиваются события. Давние преступления японской военной полиции губят людей сегодня – н американскому журналисту, который случайно оказался в эпицентре великой тайны, придется ее разгадать, пока сам он не стал жертвой одержимого фанатика, магических галлюцинаций, мести узколобых токийских полицейских и круговерти ультрасовременного Токио – города, подобного бездумному игровому автомату, который невозможно постичь до конца.

Персонажи резонируют, тайна увлекает, богатое повествование уводит нас на живую экскурсию по японской культуре. Большего от рассказчика и требовал, нельзя.

Кристофер Мур,автор романов «Ящер страсти из бухты грусти», «Агнец» и др.

---

Мда – заурядная Элиза Дулиттл. Улыбнувшись австралийской цыпочке, я замахал рукой матроне, та стояла в нескольких футах поодаль, озабоченно глядя на нас.

– Сумимасэн, – позвал я. – Тётто маттэ, ку-дасай![39]

Матрона склонила голову, удивившись, что я не только говорю по-японски, но и гавкаю на нем. Осторожненько она подобралась ближе, теперь вся сплошь улыбка, спокойно опустив руки. И все равно в глаза бросалось, что ей непривычно иметь дело с иностранцами, а может, просто с немиллионерами.

– Простите, что беспокою вас, – продолжил я по-японски.

– Да? – сказала матрона.

– Вот эта женщина, – кивнул я и сторону цыпочки, которая тут же включила широченную улыбку. На зубах у нее веснушек не было.

– Да? – повторила матрона.

– Ни слова не пойму из того, что она говорит. Она со мной по-английски разговаривает. По крайней мере, мне так кажется. Видите ли, я француз. Из Франции.

– Из Франции? – спросила матрона.

– Ну, Франция в виде Польши, по крайней мере с маминой стороны. Она вообще-то русская, из деревушки в Стамбуле, бывшем Константинополе. Но по-английски я не умею. Я говорю по-французски. Francais. По чести сказать, мне немного обидно, что со мной так обращаются.

– По-французски? – спросила матрона.

– Я здесь на рандеву с господином Накодо. Чуть опоздал и, наверное, разминулся с ним внизу, где мы должны были встретиться. А сейчас из-за вас и этой мямли je пе sequoi[40] я опаздываю.

– Господин Накодо? – озадачилась матрона.

– llai, sivolsplais.[41] Передайте ему, что это Билли Чака.

Тут матрона улыбнулась и как из пулемета застрочила на очень беглом, без акцента, прямиком-из-Сорбонны французском. Понятия не имею, о чем она лопотала, да и наплевать. Убедившись, что теперь я точно знаю свой шесток, матрона поклонилась и зашагала в темные дебри клуба «Черный туман». Парочка из пяти-шести красавиц японок мелодично хихикнули и кучкой последовали за хозяйкой.

Блондинка задержалась еще на секунду, чтобы помучить меня улыбкой, а потом красиво и медленно уплыла прочь, затягивая агонию. И вот так шесть или семь самых прекрасных цыпочек, каких я в жизни встречал, свалили из этой самой жизни прежде, чем я сумел отмочить первую шуточку.

Когда все девушки исчезли, я почуял взгляды. Тихо в клубе не стало, но атмосфера слегка изменилась, как будто облако на мгновение набежало на солнце.

И тут вдруг передо мной объявился Накодо. Он нарисовался без предупреждения, я даже не видел, как он шаркает ко мне. По-моему, Накодо удивился не меньше меня. Рот у него открылся и закрылся, а брови сошлись в центре широкого лба.

И в секунду эту мину как тряпкой смахнули.

Я вдруг обнаружил, что смотрю совсем не на того человека, которого встретил всего пару дней назад. Накодо-озабоченный-папаша испарился, я стоял перед абсолютно другим человеком. От такой перемены хоть стой, хоть падай. Не успел я просечь, что же в нем стало настолько другим, а Накодо уже зашагал прочь, махнув мне рукой, чтобы я следовал за ним. Ссутуленные плечи и шарканье уступили место бронебойному шагу, почти военному. Я поплелся за ним к отдельному столику в углу, шкурой чуя, как на нас пялятся сквозь темноту.

В просторных кабинках, расставленных точно шахматы в ожидании эндшпиля, сидели группы по шесть-семь человек. Дамочки в основном стреляли глазками и улыбались, а мужики вели тихие разговоры, разграфленные медленными, смутно зловещими жестами. В углу, на маленькой сцене, плямкал на фортепьяно доходяга в смокинге. Мелодию я не знал, как не знал бы любой младше шестидесяти.

Господин Накодо словно кол проглотил, позвоночником прилип к стене, глаза таращатся в зал, руки на столе ладонями вниз. Мы оба ждали, кто первый начнет. Я уже было раскрыл рот, но тут к столику подошла официантка и поставила бокал перед Накодо. Тот градуса на четыре склонил голову в мою сторону, пальцем постучав по бокалу, и официантка помчалась из зала как спринтер. Несколько секунд я мялся, не зная, как начать. Накодо на помощь не пришел.

– Вчера вечером я видел новости, – сказал я.

В ответ Накодо хлопнул глазами. Не успел я продолжить, как вернулась официантка и поставила передо мной бокал. Я было хотел сказать ей спасибо, но она уже слиняла, так что я просто поднес напиток к губам. Скотч и вода, в основном второе.

– О-куями-о мосиагзмасу,[42] – начал я. Все заезженные официальные фразы, что я знал, звучали слишком холодно, слишком банально, и я сменил тактику. – Слушайте, не стану притворяться, что понимаю, каково вам сейчас. Ни вот настолечко не понимаю. Я знаю, что это наверняка трудно, и знаю, что слово «трудно» даже отчасти не подходит. Мне жаль.

Накодо пялился на меня, как на стенку, или на телик, или в глубины космоса. От этого взгляда я занервничал, и все слова опять куда-то разбежались. Не спуская с меня глаз, Накодо отхлебнул из бокала, потом заговорил:

– Простите, но я не понимаю, – сказал он.

В потемках я разглядывал сто физиономию, соображая, что же дальше. Такие разговоры сложно вести на любом языке. На японском, с его жутким формализмом, иерархией, тонким подтекстом, эвфемизмами и мутными намеками, такой разговор кишмя кишел лингвистическими минами. Я уперся взглядом в стол.

– Я знаю, что ваши личные дела меня не касаются. Но с того момента в зале автоматов патинко, где с Миюки приключились судороги, сдается мне, что я в это вовлечен. В конце концов, когда она исчезла, вы пришли ко мне, искали помощи, просили…

– С Миюки все хорошо.

– Простите?

– С Миюки все хорошо, – повторил Накодо. – Она вернулась домой. Вы были правы. Оказалось, я слишком рано забеспокоился, потому что в итоге она заявилась через какой-то час после нашего с вами разговора. Думаю, она сбежала потому, что злилась на меня, хотела преподать мне урок. Как-нибудь отомстить за мой так называемый шпионаж. В общем, уже все кончено, какие бы у нее ни были мотивы. Она вернулась домой.

– А, – сказал я.

– Кажется, вы разочарованы.

– Вовсе нет.

– По что-то беспокоит вас, господин Чака?

– Просто я слегка запутался.

Пианист добрался до конца песни. Редкие аплодисменты. Потрескивание табака, звон льда в бокалах. Затем пианист заиграл другую мелодию. Эту я распознал как «Мэкки-Нож».[43] Накодо позволил себе тончайшую из улыбок.

– Понимаю, отчего вы могли запутаться, – сказал он. – Я не имел права вовлекать вас в свои проблемы. Неправильный подход, я думаю. Мне свойственно верить, что у каждой проблемы есть решение. И я признаю, что люблю контролировать события. Но если дело касается дочек… ну, это не всегда возможно. Полагаю, у них свойство противиться контролю. Создавать проблемы, у которых нет четкого решения. В любом случае, пожалуйста, простите за беспокойство.

Башка так оглушительно гудела, что я едва мог переварить его слова. С Миюки все хорошо. Она вернулась домой. Типа, я поверю, что девчонка по телику – не Миюки и девчонка на записной книжке Афуро – не Миюки, что Миюки не утонула и не умерла. Я хлебнул еще скотча с водой, столько, что аж глотку обожгло.

– А что вы сказали? – спросил Накодо. – Что-то про новости?

– Самоубийство, – ответил я. – Утонула девушка, я решил, что это ваша дочь. Увидел репортаж по телевизору. Девчонка выглядела в точности как она. В точности. У нее даже была такая же, ну, короче, точь-в-точь как Миюки.

Накодо допил остатки из бокала.

– Не слыхал об этой утопленнице, о которой вы говорите, но уверяю вас, что Миюки цела и невредима, – сказал он. – Не в восторге снова быть дома, но уж точно не готова прыгнуть в Нихомбаси. Утонуть, какая ужасная смерть.

– Ужасная… – эхом отозвался я. Я не заикался про Нихомбаси.

– Когда молодежь так бездумно обрывает жизнь, у меня сердце разбивается. И все равно не могу не думать, уж не современное ли существование со всеми удобствами ведет к такой пустоте, – продолжал Накодо. – К потере цели.

– К потере цели…

– Нынешняя молодежь такая апатичная, вечно такая депрессивная. На них не угодишь. Вы для молодежи пишете, может, вы мне скажете – откуда это отчуждение?

– Это как с прыщами, – рассеянно ответил я. – Почти все ими мучаются. У кого-то все проходит, у кого-то остаются шрамы, а некоторые, ну, никак не могут от них отделаться. У других до конца жизни время от временя прыщи вскакивают, и люди учатся с этим жить.

– Прыщи? Что-то я не понял.

Я пожал плечами. Я и сам толком не понимал. Мысли крутились в голове, как в центрифуге, в надежде отделить то, что я знал, от того, что мне только казалось, будто я знаю. Накодо погремел кубиками льда в бокале.

– Мне все равно приятно, что вы пришли повидаться, – сказал он. – На этом окончен весь этот странный эпизод, не так ли?

Вопрос повис в воздухе, а глаза Накодо буравили меня, дабы удостовериться, что я выдам правильный ответ. Но в последний момент он глянул в сторону. Я проследил за его взглядом через зал, где у двери выстроились роскошные хостес, точно приветственный комитет у райских врат. Я представил, как Миюки стоит вместе с ними. Это было легче легкого, естественнее некуда. Тут она была настолько к месту, насколько была не в тему в зале патинко. И я понял: все, что Накодо мне наплел, – сплошные враки.