Александр Абрамов - Человек, который не мог творить чудеса

• Название: Человек, который не мог творить чудеса
• Автор: Александр Абрамов
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1997
• ISBN: 5–218–00360–3

---

— Я, кажется, тоже теряю рассудок, — сказал я.

— Да, рассказывать кому-либо об этом, пожалуй, не стоит.

— Что же мне делать?

— Продолжать, пользуясь лексиконом Сузи, ставить дальнейшие опыты. С нашим участием.

— Что ты подразумеваешь? — насторожилась Сузи.

— Для начала мы сегодня переночуем у Монти. Понаблюдаем Орля в действии. Надеюсь, что мы ему не помешаем.

— Я боюсь, — сказала Сузи.

— Чего? Потусторонних сил? Ты в них не веришь. Все в мире для тебя только движение элементарных частиц, волн и полей. Вот и попробуем научно проанализировать трюки Орля.

— А ты в него веришь?

— Я еще не знаю, кто он или оно. Существо или вещество. Материя или энергия. Нечто объяснимое уровнем нашей науки или требующее привлечения наук завтрашнего дня, вроде телекинеза и телепортации, невидимости и сверхпроходимости. Поживем — увидим.

— А если не увидим?

— Надеюсь, что он или оно продолжит свои контакты с Монти.

Я не выдержал:

— И ты называешь это контактами?

— А ты предпочитаешь мопассановскую трактовку?

Пришлось сдаться. Да и предложение Вэла меня устраивало: втроем не так страшно. Может быть, Орля соблазнится и вступит в прямой контакт. Так и порешили. Скоротав томительный вечер в пабе, мы втроем пересекли улицу и явились во владения Розалии Соммерфилд часам к одиннадцати, за час до времени привидений, вампиров и ведьм.

Включив свет и оглядев комнаты с порога, я вздрогнул.

— Что такое? — заинтересовался Вэл.

— Он передвинул кресло на середину комнаты!

— Он пошутил и с часами.

Я взглянул на каминные часы и пролепетал:

— Перевел стрелки на два часа вперед.

— Нет, они просто идут назад. Наоборот. Сейчас на них не пять минут двенадцатого, а без пяти час. Не час ночи, а час дня.

Часы действительно шли назад.

— Но это же перестройка всего механизма. Без инструментов!

— По-видимому.

— И зачем это ему? — удивилась Сузи.

— Ставит опыты, крошка. Он тоже экспериментатор, как и ты.

— Интересно, какой опыт поставим мы.

— По трафарету Мопассана. На стол — молоко, воду и хлеб. Прикроем салфеткой и посмотрим наутро, что он или оно отведает.

Так и сделали. Поставили молоко в фаянсовом молочнике, воду в графине с пробкой и булку на тарелке, аккуратно прикрыв ее салфеткой. Подождали чудес, но чудес не было — все оставалось на своих местах, ничто не двигалось, не исчезало и не гасло. В двенадцать легли спать — мы с Вэлом в столовой, Сузи в кабинете на плюшевом диванчике у открытой к нам двери: ядерная физика не спасала ее от страха перед дедовскими поверьями.

Меня разбудил тоненький дребезжащий звук. Я вскочил и сел на постели. Вэл тоже поднялся на локте.

— Ты слышал? — спросил он.

— Телефон?

— Это не телефон. Это треснул графин на столе.

Я встал, включил свет. Тотчас же в комнату заглянула Сузи в пижаме.

— Что случилось, мальчики?

Я молча кивнул на стол. Молоко в молочнике вспенилось и убежало, залив стол и ковер под столом. А вода смерзлась в кусок льда, раздавивший стенки графина. Звон треснувшего стекла на столе и разбудил нас. Только булка под салфеткой лежала нетронутой.

Вэл коснулся пальцем молочной лужицы.

— Теплая, — сказал он. — Должно быть, молоко вскипело и ушло.

— Как — вскипело? Само собой? Вэл покрутил пальцем у лба.

— Нет, его предварительно поставили на плиту, а графин — в морозильник.

— Интересно, — сказал я, игнорируя насмешку.

— С хлебом, вероятно, еще интереснее. Вэл снял салфетку и взял булку.

— Она же совсем целая! — удивилась Сузи.

— Только стала тяжелее раз в десять. — Вэл подбросил булку, и она упала на стол с грохотом утюга. — Чистый металл, вернее, сплав, оформленный в виде булки.

Мы молча смотрели друг на друга. Опыт поставлен, но неизвестное не найдено. Мы могли сотни раз спрашивать друг друга: кто, когда, как и зачем, но ответа ни у кого не было.

— Что же дальше? — спросил я.

— Присутствие «невидимки» бесспорно, — ответил Вэл, подумав. — Действия его очевидны, но непонятны. Что дальше? Продолжать опыты. И ждать.

— А ты уверен, что это мыслящее существо?

— Я уверен только в одном. Это не человек, не уэллсовский «невидимка». И не подобный нашему разум. Но разум. Во всех его, казалось бы, алогичных проявлениях своя логика — стремление понять мир окружающих нас вещей, материальных форм: твердых, жидких, газообразных, органических и неорганических. Думаю, что он не враждебен жизни. Земной жизни. Может быть, это и поспешное заявление, но в действиях его я не вижу вреда. Свечи гаснут, но не ломаются, лампочки зажигаются, но не перегорают, бюст Шекспира исчезает, но возникает снова на том же месте, трубка переносится, но не пропадает. С водой, булкой и молоком — элементарные эксперименты, по существу безобидные попытки познать или видоизменить материал. Ни одному из нас не причинено ни малейшей боли, даже мухи вон спят живехонькие.

Я выслушал его не перебивая. Умный парень, этот русский ученый. Он даже не сослался на общеизвестное гамлетовское «есть многое, Горацио, на свете» — Шекспир и Бен Джонсон не ограничили его кругозора. Не то что у Сузи с ее точнейшей наукой. На вопрос Вэла: «Твой ход, Сузи?» — она так и ответила:

— Я — пас. Ни в одной работе по ядерной физике не найдешь этому объяснения.

А все-таки оно нашлось именно в ядерной физике, только в новой ее главе, еще неизвестной людям.

Глава 4 РАЗУМ-РАЗВЕДЧИК

Проснулся я поздно, в одиннадцатом часу, когда Сузи и Вэл давно уже ушли. Они не будили меня, зная, что спешить мне некуда, что проверкой курсовых работ на кафедре я буду занят во второй половине дня. Проснулся я легко, с ясной мыслью, без малейшей тревоги, так томившей меня вчера. Следов ночных событий уже не было: Вэл и Сузи обо всем позаботились. Молочник вымыли, осколки стекла убрали, а к булке приложили записку с лаконичным приглашением: «Можешь отведать». Я осторожно надавил ее пальцем… И что бы вы думали? Металлическая булка снова стала съедобной, только чуть зачерствевшей со вчерашнего вечера. Никаких других изменений не наблюдалось, все находилось в обычном порядке, ничто не пропало. Вода в кране текла, душ работал, свет горел.

Я с аппетитом позавтракал и просмотрел газеты — очередные выпуски «Таймс», «Дейли миррор» и коммунистической «Морнинг стар», куда я заглядываю по настоянию Вэла, дабы не ограничивать свой кругозор твердолобым самомнением тори и желтой безответственностью Флит-стрит[2]. Обычно я делаю это основательно; проглядываю хронику происшествий, иностранные телеграммы, отдельные статьи прочитываю целиком и решительно пропускаю объявления, спорт и биржевые курсы за отсутствием у меня акций и процентных бумаг. Но на этот раз я по неизвестной и непонятной для меня причине просто листал все газеты подряд, ни на чем не задерживаясь. Окинул взором страницу, будто фотографируя ее, и перешел к следующей, мазнул по ней взглядом, ничего не прочтя как следует, и прогалопировал таким образом по всем полосам, не пропустив ни одной — даже сплошных объявлений и биржевых котировок. Никакой информации я при этом не извлек и ничего не запомнил, даже заголовков и фото, но осознал это лишь два-три часа спустя, когда вышел на улицу, осознал, что действовал, как сомнамбула, повинуясь какому-то настойчивому, но неясному побуждению.

Просмотрев газеты, я столь же неосознанно подошел к книжной полке и взял однотомный Оксфордский толковый словарь английского литературного языка. Если бы меня тогда спросили, зачем он мне понадобился, я бы не смог ответить. Захотелось бессознательно, безотчетно что-то найти. Что, не знаю. Просто взял словарь и, присев к окну, методично и быстро перелистал его по тому же принципу, что и газеты. Откроешь страницу, взглянешь, запечатлеешь где-то в ячейках памяти все слова и дополнения к ним, идиомы и синонимы, затратишь на это не более секунды и пробегаешь глазами уже другую страницу. И так с А до Z, пока не устал сгибаться палец, перевернувший тысячу с лишним страниц тончайшей индийской бумаги.

Я не запомнил ни одного слова, ни одного примера, ни одной семантической формы, — в голове была мешанина из непереваренных слов, обрушившаяся на меня словесная Ниагара, в которой утонули все впечатления и помыслы. Мой мозг как бы отключился, проглотив словарь и грамматику, и дремал, как питон, переваривающий более чем обильную добычу.

Дремал он недолго — я не считал минут — и очнулся, едва я вышел на улицу. Собственно, «очнулся» не то слово — я был в полном сознании, только мой мысленный аппарат был вроде как отключен от внешнего мира, от его дел, забот, вещей и людей. И этот внешний мир ворвался в мой черепной вакуум, как отключенный звук в телевизоре врывается в действие, когда его снова включили. Я вдруг все вспомнил, осознал и, ничего не поняв, встревожился. Что же произошло? Почему я бездумно листал словарь и газеты, не читая, фотографируя страницы только глазами, без участия разума, не вдумываясь в увиденное, не осмысливая его? Зачем я это делал, что побуждало меня, заставляло, именно заставляло подчиняться какому-то неосознанному, неконтролируемому движению мысли? Встать, взять, перелистать, ухватить взглядом и вновь положить на стол или поставить на полку. Кто-то или что-то во мне мысленно приказывало это сделать, и я повиновался, не думая и не сопротивляясь. Орля? Невидимый враг, вошедший в меня зеленой молнией в тот загадочный вечер? В том, что он существует и действует, убедились мы все втроем, только не видели логики в его действиях. Человеческой логики. А если она была, эта логика, — пусть не человеческая, но была? Тогда становилось понятным и мгновенное поглощение газетной информации, и педантичное перелистывание английского словаря. Невидимка знакомился с делами и тревогами мира, нас окружающего, и со словами, формирующими его духовный облик.