Антон Чехов - А П Чехов в воспоминаниях современников

• Название: А П Чехов в воспоминаниях современников
• Автор: Антон Чехов
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Для какой вам надобности? - осведомился Павел Егорович.

- Жинка родила, и теперь у нее в животе уже третий месяц золотник ходит, - ответил хохол.

Антоша тотчас же вообразил, что хохлушка, о которой шла речь, вероятно нечаянно проглотила тот самый медный золотник, который кладется на весы, когда отвешивается на две копейки чаю. Но для Павла Егоровича этого диагноза было совершенно достаточно, и он немедленно принялся за приготовление лекарства.

- А будет "гнездо" действовать? - усомнился хохол.

- Непременно подействует, - уверенно ответил Павел Егорович. - Сам видишь, тут разные специи: одно потянет сюда, другое - туда; золотник и перестанет ходить по животу...

Хохол удовлетворился вполне этим ответом, уплатил деньги и ушел совершенно довольный. Но Антон Павлович потом, уже изучая в университете химию, никак не мог додуматься до того, какую пользу могла принести роженице металлическая ртуть, принятая внутрь в смеси с нефтью и азотной кислотой.

- Много, вероятно, отправило на тот свет людей это "гнездо", говаривал он, уже будучи врачом.

А между тем в дни детства он отвешивал разные снадобья для этого лекарства с такою спокойною совестью, с какою отвешивал кофе или отмеривал конопляное масло...

Долго помнил Антон Павлович и какой-то "сорокатравник", продававшийся в пакетах, завернутых в выцветшую золотую и серебряную бумагу. Что это были за травы - так и осталось неизвестным; известно было только одно, что водочный настой их рекомендовался буквально от всех болезней, особенно же при горячке. Помнил Антон Павлович также и "всеисцеляющий пластырь доктора Алякринского", продававшийся в /37/ круглых картонных коробочках. С этим пластырем, между прочим, на глазах у Антоши был произведен эксперимент. По Таганрогу ходил и нищенствовал дурачок Климка. Зашел он за милостыней и в лавку к Павлу Егоровичу как раз в то время, когда компания праздных маклеров-завсегдатаев была уже порядочно на взводе. От нечего делать эта милая компания предложила Климке стакан водки и пятак под условием, что он закусит выпивку пластырем Алякринского. Дурачок согласился и съел целую коробочку. После этого его еще много лет видели на похоронных и свадебных процессиях здравым и невредимым...

Несмотря, однако же, на такой удачный исход, пластырь этот находил себе мало покупателей. Одну коробку его взял полицейский чиновник для своей опаршивевшей охотничьей собаки, но денег не заплатил, а Павел Егорович напомнить ему о долге не решался и только однажды, при встрече на базаре; заискивающим тоном спросил:

- Что, как собачка ваша? Поправилась от пластыря?

- Издохла, - ответил угрюмо полицейский. - У нее в животе завелись черви...

II

- Антоша, бери ключи и ступай с Андрюшкой и Гаврюшкой отпирать лавку! А я к поздней обедне пойду, - отдаст приказ Павел Егорович.

Мальчик с кислою миной поднимается из-за стола, за которым только что пил чай, и без возражений идет исполнять приказание, хотя ему и очень грустно. Он еще вчера условился с товарищем-соседом прийти к нему играть в мяч.

- Павел Егорович, пожалей ты ребенка! - вступается Евгения Яковлевна, мать Антоши. - Ведь ты его чуть свет разбудил к ранней обедне... Он обедню выстоял, потом домашний акафист выстоял... Ты ему не дал даже и чаю напиться как следует... Он устал...

- Пускай приучается, - отвечает Павел Егорович. - Я тружусь, пускай и он трудится... Дети должны помогать отцу. /38/

- Он и так всю неделю в лавке сидит. Дай ему хоть в воскресенье отдохнуть.

- Вместо отдыха он баловаться с уличными мальчишками начнет... А если в лавке никого из детей не будет, так Андрюшка с Гаврюшкой начнут пряники и конфекты лопать, а то и деньги воровать станут... Сама знаешь, без хозяина товар плачет...

Против этого аргумента даже и Евгения Яковлевна ничего возражать не может, и ее доброе материнское чувство невольно отступает на второй план. Она так же, как и Павел Егорович, убеждена в том, что Андрюшка и Гаврюшка страшные воры и что за ними нужно смотреть и смотреть, хотя ни один из них до сих пор еще не был уличен.

Бакалейная торговля в своей внутренней жизни имеет довольно больное место: мелкие хищения - с одной стороны, и болезненная подозрительность - с другой. Хозяину кажется, что пряники, орехи, конфекты и всякий съедобный товар очень соблазнительны для мальчиков-лавочников, а дорогие деликатесы вроде икры и балыка - для приказчиков. Поэтому у него всегда болит сердце. Он не может отлучиться из лавки ни на минуту без того, чтобы его не преследовала мысль о расхищении его добра. Ему вечно грезится, что его служебный персонал без него набивает себе рты и карманы самым бессовестным образом. Павел Егорович на этот счет не составлял исключения, и всегдашней его поговоркою было:

- Без хозяина товар плачет... Свой глаз всегда нужен...

Ввиду этого все дети Павла Егоровича испытали на себе каторжную тяготу сидения в лавке в качестве "своего глаза". Но более всего доставалось двум старшим сыновьям - Саше и Антоше. Эти с самых детских, юных лет сделались постоянными и неотлучными сидельцами за прилавком. Боязнь хищений была так велика, что если Павлу Егоровичу нужно было отлучиться, когда дети были в гимназии, то он обращался к жене:

- Иди хоть ты посиди, покамест я вернусь...

Пока Андрюшка и Гаврюшка отпирали лавку, выметали пол и приводили в порядок мешки и ящики с товаром, придавая им приличный вид, Антоша безучастно смотрел на их работу и думал только о себе, об игре /39/ в мяч, с которой теперь нужно было распроститься, и о своей каторжной жизни. Потом его мысли перешли на гимназию, и он с ужасом вспомнил, что благодаря лавке же получил вчера двойку и что за эту подлую отметку ему еще придется отвечать перед отцом. Павел Егорович никак не мог допустить, чтобы в лавке нельзя было приготовить какой-нибудь глупой латыни, и объяснял дурные отметки детей леностью и рассеянностью.

- Ведь нахожу же я время прочитать за конторкою две кафизмы из псалтири, а ты не можешь маленького урока выучить!.. - упрекал он виновного сына. - Если еще раз принесешь дурные отметки, я тебя выдеру, как Сидорову козу...

Павел Егорович, как религиозный человек, действительно имел обыкновение прочитывать каждый день по главе евангелия и апостола и по две кафизмы из псалтири, но это была работа механическая, без понимания и смысла, - лишь бы было вычитано до конца. Так, если верить рассказам, калмыки в степях заставляют ветер вертеть мельнички, нутро которых начинено бумажками с молитвами. Чем больше раз обернется мельничка, тем ближе калмык к богу... Уходя из дому надолго, Павел Егорович сплошь и рядом обращался к Саше или к Антоше с приказанием:

- Вычитай без меня две кафизмы с того места, где ленточкою заложено... Все-таки не праздно сидеть будешь...

И на этот раз, уходя к поздней обедне и уводя с собою прочих детей, отец обратился к Антоше с тою же фразой:

- Почитай псалтирь, пока мы будем в церкви...

С уходом хозяина Андрюшке и Гаврюшке стало вдруг веселее. Они уже не так усердно приводили лавку в порядок и даже пустились с Антошей в разговоры.

- А знаешь, Антоша, - заговорил таинственно Гаврюшка, - я воробьиное гнездо нашел.

- Где? - живо встрепенулся Антоша.

- В сарайчике. Пошел туда за углем и слышу - под крышей: цвиринь-цвиринь... Полез туда, а там - гнездо и пять маленьких-маленьких яичек...

- Покажи мне...

- После когда-нибудь покажу... Когда в другой раз папаши не будет дома. /40/

Теперь Антоша забыл все: и двойку, и мяч, и псалтирь, которую с такою неохотой и досадой взял было в руки. Теперь он весь поглощен интересным открытием Гаврюшки.

Андрюшка и Гаврюшка - его друзья, настолько, конечно, насколько допустима дружба между хозяйским сыном и мальчиками-лавочниками, состоящими и обязанными состоять в подчинении и не зазнаваться.

Андрюшка и Гаврюшка - родные братья, привезенные матерью-крестьянкой из Харьковской губернии и отданные к Павлу Егоровичу в "ученье на года". Когда их привезли, первому было двенадцать, а второму - только десять лет. Если бы их мать-хохлушка, задавшаяся целью "вывести своих детей в люди", знала заранее, на какую жизнь она их обрекает, - то оба они, наверное, ходили бы до конца дней в своей родной слободе за плугом. Она, эта мать, увидела бы, что самая тяжелая крестьянская жизнь во сто раз легче той, которую вели в городе эти два несчастные хохленка. Они были отданы, или, вернее, закабалены, на пять лет каждый, без всякого жалованья, за одни только харчи и платье. Жалованье начиналось только на шестой год, и то - по усмотрению хозяина.

Лавка открывалась и летом, и зимою в пять часов утра, а запиралась не ранее одиннадцати часов вечера, а если завсегдатаи засиживались в приятной беседе, - то и в первом часу ночи. Поэтому Андрюшка с Гаврюшкою никогда не высыпались и ходили вечно сонные и способные спать среди дня в каком угодно положении - и сидя, и стоя. Все свое свободное время они должны были стоять в дверях лавки, высматривать покупателей и зазывать их. Но они, прислонившись к дверным косякам, превосходно спали. При этом у них подкашивались в коленях ноги; они приседали и опять, во сне же, нервно вскакивали и выпрямлялись. Хождение на базар за провизией, черные работы по дому и беготня по поручениям лежали на их обязанности. Как они выдерживали все это - трудно сказать. Если же прибавить к этому, что при такой работе ходить в баню было некогда и оба они представляли собою подобие ходячих зверинцев, то можно смело сказать, что едва ли нашелся бы в мире человек, который позавидовал бы этим хохлятам... /41/