Джей Уильямс - Пламя грядущего

• Название: Пламя грядущего
• Автор: Джей Уильямс
• Издательство: ЭКСМО-Пресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5‑04‑003605-1

Роман английского писателя Джея Уильямса, известного знатока Средневековья, переносит читателя в бурные годы Третьего крестового похода Легендарный король Ричард Львиное Сердце, великий и беспощадный воитель, ведет крестоносцев в Палестину, чтобы освободить Святой Город Иерусалим от власти неверных. Рыцари, давшие клятву верности своему королю, становятся участниками кровопролитных сражений, изнурительных осад и коварных интриг, разыгравшихся вокруг дележа богатств Востока. Что важнее: честь или справедливость – этот мучительный вопрос не дает покоя героям романа, попавшим в водоворот грандиозных событий конца XII века.

Джей Уильямс (1914 – 1978) – британский писатель, снискавший большую популярность детскими книгами. Однако его «взрослые» произведения также по достоинству оценены критиками и читателями. «Пламя грядущего» признан его лучшим романом.

---

Однако посмотри на себя, Дени. Ты, дурень, помешался и в результате угодил в скверную передрягу, подобно священнику, который уселся на край колодца, чтобы утопить дьявола, и свалился туда сам. И теперь я должен ради собственного блага описать по порядку все, что со мной произошло, и посредством этого, возможно, вновь обрести рассудок, хотя бы отчасти.

Отряд сарацин, захватив меня в плен, покинул долину и углубился в горы; проделав довольно долгий путь, мы приехали в лагерь, раскинувшийся над городом, жители которого были заняты тем, что разрушали крепостные стены. Предводителем неверных, пленивших меня, был молодой человек, облаченный в красивые одежды, в золоченом шлеме и стеганой куртке, поверх которой был надет небольшой квадратный пластинчатый нагрудник из стали, покрытый золотыми насечками. По этому признаку я заключил, что он принц, так как простые сарацины не носят никаких доспехов помимо шлема. Он препроводил меня в самый большой из имевшихся шатров, в котором восседал худощавый, загорелый мужчина с длинной бородой, окруженный многочисленными слугами, самый последний из которых был одет более роскошно, чем он сам. И тем не менее, судя по той почтительности, с какой к нему все обращались, включая и сарацина, взявшего меня в плен, я предположил, что он занимает весьма высокое положение. И когда я приблизился настолько, чтобы рассмотреть его лицо, то увидел, что в его чертах запечатлено столько силы и властности, что я нисколько не удивился, узнав, что человек этот не кто иной, как сам султан Саладин. Ибо пришел переводчик и открыл мне, что это он, и более того, сказал: «Султану очень хорошо известно, что ты не являешься королем Англии. А потому говори, зачем ты закричал, что ты король, по какой причине тебя и схватили?» На это я ответил, что я – вассал короля Ричарда, и из опасения, что король будет захвачен в плен, я отвлек внимание напавших на нас воинов на себя. Я видел, что, когда мои слова были переданы султану на его родном языке, он кивнул и улыбнулся. Я решил, что он выглядит совсем неплохо, ибо мы представляли его себе безобразным и отталкивающим, подобно дьяволу, его господину. Но на самом деле его внешность была преисполнена подлинно королевского величия, чего не доставало многим из тех властителей, коих я видел: например, королю Франции. А потому я начал надеяться на снисхождение и милосердие, а не ожидать немедленной смерти от его руки. Потом меня спросили, какого я рождения – знатного или низкого, и я ответил, что отец мой является сенешалем Куртбарба, а сам я благородной крови. Затем воспоследовал небольшой спор между неверными, после чего мой захватчик, низко поклонившись султану и поцеловав его руки, сделал мне знак и сказал по-французски: «Идем». Он вывел меня из палатки, и мы прошли через лагерь к другому шатру, где он усадил меня на землю и подозвал слугу, который затем принес плоские сдобные хлебцы, вазы с фруктами и воду с лепестками цветов. Вслед за тем на скудном и ломаном французском он кое-как объяснил мне, что я – его пленник и останусь у него до уплаты выкупа. Он сказал мне, что его зовут Ахмад Абд ад-Дин ибн-Юсуф, но что его называют ал-Амином. Это мне понравилось больше, поскольку было короче и легче запоминалось.

Он велел мне ответить, как я предпочту поступить: будучи рыцарем, поклясться честью, что не убегу, и таким образом получить относительную свободу, или чтобы меня посадили в темницу и тщательно стерегли. Я быстро дал ему честное слово. Да я и не стремился к бегству; я праздно сидел в палатке или прогуливался по их лагерю, не имея никаких иных дел, кроме как ждать, что произойдет дальше, и был вполне доволен таким времяпрепровождением. Меня неотступно занимали лишь две мысли: я думал об Артуре, всегда со скорбью и горечью, и еще задавал себе вопрос, почему, твердо решив убить короля, а потом и себя, я вместо того спас ему жизнь и теперь был доволен, что до сих пор жив сам? Я вновь и вновь размышлял о том, правда ли, что он удержал меня при себе в ту ночь, зная, что таким образом Артур будет полностью беззащитен? Или он сделал это только из любви ко мне и не по какой другой причине? И как я дошел до того, чтобы покориться его объятиям и к тому же найти в них гнусное наслаждение? Но об этом я старался не думать.

И таким образом я провел в сарацинском лагере несколько дней, совсем потеряв счет времени и не заботясь о том, что делаю. Я почти не видел ал-Амина, который каждый день выезжал из лагеря, чтобы совершать набеги на моих же соратников. Я узнал, что он был сыном внучатого племянника султана по имени Мехед ад-Дин, и было совершенно ясно, что, несмотря на свою молодость, он был принцем. Неверные весьма высоко ценили его, и куда бы он ни шел, его всегда и везде почтительно приветствовали, кланяясь и прикладывая пальцы к груди и губам, как это у них принято.

Наконец однажды случилось так, что, возвратившись на склоне дня, чтобы отдохнуть от своих дел, он позвал меня и велел мне сесть и разделить с ним трапезу. Перед нами поставили подносы с бараниной, рисом, засахаренными фруктами всех видов; из напитков нам подали шербет – подслащенную воду, настоянную на фруктах, – а также очень слабое вино, ибо похоже, что последователям Магомета их вера не позволяет пить вино, но они хитростью обходят этот запрет. Они кладут в воду изюм или финики и дают им побродить немного; этот напиток называется у них нибид, а не вино, и они употребляют его. Легко можно понять, что в этом, как и во многом другом, они не столь отличны от нас, ибо мне на моем веку доводилось видеть монахов, которые крестили говядину в рыбу во время Великого поста и носили власяницу из тончайшего полотна. Немного погодя ал-Амин позвал одного из своих слуг, который неплохо говорил по-французски, и таким образом мы могли беседовать более свободно. Прежде всего он спросил меня, всем ли я доволен и не нуждаюсь ли я в чем-либо из необходимых вещей. А когда я сказал, что вполне всем доволен, он начал расспрашивать меня подробно о моей стране и как я там жил. Тогда я сообщил ему, что я трувер, и, узнав это, он хлопнул в ладоши и воскликнул, что ему весьма приятно это услышать, поскольку он сам поэт. И тотчас он принялся декламировать мне отрывки своих стихов, но поскольку он читал их на своем языке, мне оставалось лишь бессмысленно улыбаться в ответ, да и переводчик не сумел их облечь в какую-нибудь поэтическую форму, прибегнув к самым простым словам. И тем не менее даже этого мне показалось вполне достаточно, чтобы убедиться, что его стихи ничуть не хуже сочинений многих поэтов, которые мне приходилось слышать в своей родной стране и о которых можно сказать, что они звучали бы гораздо лучше, если бы их перевели на язык, никому не понятный. Ал-Амин со смехом заставил переводчика замолчать и заявил, что не желает принуждать меня выслушивать это слабое и грубое переложение. Потом я поведал ему о своих странствиях и о том, как отправился в крестовый поход с королем Ричардом, и об Артуре, и о смерти моего друга. И все это я рассказал потому, что ему было примерно столько же лет, сколько Артуру и мне, и он слушал меня с большим вниманием и сочувствием. Я долго молчал и, выговариваясь, испытывал облегчение. Когда я закончил, он сказал, что мне не следует безутешно скорбеть о своем друге, ибо, по его разумению, Артур принял такую смерть, о какой он мог бы только молиться: до конца сдержав свою клятву и ничем не запятнав чести. И, глядя на меня большими, блестящими глазами, он сказал далее:

«Неужели ты больше любил бы твоего друга, если бы он нарушил клятву, сразился с тем рыцарем и убил его? Ибо тогда он был бы опозорен и унижен и не заслуживал бы того, чтобы оставаться в живых. Ведь если бы он погиб, сражаясь с нами, по клятве вашему королю верно следовать за ним, он лишился бы жизни, также исполняя свой обет. По воле Божьей все люди смертны, и я полагаю, что достойная смерть лучше жизни в бесчестье. Или ты думаешь иначе?» От его слов мне стало немного легче, однако я объяснил, что, наверное, меньше горевал бы, если бы Артур погиб в бою, тогда как ныне мне кажется, что он убит в глупой ссоре, которую даже не он затеял. Ал-Амин, усмехаясь в свою черную бороду, ответил на это: «Нет, когда мужчина защищает свою честь, это совсем не глупо. Он проявил гораздо большее мужество, сдержав обет и претерпев оскорбление, чем если бы пал в пылу сражения от вражеского меча». И когда он промолвил это, я почувствовал, что на глазах у меня выступают слезы. Но груз, который я носил на сердце вот уже много дней, стал легче. Я никогда не предполагал, что могу найти такое утешение в словах одного из врагов Божьих, тем не менее так оно и было. Мы побеседовали еще немного, и все, что говорил неверный, приходилось мне весьма по вкусу. Признаюсь откровенно: если бы он не был приспешником нечистого, он бы очень мне понравился. Помимо прочего, он сказал мне, что в качестве выкупа за меня была установлена сумма в двести золотых безантов и что столь небольшая цена была назначена потому, что он проникся ко мне расположением и, следовательно, убедил султана согласиться. Я впал в уныние, услышав это, хотя и ничем не выдал своего горя, а напротив, поблагодарил его за оказанную любезность. Однако мне было совершенно ясно, что у меня мало надежды собрать когда-нибудь даже десятую часть названной суммы. Ал-Амин сказал также, что с выкупом необходимо подождать до конца боевых действий или до того дня, когда будет решено обменяться пленными. Но добавил, что уверен: господин король, конечно, высоко ценит меня как за мое поэтическое дарование, так и за мой благородный поступок, поскольку я позволил взять себя в плен вместо него, и поэтому мне не придется долго ждать освобождения. Однако, превосходно зная короля, я не сомневаюсь, что он никогда не заплатит за меня двухсот золотых безантов. Напротив, он будет доволен, что счастливо отделался от меня и больше нет необходимости веселить меня, или говорить о смерти Артура, или, глядя в мои глаза, находить в них подтверждение своей собственной вины в его гибели. Что же касается поэзии, то, как бы он ее ни любил, он не может платить рыцарям стихами, а потому золото перевесит мои песни. И хотя в настоящее время мне безразлично, где находиться, здесь или там, но я также знаю, что мне не так-то легко будет долгие годы влачить жизнь в плену. Не радость, но гнев и нетерпение будут уделом того, кто столько лет вольно странствовал по свету.