Иэн Бэнкс - Инверсии

• Название: Инверсии
• Автор: Иэн Бэнкс
• Жанр: Научная Фантастика

Со средним инициалом, как Иэн М. Бэнкс, знаменитый автор «Осиной фабрики», «Вороньей дороги», «Бизнеса», «Улицы отчаяния» и других полюбившихся отечественному читателю романов не для слабонервных публикует свою научную фантастику.

«Инверсии» – это новый вариант «Трудно быть богом», по-бэнксовски и со стереоэффектом. Действие разворачивается на планете, пережившей катастрофический метеорный дождь; в двух соперничающих государствах на стыке Средневековья и Возрождения, причем фокусами парадоксально перекрещивающихся сюжетных линий, с кровавыми заговорами и коварными интригами, служат придворный лекарь одного властителя и личный телохранитель другого.

Впервые на русском языке!

---

– Вот так, – сказал он, разглядывая свое благородное отражение в зеркале. – Припоминаю, что я был в плохом состоянии. Все эти костоправы думали тогда, что я вот-вот умру.

– Я была тогда очень рада, что ваше величество послали за мной, – тихо сказала доктор, перевязывая рану.

– Кстати, мой отец умер от нарыва, – сообщил король.

– Я слышала об этом, государь. – Она улыбнулась ему. – Но вас тот нарыв не убил.

Король усмехнулся и поглядел перед собой.

– И в самом деле. Не убил. – Он скорчил гримасу. – Но отец не страдал от заворота кишок, болей в спине или других моих болячек.

– Нигде не сказано, что он жаловался на такие вещи, государь, – ответила доктор, виток за витком накладывая повязку на могучую королевскую руку.

Он посмотрел на нее пронзительным взглядом.

– Уж не хотите ли вы сказать, что я нытик, доктор? Восилл подняла на него удивленный взгляд.

– Конечно же нет, государь. Вы так мужественно сносите ваши многочисленные недуги. – Она продолжала накладывать повязку. (Бинты специально для доктора делает королевский портной, и доктор требует, чтобы они изготовлялись в чистоте. Но все равно, прежде чем пустить их в дело, она кипятит их в кипяченой воде, добавляя туда отбеливающего порошка, который тоже специально для нее готовят в дворцовой аптеке.) – Напротив, вашему величеству нужно воздать хвалу за то, что он с такой готовностью говорит о своих недугах, – сказала ему доктор. – Некоторые люди принимают стоическую позу, из гордыни или просто из предельной скрытности, и страдают молча, пока смерть не постучится в дверь, пока не зайдет в дом, тогда как одно лишь слово, простая жалоба в самом начале болезни позволила бы доктору поставить диагноз, излечить их и вернуть к жизни. Боль и даже обыкновенное недомогание – это предупреждение, посланное пограничным стражем, государь. Вы можете, конечно, решить, что не стоит обращать внимания на такую малость, но тогда не удивляйтесь, если вскоре к вам явятся толпы захватчиков.

Король хмыкнул и посмотрел на доктора снисходительно и добродушно.

– Я должным образом оценил ваше предостережение, сделанное на военном языке, доктор.

– Благодарю вас, государь. – Доктор поправила повязку на руке короля. – У меня на дверях висела записка, извещавшая, что вы хотите меня видеть, государь. Я полагаю, что она прибыла еще до вашего злополучного ранения.

– Ах, да, – сказал король. – Он положил руку себе сзади на шею. – Моя шея. Опять не гнется. Посмотрите позже.

– Конечно, государь.

Король вздохнул, и я не мог не заметить, что в нем что-то изменилось – он чуть ссутулился, облик его даже стал менее королевским.

– Мой отец был сложен как настоящий хавл. Говорят, что он как-то взялся за хомут и вытащил из болота одно из этих бедных животных.

– Я слышала, что это был теленок хавла, государь.

– Ну и что? Теленок хавла весит больше человека, – резко сказал король. – И потом, вы что, присутствовали при этом, доктор?

– Нет, государь.

– Не присутствовали. – Король с выражением печали на лице уставился куда-то вдаль. – Но вы правы, я думаю, это был теленок. – Он снова вздохнул. – Летописи рассказывают, что в старину короли поднимали хавлов – заметьте, взрослых хавлов – над головой и швыряли их во врага. Зифигр из Анилоса разорвал дикого эртетера на две части голыми руками, Сколф Сильный одной рукой оторвал голову чудовищу Груссенсу, Мимарстис Сомполианский…

– Может быть, это просто легенды, государь? Король замолчал, несколько мгновений смотрел прямо перед собой (признаюсь, что душа моя ушла в пятки), потом повернулся к доктору, насколько то позволяли ее манипуляции – она продолжала накладывать повязку.

– Доктор Восилл, – тихо сказал он.

– Государь?

– Не смейте прерывать короля.

– Разве я прервала вас, государь?

– Прервали. Кто вас воспитывал?

– Но ваш…

– Вас что, на этом вашем архипелаге, где царствует хаос, ничему не учат? Неужели у вас не прививают никаких манер вашим женщинам и детям? Неужели вы там настолько выродились, что не имеете представления, как нужно себя вести по отношению к вышестоящим?

Доктор нерешительно смотрела на короля.

– Можете отвечать, – сказал он ей.

– Островная республика Дрезен во всем мире известна своими дурными манерами, – сказала доктор, всем своим видом демонстрируя смирение. – Мне стыдно, но должна сказать вам, что я еще считалась одной из самых воспитанных. Приношу свои извинения.

– Мой отец приказал бы высечь вас, Восилл. И если бы решил пожалеть вас, то лишь как иностранку, незнакомую с нашими обычаями.

– Я благодарна вам, что вы своим милосердием и пониманием превосходите вашего благородного батюшку, государь. Я постараюсь больше никогда не прерывать вас.

– Хорошо. – Король снова принял величественную позу. Доктор заканчивала бинтовать его руку. – В старые времена и манеры были лучше.

– Не сомневаюсь, государь.

– Старые боги жили среди наших предков. То были героические времена. Тогда еще можно было совершать подвиги. Мы еще не утратили нашей силы. Мужчины были величественнее, отважнее и сильнее. А женщины – красивее и грациознее.

– Не сомневаюсь, что все было так, как вы говорите, государь.

– Тогда все было лучше.

– Именно так, государь, – сказала доктор, разрывая надвое конец бинта.

– Все стало… хуже, – сказал король и еще раз вздохнул.

– Ну вот, – сказала доктор, завязав бинт узлом. – Так вам лучше, государь?

Король подвигал запястьем и предплечьем, разглядывая забинтованную руку, потом опустил рукав халата на повязку.

– И когда я теперь смогу снова фехтовать?

– Вы сможете фехтовать завтра, только осторожно. Боль подскажет вам, когда остановиться.

– Хорошо, – сказал король и похлопал доктора по плечу, отчего ей пришлось сделать шаг в сторону. Однако на лице у нее появилось выражение приятного удивления. Мне показалось, что на щеках вспыхнул румянец. – Хорошая работа, Восилл. – Он смерил ее взглядом. – Жаль, что вы не мужчина. Вы бы тоже могли научиться фехтовать, а?

– Вы правы, государь. – Доктор кивнула мне, и мы начали собирать ее врачебные инструменты.

Семейство больной девчонки обитало в двух грязных, вонючих комнатах под самой крышей тесного и обветшалого дома на Холмах. Когда мы добрались, улица превратилась в стремительный коричневатый поток.

Консьержка не заслуживала этого прозвания. То была жирная пьяная фурия, отвратительно пахнущая сборщица мзды, потребовавшая монетку под тем предлогом, что мы, придя с улицы, принесли много слякоти, а значит, добавили ей работы. Судя по состоянию коридора (или той его части, которая была видна в сумеречном свете единственного светильника), отцы города вполне могли взимать с нее плату за то, что грязь из коридора выносится на улицу, но доктор только пробормотала что-то под нос и полезла за кошельком. Тогда мегера потребовала монетку еще и за то, что она пропустит с нами наверх хромоножку. Я знал, что лучше помалкивать, а потому довольствовался тем, что просверлил жирную каргу гневным взглядом.

Узкая, скрипучая, шаткая лестница вела нас через букет зловоний. Я поочередно ощущал вонь сточной канавы, навоза, немытых человеческих тел, гнилой пищи, отвратительных кухонных запахов. Этой мешанине сопутствовали шумы – оглушительные завывания ветра снаружи, детский плач, казалось доносившийся из всех комнат, крики, проклятия; а из-за одной полуразбитой двери доносились глухие удары, служившие, видимо, доводами в споре. К этому примешивался жуткий вой скотины, привязанной во дворе.

Одетые в тряпье дети носились перед нами по лестнице, крича и визжа, как животные. Люди, сгрудившись на переполненных и плохо освещенных лестничных площадках каждого этажа, разглядывали нас, отпускали замечания по поводу докторского плаща и содержания ее большого черного саквояжа. Пока мы шли, я прижимал ко рту платок, жалея, что не надушил его перед уходом.

Наконец мы добрались до последнего пролета, где ступени казались еще более шаткими: я готов поклясться, что верхняя часть этой мусорной кучи просто-таки раскачивалась на ветру. И уж конечно, меня мутило, и голова кружилась.

В двух тесных, набитых людьми комнатах, куда мы поднялись, летом, наверное, стояла страшная жара, а зимой – не менее страшный холод. В первой комнате гулял ветер, с воем проникая сквозь два маленьких окошка. Там, видимо, никогда не было замазки – одна рама со ставнями. От ставней давно уже ничего не осталось, скорее всего, их сожгли в холодную зиму, а хлипкие створки рамы не сдерживали ни ветра, ни дождя.

В комнате теснилось десять или больше человек – от младенцев, которых держали на руках, до древних стариков: все они лежали на полу или на нарах. Пустыми глазами они смотрели, как мы вместе с хромоножкой, приведшей нас на эту помойку, быстро прошли в следующую комнату, отделенную дырявой занавеской. За спиной у нас переговаривались люди, сипло и шепеляво, – эти звуки могли быть как местным диалектом, так и иностранным языком.