Энн Райс - Плач к небесам

• Название: Плач к небесам
• Автор: Энн Райс
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-18144-X

Роман переносит читателей в Италию XVIII столетия — эпохи удивительных людей, великих амбиций и страстей. Энн Райс позволяет проникнуть в совершенно особый, наполненный музыкой, изысканный и пленительный мир восхитительных оперных певцов-кастратов и постичь то, что скрывается за кажущейся легкостью их жизни и внешней красотой. Мало кому известно, какая боль таится в сердцах, какие страсти кипят в душах юных любимцев королей и кумиров публики. Ибо признание, слава, восторженное поклонение оплачены слишком дорогой ценой, а души идолов преисполнены страдания и боли.

---

Несколько месяцев назад! А казалось, прошло много лет. Все это виделось таким же далеким и фантастическим под луной времени, какой давно уже стала Венеция.

Ему хотелось снова взять ее. Теперь он бы показал возлюбленной такое мастерство и такую нежность, что вся ее боль исчезла бы, как кровь, текущая у нее между ног.

Он бы целовал ту заветную точку и шелковую кожу между бедер, и под мышками, и под тяжелыми белыми грудями. Он бы дал ей не просто то, что мог бы дать любой мужчина, а все секреты своего терпения и умения, все благовоние и вино тех ночей, что были проведены в любви ради любви, когда в его объятиях еще не было этой драгоценной, трепещущей и беззащитной женщины.

— Это тайна, тайна! — прошептал он, и сердце его снова заколотилось.

2

Проснувшись в десять часов утра в своей собственной постели, Тонио быстро приступил к работе и разогрел голос в серии сложных дуэтов с Паоло. Потом надел белоснежную кружевную манишку, гобеленовый жилет и свой любимый серый бархатный камзол и прицепил самую тяжелую шпагу, после чего немедленно отправился на Виа-дель-Корсо. Там его карета некоторое время двигалась бок о бок с каретой Кристины, а затем он как можно более незаметно проскользнул в ее кабинку.

Девушка была необыкновенно прелестна, и, оказавшись рядом, он тут же набросился на нее с жаркими поцелуями и непременно овладел бы ею тут же, в карете, если бы ему удалось ее на это уговорить.

Волосы Кристины были теплыми, полными благоухания, согретого утренним солнцем, и, когда она слегка щурилась, темные ресницы делали глаза еще более прозрачно-синими. Он коснулся ее ресниц подушечками пальцев. И почувствовал, что влюблен в эту чуть припухшую нижнюю губку.

Но стоило ему забыться, как печаль снова овладела бы им, и когда он это почувствовал, то перестал целовать Кристину, хотя и не отпустил. Он посадил ее к себе на колени, он качал ее на правой руке, ее волосы проливались на него золотистым дождем, а потом ее лицо приняло то самое обманчивое выражение наивности и серьезности, смешанных в щедрых пропорциях, и он впервые произнес вслух ее имя:

— Кристина.

В шутку он попытался произнести его так, как это делают англичане, как его произносила она сама, делая из звука плотную преграду. Однако это оказалось так трудно, что он нахмурился и произнес ее имя по-итальянски, так, чтобы язык оставался в передней части рта и воздух свободно мог проходить от слога к слогу: он его спел.

Она рассмеялась чудесным журчащим смехом.

— Ты никому не сказала, где я был этой ночью? — внезапно спросил он.

— Нет. Но почему я не должна никому говорить? — удивилась она.

Ее звенящий голосок завораживал его. Было почти невозможно прислушиваться не к музыке голоса, а к словам.

— Ты молода, наивна и явно не знаешь света, — объяснил он. — Я не могу допустить, чтобы ты страдала. Сама мысль об этом непереносима. А ты о себе совсем не заботишься.

— Так ты собираешься меня скоро оставить?

Он был поражен ее вопросом. И не знал, выдало ли лицо его чувства. Он теперь не мог сосредоточиться ни на чем, кроме того, что он сейчас рядом с ней и обнимает ее.

— Тогда позволь мне отпугнуть тебя сразу и навсегда, — сказала она. — Позволь мне сказать тебе, что мне дела нет до мнения света.

— Хм-м-м...

Он отчаянно пытался слушать. Но Кристина была такой соблазнительной, а дерзость, с какой она произнесла последние слова, особенно возбудила его. Она вся так и пылала решительностью, словно была самым обыкновенным человеком, а вовсе не эфирным созданием, хотя, конечно же, она не могла быть просто человеком, обычной женщиной, ибо за такой красотой не мог скрываться еще и ум.

Нет, что за чепуха! Несмотря на всю ее привлекательность, в речах художницы проглядывал ясный и мощный интеллект.

— Мне нет дела до того, что другие думают обо мне, — объясняла она. — Я была замужем. Я была послушна. И делала то, что мне велели.

— Но ты была замужем за человеком слишком старым для того, чтобы помнить о своих правах или привилегиях, — ответил Тонио. — Ты молода, ты наследница состояния, ты можешь снова выйти замуж.

— Я не собираюсь снова выходить замуж! — воскликнула Кристина, прищурив глаза и глядя на солнце, мелькавшее среди листьев. — И почему ты должен говорить это мне? — спросила она с искренним любопытством. — Почему тебе так трудно понять, что я хочу быть свободной и хочу рисовать, хочу работать в своей мастерской, хочу жить такой жизнью, которая мне по душе?

— Ах, ты говоришь это сейчас, — заметил он, — но потом можешь сказать что-то прямо противоположное, а ничто не повредит тебе больше, чем опрометчивость.

— Нет. — Она приложила палец к его губам. — Это не опрометчивость. Я люблю тебя. Я всегда любила тебя. Я любила тебя с того первого мгновения, когда увидела много лет назад, и ты это знал. Ты знал это даже тогда.

— Нет. — Тонио покачал головой. — Ты любила то, что видела на сцене, на хорах в церкви...

Кристина с трудом удержалась от смеха.

— Я любила тебя, Тонио, и я люблю тебя сейчас, — сказала она. — И я не вижу никакой опрометчивости в моей любви к тебе. А если бы даже в этом и было что-то неблагоразумное, мне нет до этого никакого дела.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее, веря ей в эту минуту. И когда он обнял Кристину, ему показалось, что прелесть ее юности и невинности переросла в нечто более сильное и прекрасное.

И все же он мягко сказал:

— Я боюсь за тебя. И до конца не понимаю.

— Да что тут понимать? — шепнула она ему на ухо. — Разве в те годы в Неаполе ты не замечал хоть краешком глаза, как я несчастна? Ты же все время наблюдал за мной. — Она поцеловала его и положила голову ему на грудь. — Что я могу рассказать тебе о своей жизни? Что я пишу от зари до зари. Что работаю по ночам при плохом освещении. Что мечтаю о заказах, о росписи капелл и храмов. И все чаще нахожу, что больше всего мне хочется писать лица — бедных и богатых и тех, кто поднимает меня на гребень моды, и тех, кого вижу на улицах. Неужели это так трудно понять? Такую жизнь?

Его руки не переставая касались любимой, ласкали, отводили назад волнистые пряди, а те тут же возвращались на прежнее место.

— Знаешь, кто я? — спросила Кристина с премилой улыбкой. — Я познала такое счастье на площади Испании, что вмиг стала простушкой.

Он рассмеялся.

Но очень быстро выражение его лица изменилось, потому что он задумался.

— Простушкой, — прошептал он.

— Ну да. Сущей глупышкой. — Она нахмурилась. — Я имею в виду, что, просыпаясь, я думаю о живописи, и ложась спать, думаю о живописи, и вообще меня волнует одна-единственная проблема: как бы удлинить день...

И он понял. В самые ужасные свои моменты, когда он не мог отбросить мысли о Карло и Венеции, когда ему казалось, что сами сцены палаццо Трески надвигаются на него и льющийся вокруг свет — это свет Венеции, он страстно мечтал о такой простоте, о которой она говорила. И, сложись все по-другому, он был бы таким же. Гвидо обладал этой божественной простотой, потому что музыка стала его всепоглощающей страстью, его сутью, его мечтами. И те последние семь дней и ночей, что Гвидо работал за пределом изнеможения, лицо его, в этой простоте, было на редкость невыразительным.

— Но для любви и одиночества, — говорила она теперь, и в ее голосе слышалась горечь, — для любви и одиночества моя жизнь — такая, как она есть, — была бы просто божественным даром.

— Так, значит, для этого нужна только любовь? — прошептал Тонио. — Значит, только моей любви не хватает для того, чтобы сделать твою жизнь божественным даром?

Кристина встала и обвила руками его шею. Свет мелькал среди листьев за ее спиной, золотыми, зелеными, темными пятнами, и Тонио закрыл глаза, прижал ее к себе и, обняв своими длинными широкими руками, почувствовал, какая она вся маленькая и нежная. Ему казалось, что даже если когда-нибудь раньше доводилось ему испытывать такое счастье, он уже давно об этом забыл, а этот миг не забудет никогда, что бы за ним ни последовало.

* * *

Во всем, что они делали в то утро и в тот день, присутствовали какая-то легкость и стремительность.

Они прошлись по лавкам. Кристина искала в них старые картины, за которые торговалась яростно, как мужчина. Она была знакома с владельцами, а кое-кто из них даже специально ожидал ее. Девушка уверенно продвигалась среди скопища пыльных сокровищ и, казалось, забыла на миг о присутствии Тонио.

Эти темные и забитые разными предметами лавки очень нравились ему. Он разглядывал старые рукописи, карты, мечи. А найдя пачку нот Вивальди и несколько сборников более давних композиторов, немедленно их купил.

Но большую часть времени он просто зачарованно наблюдал за Кристиной, пока владельцы художественных лавок торговались с ней и уговаривали ее, а потом все равно соглашались на ее цену. Она купила несколько фрагментов римских статуй, объяснив, что будет использовать их как модели для живописи, и Тонио помог кучеру аккуратно завернуть эти сокровища в старые простыни и донести до кареты. Она купила также портреты, потрескавшиеся и потемневшие, но полные богатых и важных деталей.