Энн Райс - Плач к небесам

• Название: Плач к небесам
• Автор: Энн Райс
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-18144-X

Роман переносит читателей в Италию XVIII столетия — эпохи удивительных людей, великих амбиций и страстей. Энн Райс позволяет проникнуть в совершенно особый, наполненный музыкой, изысканный и пленительный мир восхитительных оперных певцов-кастратов и постичь то, что скрывается за кажущейся легкостью их жизни и внешней красотой. Мало кому известно, какая боль таится в сердцах, какие страсти кипят в душах юных любимцев королей и кумиров публики. Ибо признание, слава, восторженное поклонение оплачены слишком дорогой ценой, а души идолов преисполнены страдания и боли.

---

Поступай так, как я сказал тебе. Человек, позволивший тебе жить так долго, не хочет на самом деле убивать тебя. Прежде всего он хочет получить твое прощение. И только когда ты увидишь его перед собой на коленях, ты сможешь убедить его в том, что у тебя есть сила, чтобы простить его.

— Но разве у меня есть такая сила? — спросил Тонио.

— Когда ты поймешь, что эта сила — величайшая из всех сил, ты обретешь ее. Ты станешь тем, кем хочешь быть. А твой отец будет вечным свидетелем этого.

* * *

Гвидо не спал, когда вошел Тонио. Он сидел в темноте за своим письменным столом, и оттуда доносились тихие звуки: вот он поднял бокал, вот отпил из него, вот почти бесшумно поставил бокал на деревянную поверхность стола.

Паоло лежал калачиком посреди постели Гвидо. Лунный свет падал на его залитое слезами лицо и распущенные волосы, и было видно, что он заснул не раздеваясь и что ему было холодно, потому что он обнимал себя обеими руками.

Тонио поднял свернутое одеяло и накрыл мальчика. А потом нагнулся и поцеловал Паоло.

— Ты ведь оплакиваешь и меня? — повернулся он к Гвидо.

— Может быть, — ответил Гвидо. — Может, тебя. А может, себя. И Паоло. И Кристину тоже.

Тонио подошел к столу. И подождал, пока из темноты постепенно проступило лицо Гвидо.

— Ты успеешь написать оперу до Пасхи? — спросил Тонио.

Поколебавшись, маэстро кивнул.

— Тогда пойди к импресарио и договорись с ним. Найми карету, достаточно большую для того, чтобы вы все — Кристина, Паоло, синьора Бьянка — смогли добраться до Флоренции и снять там дом для всех нас. Потому что я обещаю, что если не вернусь к тебе раньше, то я буду с тобой в Пасхальное воскресенье, прежде чем откроются двери театра.

Часть седьмая

1

Даже под вуалью постепенно усиливающегося дождя этот город был слишком красивым, чтобы оказаться реальным. Скорее это был город-мечта, не поддающийся восприятию разума. Его старинные дворцы возвышались над разбитой поверхностью свинцовой воды, создавая один величественный, прекрасный и бесконечный мираж. Солнце пробивалось сквозь разорванные облака, отороченные по краям серебром, над торчащими мачтами кораблей парили чайки, трепетали и хлопали на ветру флаги, похожие на яркие вспышки цвета на фоне тускло светящегося неба.

Ветер хлестал по тонкой пленке воды, покрывавшей всю площадь, а где-то далеко слышен был звон колоколов, так схваченных холодом, что их звук казался похожим на крики чаек.

Начался старинный священный спектакль — выход членов Светлейшего Сената из портиков государственной канцелярии. Красные мантии волочились по воде, ветер срывал белые парики, но шествие продвигалось к краю воды, и один за другим государственные мужи ступали на иссиня-черные траурные барки и отправлялись вверх по проспекту непревзойденного великолепия — Большому каналу.

О, неужели это никогда не перестанет изумлять, опустошать сердце и разум? Или в том, что этого все равно всегда недостаточно, виноваты пятнадцать лет горького изгнания в Стамбул? Вечно мучительный, вечно таинственный, вечно безжалостный город, Венеция — мечта, которая снова и снова становится реальной.

Карло поднес бренди к губам, и оно тут же обожгло ему горло. Все вокруг закачалось и встало на свои места. Чайки застыли в мощном движении к небу. Ветер щипал глаза.

Он повернулся, чуть не потеряв равновесие. И увидел, что его доверенные люди, его бравос, бывшие до сих пор смутными тенями, придвинулись ближе, не уверенные в том, нужна ли ему их помощь, но готовые немедленно подбежать к нему, если он упадет.

Карло улыбнулся. Поднес фляжку ко рту и сделал большой глоток. Толпа тут же превратилась в медленно движущееся скопище красок, отражающихся в воде, столь же нематериальное, как сам дождь, растворяющийся в безмолвном тумане.

— За тебя, — прошептал он воздуху, небу и окружавшему его материально-эфемерному чуду, — за тебя, любая и всякая жертва, моя кровь, мой пот, моя совесть. — Закрыв глаза, он качнулся под порывом ветра. Ему нравилось, как ветер остужает его кожу, и нравилось пребывать в состоянии такого восхитительного опьянения, что не чувствовались ни боль, ни скорбь. — За тебя я убиваю, — прошептал он. — За тебя я убью.

Он открыл глаза. Патрициев в красных мантиях уже не было. И на миг он представил себе — испытав при этом весьма приятное чувство, — что они один за другим утонули в море.

— Ваше превосходительство, позвольте отвезти вас домой.

Он обернулся. Это был Федерико, нагловатый парень, считавший себя его слугой, а не просто браво. И бренди оказалось у его губ раньше, чем он принял решение выпить.

— Сейчас, сейчас... — Он хотел что-то сказать, но почувствовал, как на глаза навернулась пелена слез, размывая пригрезившееся видение: пустые комнаты, пустая кровать, ее платья, все еще висящие на крючках, и даже аромат ее духов, все еще витающий в воздухе. — Время не притупляет ничего, — произнес он вслух. — Ни смерть, ни потерю, ни тот факт, что даже на смертном одре она произнесла его имя!

— Синьор!

Федерико глазами указал на темный силуэт, тут же попытавшийся скрыться из виду. Это был один из ненавистных шпионов государства, попадавшихся на каждом шагу.

Карло рассмеялся.

— Донеси на меня! Эй, ты, слышишь? «Он напился допьяна, потому что его жену под землей грызут черви!»

Он оттолкнул слугу.

Толпа разбухала, как живое существо, и размыкалась только для того, чтобы сомкнуться вновь. Под порывами ветра дождь колотил его по векам, бил по губам, растянутым в улыбке, искажавшей все его лицо. Он закачался, но тут же выпрямился и, сделав следующий глоток, сказал:

— Время.

Сказал громко, с той безрассудностью, на которую способен лишь пьяный вдребезги человек, и подумал: «Когда время не дает ничего», а потом прошептал:

— И опьянение тоже. Не дает ничего, кроме возможности раз за разом видеть эту красоту и скрывающийся за ней смысл всего.

Тучи были обрамлены серебром, золотая мозаика сверкала и казалась живой. Интересно, а что грезилось во время опьянения ей, в те минуты, когда она вырывала вино из его рук, а он просил ее: «Марианна, останься со мной, не пей, останься со мной!»? И вообще, снились ли ей сны, когда она лежала без сознания в своей постели?

— Ваше превосходительство, — прошептал Федерико.

— Оставь меня одного!

Бренди обжигало его, казалось ему жидким огнем; тепло напитка поддерживало Карло, не пропуская ледяной воздух, и вдруг его поразила мысль о том, что вся эта красота оказывается больше всего нужна тогда, когда кто-то сам доходит до грани, за которой не чувствует боли.

Дождь с новой силой хлынул с небес. Его косые струи с шипеньем разбрызгивали огромную лужу, простиравшуюся перед ним.

— Что ж, очень скоро он будет с тобою, любовь моя, — прошептал Карло, скривив губы. — Он будет с тобой, и в великой постели земли вы будете лежать вместе.

До чего, однако, она дошла под конец! «Я поеду к нему! Понимаешь, я поеду к нему! И ты не смеешь держать меня здесь своей пленницей! Он в Риме, и я поеду к нему!» А он отвечал ей: «Ах, моя дорогая, да разве ты в состоянии сама найти хотя бы свои туфли или гребешок для волос?»

— Да-а-а-а! Вы будете снова вместе. — Эти слова вырвались у него, как вздох. — И тогда, и тогда я смогу дышать!

Он закрыл глаза, надеясь, открыв их, снова увидеть эту красоту, серебристый взрыв солнечного света и золотые башни, возносящиеся над сверкающей мозаикой.

— Смерть исправит все ошибки моего прошлого, смерть сделает так, что больше не будет никакого Тонио, Тонио-евнуха, Тонио-певца! — прошептал он. — На смертном одре она призывала тебя, понимаешь? Она произносила твое имя!

Он сделал еще один глоток бренди, вызвавший приятную дрожь во всем теле, и облизал губы, чтобы продлить вкус.

— И ты узнаешь, как я заплатил за все это, как я страдал, как дорого стоил мне каждый момент, который я тебе отдал! А теперь мне уже нечего отдать тебе, мой незаконнорожденный сын, мой неукротимый и неотвратимый соперник! И теперь ты умрешь, умрешь для того, чтобы я смог жить!

Ветер развевал его волосы, обжигал лицо, проникал даже сквозь тонкую ткань камзола, заметая между ног полы длинного черного табарро.

Но, даже качнувшись вбок, отмахиваясь от видения комнаты смерти, от которого в эти последние недели ему ни на миг не удавалось освободиться, Карло заметил, что прямо к нему через всю площадь движется — совершенно реальная — фигура женщины в траурном одеянии, которую он уже не раз видел в эти последние пьяные, полные враждебности, горькие дни на улочке, на набережной и снова на улочке.

Он прищурился, свесив голову набок.

Ее юбки так медленно плыли над сверкающей водой, что казалось, будто она движется не за счет напряжения мышц, а усилием его лихорадочного скорбящего сознания.

— А ты часть всего этого, моя дорогая, — прошептал он, наслаждаясь звуком собственного голоса в голове, хотя никто другой не замечал ни его самого, ни откупоренной бутылки в его руке. — Ты знаешь это? Ты часть этого, о безымянное, безликое, но такое красивое создание! Как будто собственной красоты недоставало этому месту, и оно породило тебя, одетую как смерть, черную как смерть, вечно приближающуюся ко мне, словно мы любовники, ты и я, смерть...