Алексей Рыбин - Черные яйца

• Название: Черные яйца
• Автор: Алексей Рыбин
• Жанр: Контркультура
• Год: 2006
• ISBN: 5-8370-0422-X

«Черные яйца» – роман о поколении рокеров и «мажоров», чья молодость пришлась на залитые портвейном 80-е и чей мир в итоге был расплющен сорвавшейся с петель реальностью. Алексей Рыбин, экс-гитарист легендарного «Кино», знает о том, что пишет, не понаслышке – он сам родом из этого мира, он плачет о себе.

По изощренности композиции и силе эмоционального напряжения «Черные яйца» могут сравниться разве что с аксеновским «Ожогом».

---

– Что случилось, молодой человек? – весело спросил доктор Ленько, и Огурцов вдруг понял, что вся та информация, которую он собирался на него вывалить, дабы убедить врача-психиатра в полной своей невменяемости, ему не пригодится. Глаза Ленько, спрятавшиеся в сеточке веселых морщин, были серьезны. И говорили эти глаза о том, что их хозяин не нуждается в исповеди молодого человека, пришедшего к нему на прием. Что исповедей, подобных той, что приготовил Огурцов, он наслушался за свою жизнь предостаточно, и они ему наскучили своим однообразием, наскучили, если не сказать больше – утомили и озлобили.

– Так что же? – спросил Ленько уже чуть строже. – Излагайте. Я вас слушаю.

– Понимаете, – начал Огурцов, – дело в том, что...

– Ну-ну, – подбодрил доктор. – В чем же дело?

Огурцов, взгляд которого прежде блуждал по кабинету, изучая его довольно скудное убранство – казенный, дешевый письменный стол, шкаф с мутным стеклом, за которым виднелись пустые полки, пузырящийся линолеум на полу, – встретился глазами с Ленько.

– Дело в том, – неожиданно для самого себя сказал Огурцов, – дело в том, что я не могу ходить в институт.

– Почему же так?

– Не могу и все. Не знаю, что со мной. Я ничего не помню...

– В каком смысле? – заинтересованно спросил доктор Ленько.

– В прямом. У меня специализация – вычислительная техника. Так я не то чтобы фортран и алгол не помню, хотя чего там, казалось бы, помнить, я даже интегральные уравнения решать не в силах.

– Я тоже, – сказал доктор Ленько, блеснув линзами очков.

– Я, понимаете, кроме ленинских работ, не помню ровным счетом ничего. Как со школы мне в голову вбили – «Империализм и эмпириокритицизм», «Советы постороннего» и «Детскую болезнь левизны...»

– Достаточно, – заметил доктор Ленько.

– Да нет, недостаточно! Левизны в коммунизме! А потом, – Огурцов перешел на шепот, – потом стал я интересоваться – во что одевался Ильич, а во что – брат его, Сашка... – В голосе Огурцова появились патетические интонации. – Что ели они на завтрак... Представляете: просыпаются Ульяновы – отцу на службу пора, Вовке – Вовке в гимназию, Александру – тоже пора... Ведь не натощак же пойдут! Обязательно покушают. А во сне мне Глаша стала являться...

– Кто-кто? – спросил доктор Ленько.

– Глаша... Горничная их. Вот плывет она этаким лебедем по столовой, а в руках... В руках – котел с кашей гречневой... А Ульяновы – сидят, ждут, когда Глаша их обслужит... И она обслуживает – сначала Илью Александровича, потом Сашу. Потом... А вообще-то я...

Тут Огурцов почувствовал, что сейчас, когда он дошел до Володи, очень легко может съехать к изложению вызубренных симптомов маниакально-депрессивного психоза, но Ленько был специалистом опытным и не дал пациенту опуститься до скучного вранья. В душе он был эстетом, и красочное описание завтрака семьи Ульяновых его даже слегка растрогало.

– Ладно, ладно, – спокойно заметил доктор Ленько. – Ничего такого с вами особенного не происходит. Ну, не нравится институт. Большое дело. Уходите. Идите в армию.

– Да какая, к черту, армия?! – вскричал Огурцов. – Вы можете, хотя бы на секунду, представить себе Володю Ульянова в армии?

– Нет, – честно ответил доктор Ленько.

– Хорошо. Уже лучше, – заметил Огурцов. – А Сашу?

– Какого Сашу? – растерянно спросил врач.

– Ну, Ульянова, – входя во вкус начал заводиться Огурцов. – Ульянова Сашку! В армии! В казарме! Носки стирающего дедам! В красном уголке зубрящим устав вы можете себе его представить?!

Огурцов не собирался говорить об армии столь эмоционально, он вообще не собирался о ней даже упоминать.

– Так какая же, какая же, к черту, армия, в таком случае?! – крикнул Огурцов, понимая, что сейчас его отправят из спасительного кабинета восвояси.

– Обычная, – спокойно ответил Ленько. – Обычная армия. Советская. Все служат. А что такое?

– Да не могу я в армию, – окончательно утратив контроль над собой, как-то плаксиво почти прошептал Огурцов. – Что вы? В армию... Я там вообще сдохну. Я и погон-то не различаю... Кто там унтер-офицер, кто – штабс-капитан...

– Выучат, – заметил доктор.

– Ну, допустим. Но как же я, пардон, простите за выражение, по большой нужде буду в ров ходить? Вернее, орлом сидеть? Я не неженка, поймите меня правильно, но не могу я это... как сказать... Публично испражняться. И вообще...

– Что – «вообще»?

– Вообще мне люди... Меня люди...

– Раздражают?

– Ага. Даже очень. Иногда просто противно... Вот и Володя Ульянов...

– Так-так. С этим понятно, – зевнув, сказал доктор Ленько. – А дома как дела?

– В каком смысле?

– Ну, родители, обстановка? Ладите?

– Отца нет, – ответил Огурцов. – Умер, когда мне шесть лет было. Мама – учитель. Но я редко дома бываю...

– Что так? Проблемы?

– Да нет. Просто мы с ней разные люди. Как Володя с Сашей...

– Ладно, про Володю с Сашей мы уже слышали. Так что ты от меня-то хочешь, – Ленько заглянул в карточку, лежащую перед ним на столе, – Саша? Что ты хочешь от меня?

– Того же, что Саша Ульянов хотел от всех. От всех людей на земле... Помощи.

– Какой помощи?

– Хочу... Поправиться. Саша, вот, тоже хотел, да не дали ему. Не успел...

– А ты чувствуешь себя больным? Огурцов уставился в пол. Он не мог найти нужных слов. Все то, что он представлял себе, когда шел в диспансер «сдаваться», как принято было говорить среди его знакомых, оказалось пустыми фантазиями. Кажется, этот ушлый доктор раскусил его еще в тот момент, когда Огурцов только открыл дверь кабинета. Конечно. Не он первый, не он последний. Сколько уже «закосило» армию, «сдавшись в дурку», сколько еще придет сюда молодых людей, изображающих из себя душевнобольных, – конечно, этот доктор Ленько все уже повидал и все знает. Пустой номер, одним словом. Фокус не удался.

– Ну, так. Ленько побарабанил пальцами по столу.

– Хочешь в больницу лечь? Обследуем тебя. Если ты себя так плохо чувствуешь, то надо что-то делать... Лечить. Да?

– Лечить... Да. Наверное. А то, знаете, так все тошно... Как в преддверии революции. Когда низы, там, верхи... Ну, вы в курсе.

– Да, я в курсе, – кивнул доктор. – Хорошо. Ленько низко склонился над столом и начал что-то быстро писать в девственно чистой карточке Огурцова.

– В больницу? – робко спросил пациент, начиная внутренне трепетать.

– Нет. Зачем тебе в больницу? – подняв голову спросил Ленько. – Не нужно тебе в больницу. Без больницы, Бог даст, управимся.

Ленько протянул Огурцову бумажку.

– Это адрес. Дневной стационар. Завтра к девяти утра приходи.

– А что это такое – дневной стационар? – на всякий случай насторожился Огурцов.

– Ничего страшного. Понаблюдают тебя, ты походишь туда... С девяти до трех каждый день, кроме выходных. Успокоишься... А там посмотрим. Больничный тебе выпишу. Ну, то есть справку для института. Все. Более не задерживаю. Только – про Володю и Сашу больше не говори никому.

– Я не смогу, – начал было Огурцов, но Ленько сверкнул очками как-то уж очень жестко.

– Сможешь. Понял меня?

– Понял, – потупившись, ответил Огурцов и вышел на свободу.

* * *

– Что, испугался? Полянский внимательно смотрел на Огурцова.

– Ну, Леша, ты вообще... Там же люди могут быть... Ты с ума сошел.

– Прибздел? Огурцов встал, подошел к окну и выглянул в него сбоку, прижавшись спиной к стене, как делают персонажи советских шпионских фильмов.

– Ну что там? – весело спросил Полянский.

– Ничего... Слава Богу...

– Бог здесь ни при чем, – заметил Дюк.

– Да? А что – при чем?

– Расчет и наблюдательность. Просто я – ты вот не заметил – секунду назад в окно выглядывал. И видел, что никого там нет. Ты-то на это внимания не обратил.

– Ну, как это?..

– Да так. Ты, Саша, когда говоришь, становишься этаким глухарем. То есть слышишь только себя. Ничего не замечаешь, ни на что не обращаешь внимания. Реагируешь уже постфактум.

– Ну и что? – надулся Огурцов. – Ты что, мне мораль решил читать? Не надо, Леша. Не надо. Я что, сделал что-то не так? Ненавижу, когда из окон бутылки бросают, ненавижу! Жлобство это.

– Ну, жлобство так жлобство. Это еще очень спорный вопрос, что есть жлобство и кто есть жлоб.

Огурцов хотел ответить, но сдержался. Дюк явно провоцировал его, вызывал на ссору, а ссориться Огурцову не хотелось. Не хотелось ему покидать уютную комнату Полянского, опять идти на улицу, неведомо куда – а здесь хорошо, спокойно, музыка хорошая, чаек-кофеек, опять-таки, может быть, кто-нибудь в гости зайдет, выпить принесет.

Он вернулся в кресло, уселся в него поудобнее, вытянув ноги в мягких домашних тапочках, потянулся и огляделся по сторонам.

Комната Дюка нравилась Огурцову своей абсолютной непознаваемостью. Он бывал здесь уже много раз, и каждое следующее посещение приносило ему новые, неожиданные открытия.

Помещение, где проживал Алексей Полянский, уместнее было назвать залой – на взгляд Огурцова, площадь комнаты была значительно больше тридцати квадратных метров. Ненависть соседей к непутевому жильцу отчасти и обуславливалась размерами занимаемой Алексеем жилплощади, которую они в приватных беседах иначе как «хоромами» никогда не называли.