Хорхе Вольпи - В поисках Клингзора

• Название: В поисках Клингзора
• Автор: Хорхе Вольпи
• Издательство: АСТ, Транзиткнига
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-032446-4

Критики писали: «Что это? Шпионский роман — или детектив? Роман нравов — или научный триллер? Роман, который вобрал в себя все эти жанры и создал из них жанр новый…»

Поиски таинственного ученого, сотрудничавшего с нацистами во время Второй мировой…

Поиски истины, которые превращаются в завораживающую интеллектуальную дуэль между американским физиком Фрэнсисом Бэконом и немецким — Густавом Линксом…

Но что такое истина?!

---

— Я не обвиняю вас, профессор…

— Сколько высококлассных физиков и математиков принимали участие в атомной программе союзников? Сам Эйнштейн одним из первых выступал за создание бомбы… И господин Бор был в их числе, а теперь он смеет осуждать меня!

Очевидно, в этот момент Гейзенберг понял, что начал терять контроль над собой и говорить лишнее. Он замолчал, напрягшись как барабан, пряча негодование за вымученной улыбкой.

— Бор? — с невинным видом переспросил Бэкон. Гейзенберг с секунду поколебался, потом сказал:

— Бор и многие другие…

— Так вы с ним больше не дружите? — не зная жалости, упорствовал Бэкон. — В моем представлении вы всегда были как члены одной семьи…

— По большому счету, мы и есть одна семья, — двусмысленно пробормотал Гейзенберг. — Не перестаю им восхищаться…

— Но вы уже не переписываетесь?

— Нет.

— Давно? С начала войны?

— Приблизительно… С нашей последней встречи в Копенгагене. Бэкон почуял, что запахло жареным.

— А что тогда случилось, профессор, можно спросить?

— Я предпочел бы не говорить об этом, — неприязненно прорычал Гейзенберг. — Это мое личное дело и ничего общего с вашей монографией не имеет!

— Обеспокоенность Бора можно понять, — как ни в чем не бывало продолжал Бэкон. — Оккупация Дании Германией… В такой ситуации у него, естественно, возникло чувство обиды…

— Возможно, так оно и было…

— Когда вы в последний раз приезжали в Копенгаген?

— В 1941-M.

— И вы воспользовались оказией, чтобы встретиться с Бором…

— Конечно.

— О чем говорили?

— О войне, профессор Бэкон. О физике, само собой. Это была очень короткая встреча.

— И с тех пор вы больше не общались…

— К сожалению, именно так. — Гейзенберг принялся барабанить пальцами по крышке письменного стола. — Это все, что вас интересует?

— Да, профессор. Пока… — добавил Бэкон, опасаясь, что его слова звучат слишком многозначительно.

— Надеюсь, что был вам полезен… — попрощался Вернер. Его руки заметно дрожали…

Всем нам, немецким физикам, после войны постоянно приходилось отвечать на один вопрос: Почему?

— Вы работали в рамках немецкой научной программы, связанной с созданием новых вооружений? — Да.

— Вы знали, что ваша работа может способствовать созданию новой бомбы? — Да.

— Вы осознавали, какие последствия может повлечь применение нацистским режимом подобного оружия? — Да.

— По вашим словам, вы всегда проявляли несогласие с политикой нацистов и не являлись членом их партии? — Да.

— В таком случае, почему вы сотрудничали с ними? — Ответить на этот вопрос, как можно догадаться, было не так просто. Мне, как жертве режима, не приходилось особенно ломать голову, отыскивая убедительное объяснение: муки, принятые в тюрьмах, служили достаточным доказательством моего раскаяния. Но другие, вроде Гейзенберга, всячески изворачивались, нуждаясь в более изощренном оправдании. «Я работал потому, что получил указание, — неоднократно заявлял Вернер по окончании войны и даже гораздо позже, когда с него требовали отчета о своих действиях. — Правительство выдвинуло официальный лозунг: „Используем физику для войны!“ Мы же от него отказались и переделали в свой: 'Используем войну для физики!'»

Сколько красивых слов, сколько фальшивых оправданий вроде этого надо выдумать, чтобы облегчить груз огромной ответственности, лежащей на нашей совести? Правда же вот в чем: единственное, что можно вменить в заслугу Гейзенбергу, что действительно можно счесть за оправдание, — это его неудача\ Возглавляемый им коллектив ученых к концу войны не сумел добиться даже цепной реакции или построить настоящий реактор, не говоря уж о подготовке атомного взрыва. Они лишь пытались, но, к счастью, потерпели неудачу. А если бы им удалось создать бомбу? Только представьте себе: по приказу Гитлера уничтожены миллионы ни в чем не повинных людей в Лондоне или Бирмингеме, так же как это проделали американцы в Хиросиме и Нагасаки… Был бы сейчас приговор истории в отношении Гейзенберга таким же благосклонным?

Он защищался изо всех сил. Ведь он был немцем! Разве не естественно, не справедливо то, что он желал победы, а не уничтожения своей стране? Разве не заключался его долг в том, чтобы направлять свои знания и труд на оборону родины? Да, разъясняли ему, в обычной войне именно таким был бы его долг — но не в этой войне! Гитлер был преступником! Это достаточно убедительно доказал Нюрнбергский судебный процесс. Никто не обязан подчиняться приказам преступника, тем более ученый…

— Так почему вы согласились участвовать в атомной программе?

Гейзенберг решил, что нашел более благовидное оправдание: хотел воспользоваться дополнительными возможностями, возникшими в связи с войной, для проведения собственных научных исследований. Мол, с самого начала знал — ему не под силу создать бомбу, по крайней мере до окончания войны… Все, что ему было нужно, — продолжать свою работу, а давать нацистам в руки оружие массового уничтожения он и не думал, он никогда не довел бы дела до геноцида (кстати, почему бы не спросить тех ученых, что они ощутили, узнав о миллионах японцев, погибших в результате их труда?)…

Насколько честными были его слова? И насколько искренними были допрашивающие его следователи? А может, они чувствовали за собой еще большую вину, ведь их ученые не только создавали оружие — они его применили. Так кто же более виновен — подсудимые или судьи? Гейзенберг прибег к последнему и решающему аргументу в свою защиту: если бы он и его помощники отказались осуществлять проект, им занялись бы другие, которым наплевать на этические и гуманные соображения (намек на Штарка и компанию?), и тогда кто знает, чем бы все закончилось… Поэтому слава богу, что за всем стоял Гейзенберг, что именно он контролировал ход исследований и даже при необходимости тормозил их (а почему бы и нет?)…

Но должны ли мы принять эту версию? Можем ли мы верить такому человеку, как Гейзенберг? Конечно нет, лейтенант! Однозначно — нет!

— Ну, как все прошло?

— Должен признать, что вы опять оказались правы…

— В чем же, лейтенант? — заинтригованно спросил я.

— В том, как будет вести себя Гейзенберг. Я рассчитывал, что он забеспокоится, стоит мне затронуть тему создания бомбы, а на самом деле это произошло, когда мы заговорили о Боре. Мне вдруг стала очень близкой идея, что Гейзенберг и есть тот, кого мы разыскиваем, Густав, — он пристально смотрел на меня. — Я только по-прежнему не понимаю, в каких отношениях с ним были вы?

— Коллеги, только и всего, лейтенант, — не колеблясь заверил я. — Мы даже сидели в разных помещениях. Да я и видел-то его два или три раза за все время работы. Нас разделили на группы из контрразведывательных соображений, чтобы не допустить утечки секретных сведений…

— Ладно, — согласился он. — В любом случае нам необходимо разузнать, из-за чего повздорили Бор и Гейзенберг в Копенгагене.

— Вы правы, лейтенант. Бор и Гейзенберг были как отец и сын. Никто из тогдашних физиков не относился друг к другу с подобной теплотой… Так что для серьезной ссоры должна найтись достаточно важная причина!

— Что ж, другого выхода нет, — заключил он. — Придется встретиться с Бором…

— В Копенгагене?

— А вы как думали, Густав? Выезжаю через несколько дней.

— У нас мало времени на подготовку…

— Очень жаль, — прервал он меня, — но на этот раз, думаю, для дела будет лучше, если вы останетесь здесь, в Геттингене…

Может быть, я ослышался? Не могу поверить: я вывел его на след, без которого ему бы еще долго рыскать вслепую, и он же теперь не разрешает мне участвовать в расследовании только потому, что я пришелся не по вкусу его сожительнице!

— Я не понимаю, Фрэнк… — выдавил я.

— Сожалею, Густав, — сказал он уже мягче. — Откровенно говоря, я предпочел бы поговорить с Бором наедине. Кроме того, я и так отнял у вас слишком много времени, не хочу, чтобы ради меня вы забросили свои дела…

— Вы мне не доверяете? — спросил я его напрямик.

— Не в этом дело, — поспешно возразил он. — Просто ситуация с каждым разом становится все деликатнее… В деле оказываются замешанными многие важные персоны… Мне приходится принимать меры предосторожности, Густав. Пожалуйста, отнеситесь с пониманием… Ничего личного… И вы, и я знаем, что без вашей помощи мне не удалось бы достичь нынешнего результата.

— Хорошо, как вам угодно, лейтенант…

На несколько секунд воцарилось тяжкое молчание, во время которого мы оба пытались угадать истинные намерения друг друга. Наконец я не вытерпел и задал вопрос, который больше всего меня мучил.

— Ирена едет с вами? — Я старался, чтобы мой голос звучал совершенно безразлично.

— Еще не знаю, — солгал Бэкон. — Возможно, хотя есть некоторые трудности…

— Понятно!

— Вы же не в обиде на меня, правда, Густав?