Елена Федорова - Императорский Рим в лицах

• Название: Императорский Рим в лицах
• Автор: Елена Федорова
• Издательство: Феникс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-222-00178-4

Тема этой книги – люди императорского Рима, как они выглядели и что собой представляли: римский скульптурный портрет дан в соединении с тем повествовательным материалом, который содержится в произведениях античных писателей и в надписях; таким образом, искусство скульптуры и искусство слова взаимно дополняют друг друга. Римский скульптурный портрет является в высшей степени ценным психологическим документом мировой истории, так как виртуозная техника ваятеля сочетается в нем с беспощаднымреализмом. Римский портрет, как и античная литература, убеждает нас в том, что античный мир был миром очень энергичных людей с чрезвычайно богатым разнообразием характеров и интеллекта, был миром людей, психология которых во многом перекликаетсяс психологией современного человека: у древних римлян были иные социально – экономические условия, иной исторический опыт, но в принципе они были такими же людьми, как и мы.

---

Так в ноябре 43 г. до н. э. возник второй триумвират – союз Октавиана, Антония и Лепида, которые официально на пять лет взяли власть в свои руки якобы для приведения государства в порядок и опубликовали проскрипции – списки врагов отечества, подлежащих убийству. Историк Аппиан пишет об этом:

«Триумвиры наедине составляли списки имен лиц, предназначавшихся к смерти, подозревая при этом всех влиятельных людей и занося в список своих личных врагов. Как тогда, так и позднее они жертвовали друг другу своих родственников и друзей. Одни за другими включались в список кто по вражде, кто из-за простой обиды, кто-то из-за дружбы с врагами или вражды к друзьям, а кто по причине своего выдающегося богатства. Дело в том, что триумвиры нуждались в значительных денежных средствах для ведения предстоящей войны против убийц Цезаря, так как налоги с Азии были предоставлены Бруту и Кассию и поступали еще и теперь к ним, да и цари и сатрапы делали им взносы. Сами же триумвиры в разоренной войнами и налогами Европе, особенно в Италии, терпели нужду в деньгах. Вот почему они облагали тягчайшими поборами простой народ и даже женщин и изобрели пошлины на куплю-продажу и на договоры по найму. Некоторые угодили в проскрипционные списки из-за своих красивых загородных домов и вилл. И было всех приговоренных к смерти и конфискации имущества из сенаторов около 300 человек, а из так называемых всадников 2 тысячи (всадники составляли второе после сенаторов сословие граждан).

Большинство из обреченных на смерть триумвиры были намерены подвергнуть публичной проскрипции после вступления своего в Рим. Но 12 человек, или, как утверждают другие, – 17, из наиболее влиятельных, в том числе и Цицерона, решено было устранить ранее остальных, подослав к ним убийц немедленно. Четверо из них были умерщвлены сразу. Но в то время как по Риму разыскивали других и обыскивали дома и храмы, внезапное смятение охватило город, и всю ночь были крики, беготня, рыдания, словно во взятом неприятелем городе. Вследствие того, что стало известно о происходящих арестах, у каждого возникла мысль, что именно его-то и разыскивают шныряющие по городу люди. Отчаявшиеся в своей судьбе уже собирались поджечь кто свои, кто общественные здания, предпочитая в своем безумии совершить что-либо ужасное прежде, чем погибнуть. Может быть, они бы это и сделали, если бы консул Педий, обходя город с глашатаями, не обнадежил их, что утром им все станет известно.

Незадолго до наступления утра Педий вопреки решению триумвиров обнародовал список 17 как лиц, единственно оказавшихся виновными во внутренних бедствиях и потому осужденных на смерть. Остальным он дал официальное заверение в безопасности, не зная о решениях триумвиров. Сам Педий от переутомления скончался в ту же ночь.

Триумвиры в продолжение трех дней вступали в Рим один за другим: Октавиан, Антоний и Лепид, каждый в сопровождении войск. Рим наполнился воинами. Триумвиры официально вступили в свою должность сроком на пять лет.

Ночью во многих местах города были выставлены проскрипционные списки с именами новых 130 лиц в дополнение к прежним семнадцати, а спустя немного времени – еще других 150 человек. В списки всегда заносился дополнительно кто-либо из осужденных предварительно или убитый по ошибке; все это делалось для того, чтобы казалось, что они погибли на законном основании. Было отдано распоряжение, чтобы головы убитых доставлялись триумвирам за определенную награду, которая для свободнорожденного заключалась в деньгах, а для раба – в деньгах и свободе. Все должны были предоставить свои дома для обыска. Всякий, принявший к себе в дом или скрывший осужденного или не разрешивший обыскать свой дом, подлежал смерти. Каждый желающий мог сделать донос на любого и получить за это вознаграждение» (Ann. Г. В. IV, 5-7).

Весь Рим охватила паника. Началась жестокая охота за людьми.

«Одни залезали в колодцы, другие – в клоаки для стока нечистот, третьи – в закопченные дымовые трубы под самую крышу; некоторые сидели в глубочайшем молчании под сваленными в кучу черепицами крыши. Боялись не меньше, чем убийц, одни – своих жен и детей, враждебно к ним настроенных, другие – своих вольноотпущенников и рабов, третьи – своих должников или соседей, жаждущих завладеть их поместьями. Прорвалось наружу вдруг все то, что до тех пор таилось внутри; произошла противоестественная перемена с сенаторами и другими людьми: теперь они бросались к ногам своих рабов с рыданиями, называли слугу спасителем и господином. Печальнее всего было, когда и такие унижения не вызывали сострадания. Происходили всевозможные злодеяния, больше чем это бывает при восстании или взятии города врагом. Толпа грабила дома убитых, причем жажда наживы отвлекала ее сознание от бедствий переживаемого времени. Более благоразумные и умеренные люди онемели от ужаса» (Ann. Г. В. IV, 13-14).

В полной мере оправдались пророческие слова Юлия Цезаря о том, что если он будет убит, то государство ввергнется в ужасы гражданской войны.

Вместе со многими другими стал жертвой также и великий оратор Рима – Цицерон. О его гибели Плутарх рассказывает так:

«Цицерон с братом Квинтом находился тогда в имении близ Тускула. Узнав, что оба они объявлены вне закона, они сочли за лучшее добраться до Астуры, небольшого приморского поместья Цицерона, а оттуда плыть в Македонию, к Бруту: уже ходили слухи, будто власть в тех краях принадлежит ему. Их несли в носилках – от горя они обессилели, – и, часто отдыхая дорогой, когда носилки их стояли рядом, они вместе оплакивали свою судьбу. Особенно пал духом Квинт, которого, кроме всего прочего, угнетала мысль о нужде. Он и сам ничего не взял из дому, и у Цицерона денег было в обрез, а потому Квинт предлагал, чтобы Цицерон ехал вперед, а он-де догонит брата позже, запасшись дома всем необходимым. На том и порешили. Они обнялись и, громко рыдая, расстались.

Квинт спустя несколько дней был выдан собственными рабами и убит вместе с сыном, а Цицерон прибыл в Астуру и, найдя судно, тотчас поднялся на борт. С попутным ветром они плыли вдоль берега до Цирцея. Кормчие хотели, не задерживаясь, продолжать путь, но Цицерон, то ли испытывая страх перед морем, то ли не до конца еще изверившись в Ок-тавиане, высадился и прошел около ста стадиев по направлению к Риму. Затем снова передумал и, не находя себе места от тревоги, вернулся к морю, в Астуру. Там он провел ночь в тяжких думах и безысходной тоске. Ему являлась даже мысль тайно пробраться в дом к Октавиану, убить себя у очага и тем воздвигнуть на хозяина духа мщения, но страх перед муками заставил его отвергнуть и этот план. Перебирая и отбрасывая одно за другим сбивчивые, противоречивые решения, он велел, наконец, рабам морем доставить его в Кайету, подле которой находилось одно из его имений – замечательное прибежище от летнего зноя.

В том месте над морем стоит маленький храм Аполлона. С кровли храма поднялась стая воронов и с карканьем полетела к судну Цицерона, на веслах подходившему к суше; птицы сели на рее, по обе стороны мачты, и одни кричали, а другие клювами долбили концы снастей. Все сочли это дурным предзнаменованием. Цицерон сошел на берег, поднялся в усадьбу и лег отдохнуть. Вороны теперь уселись на окне и не давали ему покоя своим криком, а один слетел к кровати, где, закутавшись с головой, лежал Цицерон, и клювом чуть сдвинул плащ с его лица. Тут рабы стали бранить себя за то, что нисколько не радеют о спасении господина, но безучастно ждут минуты, когда сделаются свидетелями его смерти, меж тем как даже дикие твари выказывают ему – гибнущему без вины – свою заботу. Они упросили, а вернее принудили Цицерона лечь в носилки и понесли его к морю.

Тем временем подоспели палачи со своими подручными – центурион Геренний и военный трибун Попилий, которого Цицерон когда-то защищал от обвинения в отцеубийстве. Найдя двери запертыми, они вломились в дом силой, но Цицерона не нашли, а все, кто был внутри, твердили, что знать ничего не знают, и лишь какой-то юнец, по имени Филолог, получивший у Цицерона благородное воспитание и образование, вольноотпущенник его брата Квинта, шепнул трибуну, что носилки глухими тенистыми дорожками понесли к морю.

Захватив с собою нескольких человек, трибун поспешил к выходу из рощи окольным путем, а Геренний бегом бросился по дорожкам. Цицерон услыхал топот, приказал рабам остановиться и опустить носилки на землю. Подперев, по своему обыкновению, подбородок левою рукой, он пристальным взглядом смотрел на палачей, грязный, давно не стриженный, с иссушенным мучительной заботою лицом. Когда палач подбежал к носилкам, Цицерон сам вытянул шею навстречу мечу, и Геренний перерезал ему горло. Так он погиб на шестьдесят четвертом году жизни» (Плут. Циц. XLVII-XLVIII).

Много лет спустя, когда Октавиан сделался властителем Римского государства и почтительно именовался Император Цезарь Август, однажды произошел такой случай: «Август пришел к одному из своих внуков, а в это время в руках у мальчика было какое-то сочинение Цицерона, и он в испуге спрятал свиток под тогой. Август заметил это, взял у него книгу и, стоя, прочитал большую ее часть, а потом вернул свиток внуку и промолвил: «Ученый был человек, что правда, то правда, и любил отечество» (Плут. Циц. XLIX).