Мэри Стюарт - Не трогай кошку

• Название: Не трогай кошку
• Автор: Мэри Стюарт
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-19151-2

У Бриони есть тайный возлюбленный. Она знает его всю жизнь и часто разговаривает с ним – мысленно, потому что принадлежит к семье, члены которой владеют способностью обмениваться мыслями на расстоянии. Ей кажется, что этот человек – один из трех ее троюродных братьев, но точно она не знает, так как он никогда не называл себя, а только обещал, что рано или поздно объявится.

После смерти отца Бриони возвращается в семейное поместье Эшли-корт и узнает, что в последние минуты жизни отец пытался предупредить ее о какой-то опасности. Выясняя, что кроется за его загадочными словами: «Бумага, она в ручье Уильяма... Кошка, там кошка на полу. Карта. Письмо...» – девушка начинает понимать, что ее судьба каким-то образом связана с событиями, происходившими в поместье без малого полтораста лет назад.

Мэри Стюарт – одна из самых знаменитых писательниц в мире. Ее книги расходятся миллионными тиражами. В романах М. Стюарт изумительным образом сочетаются интеллектуальный детектив и романтическая история.

---

Потом образовался пробел. Я снова пыталась связаться с Робом, но то ли от шока и изнеможения, то ли от холода так вся онемела, что просто сидела на раскладушке, ожидая его. Мне не пришло в голову, что он не знает пути по лабиринту и что я оказалась заключенной в центре лабиринта, как Спящая Красавица.

Наверное, я смогла бы провести его, если бы прояснила свои мысли. Налево, потом направо... прямо... направо, потом налево... прямо... U-образный поворот налево и снова назад... первые ворота теперь должны быть рядом слева...

Но я ничего не сообщила, а он не спрашивал. Я ощутила, как из темноты что-то движется, как хорек или ласка, и знала, что он чувствует мое изнеможение. Слабо, очень слабо я различила:

– Держись, любимая, я почти рядом.

Я не знала как, но он шел. И я не думала больше ни о чем. Я ждала.

То ли он нашел топор Джеймса, то ли сходил на ферму за другим, но я услышала размеренные удары топора и плеск воды все ближе и ближе. Роб приближался ко мне по лабиринту. Изгороди, разросшиеся во все стороны и уже поредевшие от недостатка ухода, были еще больше повреждены наводнением и обломками, что нес с собой поток. Я слышала, как падают древние стебли и плещется вода, в то время как Роб прорубался через лабиринт. Тисы, посаженные давно умершим Эшли и простоявшие двести лет, превратились в стены высотой в человеческий рост. И теперь Роб прорубал сквозь них путь ко мне. Роб Эшли. Никто не имел на меня большего права.

Удары смолкли. Я услышала резкий всплеск – Роб проломился сквозь последнюю преграду, прошел вброд по залитой лунным светом воде и взбежал по ступеням.

– Любимая!

– Я здесь. У южного окна, Роб.

Ставень с шумом распахнулся, и в окне показалась его тень на фоне лунного света. В руке Роб держал топор, но не Джеймса, а принесенный с фермы, такой, какими пользуются лесорубы. Он даже догадался захватить сухое одеяло и обернул им голову и плечи, так что получилось что-то вроде бурнуса. Забравшись в окно, Роб с глухим стуком и хлюпаньем соскочил на затопленные половицы. И вот он рядом со мной на раскладушке, крепко обнимает и целует меня, а я целую его, и каким-то образом в какой-то момент наша промокшая одежда исчезла, и мы были вместе под теплым одеялом до тех пор, пока накопившиеся страхи и напряжение ночи не взорвались оглушительным взрывом любви. И больше ни о чем не думая и ничего не опасаясь, как два диких создания, спаривающихся в лесу, мы обладали друг другом и потом лежали, спокойно обнявшись, а снаружи – я клянусь! – запел соловей.

Если бы кто-то мне сказал, что я могу уснуть в сыром дискомфорте затопленного павильона, я бы не поверила. Но под влиянием любви, изнеможения и глубокого счастья я уснула, и Роб тоже. Мы завернулись поплотнее в одеяло и ни разу не шевельнулись, пока через окно не заглянуло солнце. Зеркало на потолке отбрасывало такой ослепительный сноп света от сверкания воды снаружи, что он пробил веки и разбудил нас.

– Он все поет, – сонно проговорила я.

– Кто?

– Соловей. Я тебе говорила.

– Это жаворонок.

– Да? Ну, значит, жаворонок.

Я проснулась среди сияния солнца и пения утренних птиц, ощущая рядом тепло Роба. Он лежал на спине и не спал, широко раскрыв глаза, но в каждой мышце, в каждом изгибе его расслабленного тела, теплого и спокойного, было удовлетворение.

– Ты давно проснулся?

– Вроде бы нет. Наверное, как обычно. Как всегда, даже в выходные. Впрочем, я впервые проснулся вот так... – Его рука напряглась, и я прижалась щекой к его плечу. – Бриони...

– Мм?

– Зачем они повесили на потолке зеркало?

Я коротко фыркнула прямо ему в плечо.

– Я совсем про него забыла. Считается, что его повесил один развратник – чтобы смотреться в него, лежа на кровати со своими подружками. В этом обвиняют твоего предка – Испорченного Ника. Хорошо, что прошлой ночью было темно. Только подумай, каково это: вдруг увидеть себя...

– В том-то и дело. Ведь они не могли себя видеть.

– Могли, – возразила я. – И мы очень уютно выглядим, вот так свернувшись.

– Да. Но кровать стояла не здесь. Судя по следам плесени на стене, она стояла вон там. И зеркало повернуто так, что видно только участок пола вон там. – Он нагнул голову, проверяя. – Похоже, как ты думаешь? Или с одной стороны ослабла скоба? Если так, то, пожалуй, нам лучше подобру-поздорову отсюда убраться.

– Оно всегда так висело. Эх, бедный Ник! – сказала я. – Его оклеветали с этим зеркалом, в то время как у него было кое-что другое. Например, Эллен Мейкпис.

Роб не так меня понял.

– О, насчет нее это правда. А ведь забавно представить, что все началось именно здесь и точно так же: он и она, и сад в лунном свете, и, может быть, даже твой соловей... То есть если Ник в самом деле ее любил.

– Несомненно, любил, и даже очень.

Я услышала в его голосе улыбку.

– Ты очень пристрастна.

– Может быть. Но он любил. Я знаю.

Больше я ничего не сказала.

Еще будет время рассказать ему, что я узнала про Ника и Эллен Эшли и что случилось прошлой ночью в коттедже. Будет время рассказать о моем бегстве из заточения под этим самым полом. Время выяснить, что случилось с моими троюродными братьями и куда они пропали. Время для всего, что настанет в нашем ближайшем будущем; а потом время для истинного будущего, нашего будущего – Роба Эшли и моего. Но в данный момент пусть время идет, пусть идет. А мы будем хранить его, сколько сможем, наш собственный остров – мир нашего счастья.

– День еще не настал. Это был соловей, а не жаворонок.

– Который час, Роб?

– Не знаю. Я забыл часы, не знаю почему... Но думаю, вряд ли больше, чем полшестого.

Я тихо вздохнула и снова разнежилась.

– Значит, у нас еще куча времени, прежде чем кто-то придет, увидит воду и отправится нас разыскивать... Что такое, любимый? – Роб сел и начал освобождаться от меня и одеяла. – Куда ты?

– Никуда. Но я хочу передвинуть раскладушку на прежнее место.

– Не бойся, зеркало не упадет.

– Вероятно, – сказал он, хватаясь за раскладушку и передвигая ее обратно. – Но лучше быть вне досягаемости.

– Почему?

– А вот почему, – сказал Роб, снова ложась и натягивая одеяло на нас обоих.

Когда я снова проснулась, Роба рядом не было, но, повернувшись, я увидела его – полностью одетый, он стоял на коленях, склонившись у ножки лежака.

Солнце заметно поднялось, и теперь зеркало, как прожектор или зажигательное стекло, посылало поток света прямо на пол между окном и ножкой раскладушки, где находился люк в подпол. Там, где прошлой ночью стояла вода, теперь, высыхая на солнце, расплывалось мокрое пятно, от него уже поднимался пар.

Наводнением смыло накопившуюся здесь за годы пыль, и теперь совершенно отчетливо на чистых половицах вырисовывался квадрат люка, и в середине каждой его стороны, как сучок в доске, виднелось пропиленное отверстие. Роб вставил в одно из них палец и, когда я села взглянуть, вытянул крышку люка из-под раскладушки. Он прислонил крышку к стене, а сам опустился на колени у края открывшегося входа и заглянул вниз.

Я уже было открыла рот рассказать ему о моем пребывании там прошлой ночью, но что-то остановило меня. Свет, отраженный от еще оставшейся под павильоном воды, упал на лицо Роба, осветив прищуренные глаза, что-то рассматривающие внизу. Не отрывая взгляда, Роб поманил меня к себе, указывая вниз:

– Бриони! Взгляни.

В его голосе слышалось удивление и какое-то тихое восхищение.

Я проглотила то, что собиралась сказать, и, перекатившись по раскладушке, легла ничком, глядя вниз, в свою темницу.

Ночное наводнение смело внизу мусор и схлынуло, оставив его вдоль стен. Водоворот разбросал листья и сучья по сторонам, расчистив середину. Там по-прежнему стояла вода, как чистое стекло, в несколько дюймов глубиной, а сверху от скошенного зеркала падал яркий свет.

Он освещал картину, или, точнее, фрагмент большой картины – голову оскаленного леопарда с поднятой лапой, с выпущенными наготове когтями. Огромные глаза из какого-то переливающегося перламутром камня сверкали белым, а желтая шкура с черными пятнами, промытая течением, сияла как новая. Наверное, так она сияла, когда ее только что выложили на полу древнеримского дворца.

Некоторое время мы молчали. От сквозняка поверхность воды чуть колыхалась, и поднятая лапа леопарда шевелилась. Глаза горели, а желтая шерсть топорщилась. Молодой леопард, пробуждающийся как живой. Еще до начала темного средневековья какой-то римлянин построил в этом тихом уголке над рекой дом и привез из Италии мастера, чтобы выложить эту чудесную картину.

– Это мозаика, да? – спросил Роб. – Выглядит как часть пола, как фрагмент чего-то большого. Наверное, старая, раз лежит под лабиринтом.

– Не знаю, но я бы сказала, что это древнеримская работа.