Александр Крон - Дом и корабль

• Название: Дом и корабль
• Автор: Александр Крон
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Публицистика
• Год: 1980
• ISBN: 4-7020-1020-0

Действие романа «Дом и корабль» развертывается в осажденном Ленинграде в блокадную зиму 1941 - 1942 годов.

---

Раздался треск, какое-то полено обрушилось; вероятно, несколько раскаленных угольков выкатились наружу, потому что обе женщины вскрикнули, а мужчины засуетились. Через минуту происшествие было уже забыто, но разговор почему-то не возобновился, все надолго затихли. Пока шел разговор, Мите не было нужды притворяться спящим, внимание обитателей кубрика было отвлечено. Митя лежал недвижно, владевшее им оцепенение в чем-то было более глубоким, чем сон, он все слышал, но ни о чем не думал, вернее сказать - ничего не обдумывал, все, что говорили Горбунов и художник, не вызывало у него никаких оформленных мыслей, а только смутное и все усиливающееся ощущение тревоги. Наступившая тишина подействовала на него, как барабанная дробь. Было стыдно ломаться, изображая постепенное пробуждение. Митя вскочил и сел. От кружки с кофе еще шел пар. Возясь с ботиночными шнурками, Митя думал только об одном - нужно немедленно, не откладывая, выходить из дурацкого запутанного положения, в которое он сам себя поставил, и любой ценой вернуть себе свое место у огня. Нужен был поступок, какой - он еще не знал и торопливо продумывал первую фразу, с которой он подойдет к камину. Но произнести ее так и не пришлось, послышался скрежет, репродуктор еще только прочищал горло, а Туровцев уже бежал к двери, наступая на болтающиеся шнурки. Он чудом не сломал себе спину на лестничной крутизне, первым выскочил на Набережную и, задыхаясь, взбежал на верхнюю палубу. По новому расписанию Митино место было у пушки, и через минуту он уже разворачивал орудие. Прогрохотали доски под ногами Горбунова - на этот раз командир был последним, - затем несколько минут грозной тишины, пронизанной мерным гуденьем бродящих на заоблачной высоте самолетов, и затем сразу: бешеная стукотня зениток, ярко-красная сигнальная ракета, метнувшаяся из-за крыш черная тень, леденящий душу вон, резкая отдача орудия, ослепляющая вспышка… И он потерял сознание.

Глава двадцать шестая

Туровцев очнулся внезапно от саднящей боли в левой руке, узнал в склонившейся над ним фигуре доктора Гришу и с удивлением понял, что делает больно именно он, Гриша.

- Ты что, ты что?..

Доктор не ответил и продолжал возиться.

- Ты что? - повторил Митя, безуспешно пытаясь приподняться. - Что ты делаешь?

- Ищу у тебя вену, - сварливым от натуги голосом сказал Гриша. - Лежи смирно и не приставай с вопросами.

В конце концов вена нашлась: боль прекратилась, и по руке разлилась жаркая волна. Докатившись до обескровленного мозга, она сразу же вызвала кучу неотложных вопросов.

- Где я? - робко спросил Митя. Этот пустой вопрос интересовал его почему-то гораздо больше, чем «что со мной?».

Вместо ответа Гриша сунул ему ладонь под затылок. Кружка звякнула о зубы. Митя сжал губы и замычал.

- Уоу? - спросил он. Это должно было означать: «Что ты мне даешь?»

- Не твое дело. Пей.

- Не хочу, - плаксиво сказал Митя. - Дуст почему? Который час?

- Господи! - сказал металлический голос. - Я и не знала, что он такая капризуля…

Связываться с Юлией Антоновной было небезопасно, и Митя покорно выпил холодный сладкий кофе.

- Теперь слушай внимательно, - сказал Гриша. - Ты цел и невредим, лодка тоже, но дом разрушен до основания. Бомбоубежище выдержало, убитых нет, раненых четверо - ты не в счет, всех бездомных разместили во флигеле. Сейчас восемь часов. Дует потому, что полетели все стекла. Если больше вопросов нет, я сейчас наложу тебе шов.

- Почему шов? Я же не раненый?

- Никто и не говорит, что ты раненый. Операция косметическая. Придется потерпеть минутку.

Минутка продолжалась добрых четверть часа, и Митя сразу позабыл о том, что когда-то ему хотелось иметь на физиономии изящный рубец; один раз он даже вскрикнул, но Кречетова сказала: «Стыдитесь, мальчику ампутировали руку - он не пискнул», и Митя притих. Мальчик в доме был один - Шурик. Митя хотел было спросить о Шурике, но в этот момент Гриша вонзил ему в бровь какое-то мерзкое орудие, и Митя - не столько от боли, сколько от обиды на то, что лекарь обращается с ним как с бессловесной тварью, - громко выругался.

- Роскошно, - сказала старая дама. - Оказывается, он еще и матерщинник.

Наконец Митю оставили в покое. Боль сразу прекратилась, протертое ароматическим уксусом лицо приятно горело, и он забылся. А когда очнулся вновь, увидел перед глазами желтое ореолящее пятно - свет был искусственный. Одновременно он услышал тихий разговор. Говорившие сдерживались, и от этого еще больше чувствовалось, что они спорят и раздражены. Митя зашевелился, и голоса смолкли, затем кто-то встал, загородив собой свет, и Митя услышал смеющийся голос Кондратьева:

- Проспался, орел? Ну, поздравляю…

Митя не сразу понял, с чем его поздравляют, и похолодел, узнав, что он, лейтенант Туровцев, поджег вчера немецкий пикирующий бомбардировщик. Вероятно, у него был очень глупый вид. Кондратьев захохотал:

- Думаешь, шучу? Подтвержденный факт. Виктор, отдай ему пистолет, я считаю - товарищ заслужил…

- Да уж отдал, - зевая, сказал Горбунов. Оказывается, командир был рядом и - о, ужас! - держал наготове блюдце, готовясь кормить помощника с ложечки. Митя хотел замотать головой, но побоялся, что лопнет шов, и ему пришлось съесть несколько ложек остывшей рисовой каши.

Перед тем как заснуть, Митя сделал попытку освоить услышанное и восстановить в памяти события прошедшей ночи, но из этого ничего не получилось, он был еще слишком слаб. Он догадывался, что сбить над городом фашистский самолет - дело не шуточное, но почему-то не ощутил ни волнения, ни гордости, ему казалось, что все произошло как-то само собой, - типичный случай выигрыша по трамвайному билету.

В третий раз Туровцев проснулся глубокой ночью. Лежа в темноте, он слышал сонное дыхание соседей. Спящих было трое или четверо, - значит, все население каминной перекочевало в полном составе. Куда? Чтоб выяснить этот вопрос, нужны были спички. Он нащупал коробок. Спичка оказалась только одна и сразу погасла, но и мгновенной вспышки оказалось довольно - Митя узнал похожий на адмиральскую каюту кабинет капитана первого ранга Кречетова.

Он знал, что больше не заснет, - и так проспал больше суток. Ощупью разыскав свои вещи, он тихонько оделся и вышел в переднюю. Ему удалось без особых происшествий выбраться на лестницу и спуститься во двор. Во дворе было необычно светло, не потому, что луна светила как-нибудь особенно ярко, а потому, что дом на Набережной больше не существовал. Уцелел только нижний этаж с аркой и сквозной остов с налипшими на нем клочьями разрушенного уюта. От матросских кубриков не осталось никаких следов, но каминную еще можно было узнать: рояль стоял с поднятой, как для концерта, крышкой, на черном лаке лежал лунный блик; камин развалился, обнажив красный кирпичный зев и похожий на перерубленное горло ствол дымохода. Под аркой мерцал огонек. Подойдя ближе, Митя увидел Петровича - он растапливал кипятильник. Рядом на скамеечке сидела Асият и беззвучно плакала.

- Плачет, - громко сказал Петрович, прикрыв рот ладонью: вероятно, ему казалось, что он говорит шепотом. - При мальчишке-то не смеет, а сюда выйдет - и в слезы. Я ее не укоряю, женщине нельзя не поплакать. Бывает, и мужики плачут.

- Лучше бы ему помереть, - всхлипнула Асият. - Куда он теперь без руки? Не муж, не работник…

- Вот тут и есть твоя ошибка, - наставительно сказал матрос. - Как так не работник? Парень с головой, пойдет по руководящей линии. А муж… И-и, милая, опосля войны вашей сестры на всех хватит - и на двуруких, и на безруких.

Утешения Петровича показались Мите несколько грубоватыми, но, судя по тому, как фыркнула сквозь слезы Асият, старик говорил то, что нужно.

- Ты меня слушай. Я старый человек и смерть видал. Помирать никому неохота, хоть и старому. Я бы и без руки еще пожил. Мне бы только до Победы дотянуть. Погляжу, как народ радуется, прочитаю в газете, какой Гитлеру капут вышел, - и тогда вполне можно отдавать концы…

При свете разгорающейся бересты блеснули зубы Асият, и Митя понял, что она улыбается.

- Ваше-то здоровье как?

- Мое? - удивился Митя. Он совсем забыл про свою забинтованную голову. - Спасибо, хорошо.

- Страх какой! - вздохнула Асият. И, оглянувшись, шепнула: - Зашли бы к Тамарочке.

Митя насторожился.

- А что? - спросил он нарочно сухо.

- Так ведь муж у нее помер.

- Николай Эрастович?! Отчего?

- А кто его знает. Не жилец был. Как его Тамарочка ни выхаживала…

- Давно?

- За полночь уж было. Хотела я вашего доктора будить, а потом пожалела. Чего уж там…

- Нонче дворники не хуже докторов константируют, - сказал Петрович.

«Пойду», - решил Митя.

Поднимаясь по ступенькам крыльца, он еще верил, что идет с единственной целью - посочувствовать и предложить свою помощь, но стоило ему нащупать сквозную дыру от французского замка, вдохнуть знакомый запах пыльного войлока, известки и столярного клея, как он уже знал - по стуку крови, по стеснению в груди, - что ему никак не удержаться в намеченных рамках и что даже соседство покойника не удержит его от попытки объясниться. Это решительное объяснение он многократно и на разные лады репетировал, заканчивалось оно всякий раз полным крахом Тамары и столь же полной нравственной победой лейтенанта Туровцева. А далее шли варианты - он прощал или не прощал.