АНДРЕ ЛАНЖЕВЕН - Цепь в парке

• Название: Цепь в парке
• Автор: АНДРЕ ЛАНЖЕВЕН
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1979

Роман, события которого развертываются в годы второй мировой войны в Канаде, посвящен нелегкой судьбе восьмилетнего мальчика-сироты. В противовес безрадостной действительности он создает в своем воображении чудесный фантастический мир, где живут добрые, благородные существа, помогающие ему найти силы для борьбы со злом.

---

— Не вышло! Медведь и тот, наверно, ловчее тебя проделал бы это.

— Интересно, что говорят тетки, когда видят эти твои штучки?

— Они падают в обморок, валяются два часа, а потом вызывают пожарных, и те их подымают. По-моему, и тебе пожарных надо вызывать.

— Ты слишком долго так стоишь, Джейн, у тебя руки затекут.

— Скажешь тоже! Хочешь, я и тебе помогу?

Ее рука на мгновение отпускает перила и летит к нему. Напрягшись всем телом, он находит удобное положение, изогнувшись, как она. Губы их на расстоянии поцелуя.

— Видишь, у тебя тоже получается, только вытяни побольше ноги.

— Да не в ногах дело, руки у меня слишком короткие.

Она встряхивает головой, и вот уже рыжая пена ласкает и ослепляет его.

Внизу кричат и размахивают руками женщины. Останавливается какая-то машина, и водитель высовывается, чтобы посмотреть на них, а у него в это мгновение мир переворачивается в глазах. Из последних сил, напрягая икры, он тянется вперед и касается губами ее губ: никогда еще не было у малины такого обжигающего вкуса. Потянувшись ему навстречу, она высовывает язычок, и от этого розового скольжения между его губами у него кружится голова, ноги становятся ватными, и он с трудом удерживается на месте, едва не выпустив из рук перила. И как раз в этот миг раздается трескучий голос тети Марии:

— Ты нарочно хочешь разбиться, чтобы наделать нам неприятностей!

Он перелезает через перила обратно на балкон я спокойно отвечает:

— Не приставай ко мне. Я из-за тебя чуть не сорвался.

Но тетку гораздо больше раздражают гримаски Джейн.

— Ах ты потаскушка, убирайся сейчас же отсюда! Падай себе сколько угодно, вот будет прекрасный урок для твоей мамаши.

— Встретимся внизу? — бросает Джейн, перешагивая через перила и демонстрируя шелковые облегающие трусики и розовые ножки, с которыми не сравнится никакая груша.

— Таких детей, как ты, взаперти надо держать! Бесстыжая нахалка! А ведь кюре сидит на галерее! Ему давно следовало бы заняться вами обоими. Срам-то какой!

Джейн приплясывает на своем балконе и распевает:

— Пушистик боится старой вонючей совы… старой вонючей совы…

Тетка заталкивает его в квартиру, награждая слабыми тычками, а Джейн, перегнувшись через перила, продолжает дразниться:

— Знакомьтесь, это Пушистик, мужчина моей мечты! Только не изуродуйте мне его, он ведь такой хорошенький. Я жду тебя внизу, мой прекрасный Пушистик, мы отправимся с тобой в кругосветное путешествие.

Едва оказавшись в гостиной, он бросается к входной двери и выскакивает вон.

— Что это еще за гвалт? — кричит из кухни тетя Роза.

На площадке он задерживается у квартиры Джейн, готовый, если понадобится, отразить нападение тети Марии, но она, застыв на пороге, только беззвучно разевает рот, как будто ей не хватает воздуха.

Наконец, громко хохоча, появляется Джейн.

— Мы уже проехали Торонто и Чикаго… У-у… у-у… старая сова! Пушистик, а со старых сов индейцы тоже снимают скальп?

— Пошли, и без того достаточно глупостей наболтала.

— Вовсе это не глупости. Мы просто с ней играем в потаскушку и старую сову. Ты не знаешь правил игры.

Наконец тетка отдышалась и крикнула, хлопнув дверью:

— Сейчас придет дядя и вызовет полицию! Вот тогда ты у меня посмеешься, хулиган!

Они несутся вниз, перескакивая через несколько ступенек, и вот они наконец на свободе, вдвоем, и впереди у них столько часов, наполненных солнцем.

Вдалеке он замечает грузную фигуру дяди с зонтиком под мышкой, в темно-серой шляпе, в этой шляпе у него всегда такой вид, будто он возвращается с похорон. Они переходят улицу Мэзоннев и, не сговариваясь, направляются к дому мамы Пуф; сегодня вывески Кока-кола, Кик и Черная лошадь выглядят как-то особенно празднично под крутыми узкими лестницами, по которым снуют женщины и дети, а ласковый, теплый ветерок, который, кажется, можно потрогать, доносит из окон аппетитные запахи.

Волосы Джейн, схваченные заколками над ушами, струятся по белому платью, медно-золотые и такие воздушные, что он с трудом удерживается от искушения коснуться их, чтобы убедиться в их реальности.

— Знаешь, что мне мама сказала?

— Что тебя запрут на замок!

— Откуда ты знаешь?

— Нетрудно догадаться, ты этого вполне заслуживаешь, да и вообще это всем детям говорят.

— Она сказала, что отправит меня в монастырь и там я буду общаться только с детьми нашего круга. Что такое круг?

— Это куда мне нет ходу, раз она сказала, что я тебе не компания.

— Там меня будут учить музыке и уйме всяких вещей, чтобы я стала настоящей дамой. А я сказала, что все дамы толстые, а я не желаю быть толстой. И они смеялись — мама и тот дядька, которого я терпеть не могу.

Ему интересно было бы разузнать про этих дядек, которые сторожат их по ночам и ведут себя с ее мамой, как будто они папы, но это вещи слишком деликатные, и нечего ему туда соваться со своими грубыми лапами.

— Твоя мама очень красивая и наряднее всех. Наверное, парашюты — это что-то очень изящное.

— Чепуху ты болтаешь. Что в них изящного?

— Ведь их делает твоя мама. По ней сразу видно, что она не кроит воротнички, как тетя Эжени. Одета она, как… как киноактриса, вот что!

— Ты же никогда в кино не был.

— Ну и что? Я могу себе представить.

— Никаких парашютов она не делает. Она секретарша, но я не знаю точно, чем она занимается. По-моему, она все время ходит на работу в разные места. И дядьки каждый раз оставляют новый номер.

— Какой номер?

— Номер телефона, она его записывает, чтобы позвонить, если что случится.

— Может, она шпионка? Шпионы всегда меняют номер телефона, чтобы их не поймали.

— Дурачок, наш-то номер не меняется. А еще она сказала, что мы скоро переедем в тот квартал, где жили раньше, потому что этот район ей надоел.

— Да, нас она не слишком любит. То есть теток. А маму Пуф?

— Она говорит, что это плебейский квартал. Знаешь, наверно, нехорошо так говорить, но тебе я все-таки скажу. Иногда мне кажется, что я не люблю маму.

— Это оттого, что у тебя в это время беличья шкурка наизнанку вывернута.

— Да нет же! Ты не смейся. Мне кажется, я ей все время мешаю, ей было бы намного легче без меня.

— Я думаю, это оттого, что взрослым вечно некогда. Ребенок, он и так вырастет, можно им не заниматься. А вот все остальное, наверно, в тартарары провалится, если они хоть на минуту отвлекутся.

— Что остальное?

— Да все, кроме детей.

— Не все взрослые такие. Например, мой дядя Анри…

— Это совсем другое дело. Он сапожник и никогда не будет учиться музыке.

— Ой! Да ты же ничего про него не знаешь, дядя Анри замечательно играет на пианино, хоть он и говорит, что никогда не учился.

Когда они переходят дорогу у дальней церкви, их вдруг оглушает клаксон автомобиля; старый грузовик на высоченных колесах несется на них и останавливается перед самым их носом, вопреки всем правилам на левой стороне, он похож на большую повозку, переряженную грузовиком, — а в окне кабины появляется ястребиный профиль, и Крыса улыбается им до ушей, такой довольный, как будто ведет по меньшей мере трамвай.

— Смотреть надо, когда улицу переходите! Думаете, этот драндулет легко остановить? Да он норовистее любой мольсоновской лошади. Слава богу, бицепсы у меня есть.

Он сгибает и разгибает руку, длинную и тощую, как прут.

— Ну что, роман идет полным ходом? Даже друзей знать не хотите?

— Куда это ты взгромоздился? Может, это «скорая помощь» за тобой приехала? Может, ты на природу отправляешься?

Крыса отвязывает веревочку, которая придерживает дверцу грузовика, спрыгивает на землю и подтягивает штаны, словно возчик, скативший с телеги бочку.

— Это мой автомобиль, господин остряк. Я выменял его на велосипед, и мне еще приплатили. А тебя, белочка, сверху видно за версту, ты слепишь водителей, как прожектор. Поцелуешься с добрым дядей?

Крыса наклоняется к Джейн, а она, развернувшись, дает ему пощечину. Ничуть не удивившись, Крыса с улыбкой выпрямляется.

— Черт побери! Да это не любовь, это — страсть! Тебе повезло, петушок, многих она любила, но так пылко — никого.

— Никого я никогда не любила! — запальчиво кричит Джейн.

— Ясно, и твоя матушка тоже. Ладно, радуйтесь, что я сегодня добрый. Хотите, прокачу вас до рынка Бонсекур, я как раз туда еду? Прыгайте в кузов, только держитесь крепче, привязывать мне вас нечем.

Из кабины вылезают двое парней — один худой, высокий, с длинной узкой головой, в солдатских штанах и широченном синем халате.

— Знакомьтесь, это Баркас, — говорит Крыса. — Гребет как бог, всегда сухим из воды выйдет.

Другой — белобрысый толстяк — ест мороженое, и оно капает на его плащ, длинный-предлинный, чуть ли не до пят.