Елена Арсеньева - Разбитое сердце июля

• Название: Разбитое сердце июля
• Автор: Елена Арсеньева
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-15840-5

В этот раз писательница детективов Алена Дмитриева реально «попала» – скоро сдавать новый роман в издательство, а еще не написано ни строчки! Даже сюжета еще нет! Однако отчаиваться Алена не стала: ведь умение оказываться в нужном месте в нужное время не подводило ее никогда. Так произошло и на этот раз, когда детективщица приехала в пансионат «Юбилейный». Сплошной криминал: в бассейне найден утопленник, после банкета обнаружен труп девушки, люди, больше похожие на призраки, штурмуют апартаменты Алены… Что делать? Заняться расследованием или по свежим следам писать роман обо всем этом? Как истинный профессионал, Дмитриева принимается за оба дела сразу…

---

Я только голову наклонила: мол, согласна.

Маленький дурачок… Он ведь и не знает, что от него потребуется! Но, дав клятву, он заложил душу дьяволу мести. А посредником между ними была я».

* * *

«И начинания, вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой бег, теряют имя действия», – сказал некогда Шекспир.

Ничего толкового не получилось! Алена сменила невостребованное платьице на длинную, просторную футболку, в которой обычно спала, когда куда-то ездила, переобулась в шлепанцы, смыла с лица несравненную красоту фирмы «Эсте Лаудер», тоже так и оставшуюся невостребованной, нацепила на нос очки (мартышка к старости слаба глазами стала, как однажды констатировал все тот же дедушка Крылов) и съела вместо банкетных салатиков все три привезенных с собой банана (в них так же, как в шоколаде, живет микроэлемент по имени «серотонин», который пробуждает в нас гормон радости – эндорфин, и когда больше нет никаких поводов порадоваться, можно съесть банан, а лучше – несколько бананов!). Затем она включила фумигатор (величайшее изобретение человечества, сравнимое для людей с такой чувствительной кожей, как у нашей писательницы, может быть, только с изобретением электричества – и то лишь потому, что фумигатор нужно включать в электрическую розетку!), открыла ноутбук, бойко нащелкала в новом документе: «Алена ДМИТРИЕВА. ИГРУШКА ДЛЯ КРАСАВИЦ. Роман», сохранила эту нетленку… а дальше дело не пошло.

Для начала страшным волевым усилием пришлось подавлять желание достать карточную колоду, которую Алена зачем-то прихватила с собой из дому, и посмотреть, что там поделывает и с кем проводит время трефовый король – некий молодой брюнет с черными глазами. А что толку смотреть? И так понятно, что он поделывает и с кем проводит время!

Потом откуда-то прилетели, словно стая ненормальных комаров-камикадзе, которым плевать на фумигатор, ненужные сомнения: а не слишком ли ослепила ее ревность, не рубит ли она, по своему обыкновению, сплеча, не приняла ли нежелаемое за действительное, не грозит ли ей переусердствовать в мстительных планах и оскорбить гнусными подозрениями ни в чем не повинную подругу (или приятельницу, какая разница?) и самого трефового короля, которого она любила так самозабвенно и упоенно, в признаниях которому – и день и ночь, и письменно и устно! – вот только что радугой небесной не расписывалась, который дал ей столько счастья… И горя, конечно, тоже, но… Но разве возможно счастье без горя? Разве возможен день без ночи?

Чтобы выяснить этот жизненно важный вопрос, Алена позвонила подруге Инне. Однако та была не настроена на отвлеченные размышления: ее всю поглощало выяснение отношений какой-то дамы со строителями дачного дома, которые деньги получили, а работу заканчивать никак не желали. Дама пообещала адвокату поистине царский гонорар, ну и понятно, что Инна погрузилась в ее дело с ручками и ножками.

Впрочем, вряд ли разговор с Инной помог бы Алене успокоиться и начать работать. Дело было не только в посторонних размышлениях и ненужных терзаниях. Просто Алена вдруг осознала, что ей… страшно. Воспоминания о несчастном Толикове, который, очень может быть, испустил дух вот здесь, на этой кровати, где она должна будет спать ночью, немало тревожили ее воображение. И чуть ли не больше тревожили те шорохи и шелесты, те шумы, те странные звуки, которые доносились до нее из ночного леса, окружавшего уединенный коттедж. Пусть это был «прирученный» лес, отсеченный от дикого массива оградой пансионата, но ведь всем известно: звери, выросшие у людей, ставшие, казалось, совершенно ручными обитателями их квартир, иногда вдруг ни с того ни с сего выходят из-под контроля, нападают на своих потерявших бдительность дрессировщиков и разрывают их в клочки. Конечно, никаких диких зверей здесь, на территории «Юбилейного», днем с огнем не найдешь, кроме белок и ежиков, но вовсе не зверей боялась сейчас Алена, причем боялась до дрожи. А кого? Страшных лихих разбойников? Да нет, едва ли. Боялась чего-то невыразимого, безымянного, неописуемого, того, что гнездилось в глубинах воображения человека, насквозь городского, любившего природу, как можно любить красивый пейзаж в багетовой рамке, висящий над кроватью, отвыкшего от таинственных лесных шумов, шуршаний, шелестов, способного заснуть под грохот компрессора, но маяться тревожной бессонницей, если дождь будет стучать в стекло или деревья скрипеть сучьями над крышей.

И опять же – не только в этом дело! Алене сделалось не по себе, еще когда она подходила к коттеджу. Несколько метров пришлось пройти по неосвещенной дорожке, и десяток последних шагов в ней словно бы что-то надломили. Ей вдруг стало неприятно, что белое (да-да, скорее белое, чем черное!) платье издалека видно в ночи, обеспокоило, что ни одно из окон коттеджа не освещено, а значит, соседа нет дома. Вряд ли он завалился спать в десять вечера, скорее всего, тусуется в столовой вместе с прочими избранниками судьбы, вернее Холстина. Сейчас она охотно простила бы ему некоторые моральные издержки (тем паче что и сама была не без греха): соседство любого человека, тем паче – работника милиции, избавило бы ее от многих страхов. Очень не вовремя вспомнились также слова Галины Ивановны о каком-то человеке, который что-то пытается найти в ее комнате. Что? Кто? Неведомо…

А вдруг он повторит попытку нынче ночью?!

Очень захотелось запереть дверь коттеджа изнутри на французскую магнитную защелку, но тогда ее сосед не сможет войти, ему придется стучать, и этим он нагонит на Алену еще больше страха, ведь она его не знает, в лицо не видела, единственная известная ей примета неведомого мента – что у него длинные (не меньше сорок четвертого размера) и очень узкие ступни, но он ведь не Золушка, а она, Алена Дмитриева, далеко не принц, чтобы узнавать его по такой примете, как размер ноги… Наверное, соседу придется предъявлять свое служебное удостоверение, чтобы напуганная писательница решилась впустить его в коттедж, – и можно представить себе, сколько словесных инвектив в ее адрес будет отпущено оскорбленным, возмущенным и, конечно, нетрезвым соседом. Небось сормовско-автозаводские словесные «изыски» Ленки, Нади и «мечты парижан» их подружки, оставшейся безымянной, покажутся просто детским лепетом по сравнению со словоизвержением разъяренного мента! Конечно, если бы Алена Дмитриева была фольклористкой и составляла словарь современного русского непечатного языка, общение с ним пошло бы ей на пользу, но она была всего лишь рафинированной дамской писательницей, изнеженной барынькой, страшно далекой от народа. А потому она решилась наступить на горло собственным страхам и не блокировать входную дверь, ограничиться запиранием двери в свою комнату. Сейчас Алена ужасно жалела об этом, но выйти из номера в холл было уже свыше ее сил. Один Господь Бог знает, что там шуршит сейчас около крыльца, и не ворвется ли оно, неведомое шуршащее нечто, в коттедж, почуяв близкий запах человека…

Показалось ей или впрямь раздались вдруг чьи-то шаги на дорожке?
Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий,
Задремал я над страницей фолианта одного
И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал,
Будто глухо так застукал в двери дома моего.
«Гость, – сказал я, – там стучится в двери дома моего,
Гость – и больше ничего», —

быстро, словно некий экзорцизм против нечисти, пробормотала Алена из Эдгара Алана По, который сегодня что-то привязался к ней, хотя и не принадлежал к числу ее литературных любимчиков. Но очень уж оказался к случаю!

Гость – и больше ничего… А какой, кстати, гость имеется в виду? Заскучавший по ней Вадим? Или вернувшийся сосед? Но его гостем не назовешь, он ведь тут живет. Или…

Громко, дробно застучало в этот миг по крыше, и Алена даже за горло схватилась, чтобы подавить вопль ужаса. Умом человека, привыкшего мыслить логически (все-таки писание детективов требует развития этого свойства, даже если оно и не было даровано от рождения, и в шахматы играть ей никогда не научиться, Алена вообще не способна понять, зачем существует эта игра и почему вокруг нее устраивают столько шуму!), она понимала, что вовсе не призрак Толикова мечется вокруг коттеджа, пытаясь зачем-то – зачем? – проникнуть в свой бывший номер. Кстати, по-английски «призрак» – именно ghost, почти что «гость» по-русски… Какое зловещее совпадение! И все же нет, не призрак, а просто ветер, обыкновенный ветер, усилившийся к ночи, как это и водится у ветров, перебирает ветви развесистого дуба, усыпанные мелкими зелеными желудями, и именно они, срываясь с дерева градом, так громко, так гулко, так пугающе стучат по импортной черепичной кровле.

В скорби жгучей о потере я захлопнул плотно двери
И услышал стук такой же, но отчетливей того.
«Это тот же стук недавний, – я сказал, – в окно за ставней,
Ветер воет неспроста в ней у окошка моего,
Это ветер стукнул ставней у окошка моего,
Ветер – больше ничего», —

забормотала она вторую часть своего экзорцизма, но он, такое ощущение, обладал прямо противоположным свойством и не отгонял, а призывал призраков, потому что Алене стало еще страшнее.