Юлий Буркин - Мама, я люблю дракона (сборник)

• Название: Мама, я люблю дракона (сборник)
• Автор: Юлий Буркин
• Жанр: Научная Фантастика

В авторский сборник вошли рассказы:

Вон! К звёздам!

Потрясения обжоры

Мама, я люблю дракона…

Кто владеет информацией

Уфология и правда

Хеза форевэ

Ёжики в ночи

Мелкий

Не висит, не болтается…

Вика в электрическом мире

Командировочка

Королева полтергейста

Странный способ получать удовольствие

Хозяин мира

---

Джон, сложив ноги по-турецки, сидел на диване и смотрел на меня так, словно уже не один час глядит так на дверь в ожидании чьего-либо появления. Скорее всего, так оно и есть.

– Был дождь? – спросил он вместо приветствия.

– Нет границ твоей проницательности. – Я был мокр, как ондатра.

– Значит, я спал.

– Вот вам и дедукция, и индукция…

– Все-таки свинья же я, – сказал Джон, без всякой связи с моими словами.

– Не смею спорить, – ответил я. – А Светка где?

– У матери. У моей. Помогает. Деда Слава умер.

Вот тебе и раз. Охоту острить разом отшибло. Я сел на диван. С Джоном мы с самого детства знакомы. В одном дворе росли. Отца у него не было, мать на работе круглые сутки пропадала – фактически одна в семье кормилица, – а воспитывал его, в основном, дед. И меня отчасти.

Деда Слава тоже работал. Но работал он у нас в школе – учителем зоологии и ботаники. Его комнатушка, примыкавшая к кабинету, была вопиюще интересным местом, и мы пропадали там целыми днями. Там росли маленькие пальмы и огромные, с руку величиной, огурцы. В клетках гуттаперчевыми мячиками катались белые мышки, и убегали от собственных хвостов стройные ящерки. В сетчатом террариуме, по-гафтовски поглядывая на нас, ползали змеи…

Были там и вовсе удивительные экземпляры. Например, семейство волосатых лягушек, которое жило в укрытой сеткой из камыша жестяной ванне, или наша любимица – крыса с двумя хвостами (мы так и звали ее – «двухвостка»)…

– Главное, больше года его не видел. Собираюсь все, а не захожу. – Джон принялся грызть ногти. – Работа, работа… Совсем озверел.

Я дотянулся до пачки «Родопи» и закурил. Сказать мне было нечего. О его работе у меня особое мнение, но сейчас об этом не стоит.

Любите вы рассуждать. «Дети – наше продолжение…» – Под таким пренебрежительным «вы» Джон, как правило, подразумевает всю пишущую братию. – Чепуха. Нет продолжения. По идее, я – деда продолжение. А я не чувствую. Нет его во мне. И тем жутче. Умер он. Совсем, понимаешь. Без продолжения. А мне стыдно было. Даже не стыдно, а… – Он подыскивал точное выражение. – Неприятно. Я ж – «несбывшаяся надежда». Он же во мне Рихтера видел, как минимум…

Джон – музыкант. Клавишник в ресторане «Лукоморье».

– А я его месяца два назад встречал, – вспомнил я. – Он прекрасно выглядел. Бодрый такой, веселый старикан.

– Точно. После операции я его не узнавал. Как будто родился заново. Тогда я его и видел в последний раз.

Полтора года назад дед лежал в клинике института нейрохирургии. Моего института. Что-то у него было с головой.

Затушив сигарету, Джон сказал:

– Знаешь что. В кресло сядь. Полежать хочу.

– Да я, наверное, пойду, – заторопился я. Джон промолчал и лег. Значит, я правильно понял: он хочет побыть один. Я натянул мокрую рубашку.

– Зачем заходил-то? – спросил он, не открывая глаз.

– Просто, хотел историю одну рассказать. На работе штука одна приключилась. Потом расскажу. Привет.

– Привет, – буркнул он и повернулся на бок лицом к стене.

… Ну вот мы с Лелей и в ресторане.

Песня кончилась, и Джон (совсем другой, оживший Джон), выбравшись из-за «Крумара», подсел за наш столик. Я всегда с удовольствием наблюдаю за тем, как он смотрит на женщин. Если на пути его взгляда поставить стоваттную лампочку, уверен, она вспыхнет, а возможно даже и перегорит. Но сегодня он превзошел себя: когда он глянул на мою спутницу (надо отметить, что перед «выходом в свет» Портфелия более чем тщательно поработала над своей внешностью – макияж, прическа «Взрыв на макаронной фабрике», почти полное отсутствие кожаной юбочки), у него даже челюсть отвалилась, а Портфелия инстинктивно потрогала верхнюю пуговичку кофточки, проверяя, не расстегнулась ли та.

– Офелия, – представил я.

– Точно, – простонал Джон.

– А это – Евгений Степанович…

– Можно просто: Джон, – уточнил он.

– Очень приятно, – потупила глазки Портфелия.

– Принес? – перешел я к делу.

– Да, ничего, – ответил Джон на какой-то другой, послышавшийся ему вопрос и закивал, не отрывая глаз от Портфелии. – Пока нормально.

Я хорошенько саданул его ногой под столиком, он подпрыгнул и, очнувшись, уставился на меня:

– Чего тебе?

– Принес, спрашиваю?

– Ну.

– Господи, ты, боже мой! Что – «ну»?

– «Ну» – значит, принес.

– Покажь.

Джон быстро смотался к низенькой эстраде и приволок оттуда дипломат. Из дипломата он извлек белую пенопластовую коробочку, открыл ее и вынул обещанное – японский, величиной с мыльницу диктофон «SANYO».

– Прелесть какая, – прошелестела Портфелия, трогая блестящую поверхность корпуса. Джон нажал одну из боковых клавишей.

– Сколько? – спросил я.

– Как договаривались – триста двадцать.

– Давай проверим, что ли.

– Джон пошевелил пальцами, а соответственно и клавишами под ними, и из-под его руки раздался мой сдавленный (а мне-то казалось, я спрашиваю небрежно) голос: «Сколько?» Джона: «Как договаривались – триста двадцать». Снова мой: «Давай проверим, что ли». Джон щелкнул клавишей «стоп».

– Порядок, – сказал я, вытаскивая из внутреннего кармана приготовленную пачку денег, – пересчитай.

– Неужели купишь? – сделала большие глаза Портфелия. Я хотел отшутиться, сказать что-нибудь такое, что сбило бы торжественность ее тона и еще более возвысило бы скромного меня, но персональный пижон, таящийся в каждом из нас, опередил меня:

– Ну конечно, Леля. В нашей работе – вещь незаменимая. На стороже твоем сейчас и испробуем.

– Да-а, – протянул Джон, добравшись до последней купюры, – «трудовая копейка». Бывает, считаешь, червончик к червончику льнет, да похрустывает. А тут – больше трояка бумажки нет. И те – как портянки.

Меня заело:

– Мы, понимаешь, Джон, лопатой деньги не гребем. Как некоторые.

– Что ли, как я? Когда это было?.. – скорчил он мину. – Нынче-то – дела безалкогольные. Это раньше «товарищ с Востока» шлеп об сцену четвертаком: «Генацвале, – дурачась, Джон произнес эту фразу с акцентом, – скажи, чтобы все слышали: эта песня – от Гиви. Для прекрасной блондинки за соседним столиком…» И так – раз пятнадцать за вечер.

– А сейчас? – участливо поинтересовалась Портфелия.

– А-а, – горестно махнул рукой Джон. – Сейчас для прекрасной блондинки им и рубля жалко. На зарплату живем. А она у нас… Но не это даже главное. Раньше – на работу, как на праздник. Придешь, люди – хмурые, одинокие. А к концу – веселые все, парами расходятся. Сердце радуется. А теперь? Как сычи. Только смотрят друг на друга. Суп жрут.

Портфелия огляделась и прыснула, прикрывшись ладошкой:

– Точно, суп!

Джон явно забавлял ее, и она огорчилась, когда перерыв кончился, и его позвали на эстраду.

– Пойдем, – поднялся я.

– Толик, миленький. Давай посидим еще, послушаем. Все равно же скоро закрывать будут. А спешить нам некуда. Ну?..

– Ладно, – согласился я, – тогда пойдем танцевать.

Джон опять подсел к нам.

– Все. Окончен бал. Пусть в тишине посидят.

– Нравится мне твоя работа, – усмехнулся я.

– Мне и самому, – не заметил он иронии.

– А жена вас не ревнует? – игриво спросила Портфелия. – Вас каждый день так поздно нет дома. А здесь столько женщин, и каждая старается быть красивой. Ведь так?

– Меня нельзя ревновать. Потому что я очень честный.

Портфелия прыснула снова.

– Нам пора, – напомнил я больше даже не от необходимости, а из ревности. Уж я-то знал, какой Джон честный.

– А куда вы?

– Какая бестактность, – деланно возмутился я, – особенно по отношению к девушке. Я всегда подозревал, что ты – толстокожая скотина.

– Да я только… – начал было он оправдываться, но я перебил его:

– Если серьезно, можешь себе представить, мы «идем на сенсацию». Как на медведя ходят. Ночное задание. Детектив. В традициях западной прессы, – я насмешливо покосился в сторону Портфелии. – «Подвиг вахтера» или «Подпольный синдикат профессора Заплатина». Каково, а?

– Не паясничай, – вскинулась она, – я и сама не хочу идти, но ведь съест Маргаритища.

– Заплатин? – не слушая ее, переспросил Джон, как-то странно поглядывая на нас. – Погодите-ка, – пошарив по карманам, он достал бумажник, извлек из него сложенный вчетверо листик в клеточку, развернул, пробежал глазами и подал мне. – Взгляни.

Записка была написана очень аккуратно, словно каждую буковку вырисовывали отдельно:

«Женя. Не пытайся понять причину моей смерти, вряд ли тебе это удастся. Знай только, что она – во мне самом. Я ни о чем не жалею и никого не виню. Ничего тебе не завещаю и ни о чем не прошу. Только постарайся запомнить вот что: если будет тебе совсем худо, так худо, что впору лезть в петлю, повремени с этим. Обратись к профессору Заплатину. Прощай.

Любящий тебя Деда Слава.»

– Странно, – подумал я вслух, возвращая записку. – С Заплатиным-то ясно: он твоего деда оперировал, я помню, был об этом как-то разговор. Видно, сдружились. Они же почти одного возраста. Но все равно, странная записка.