Александр Бушков - НКВД. Война с неведомым

• Название: НКВД. Война с неведомым
• Автор: Александр Бушков
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-373-00189-2

"Удивительное рядом, но оно запрещено!" – эти слова Владимира Высоцкого с полным основанием можно взять в качестве эпиграфа к этой книге.

В ней рассказывается о необъяснимых с точки зрения воинствующего материализма событиях, записанных автором со слов бывших сотрудников советских спецслужб. Да, наши славные чекисты многократно сталкивались в своей практике с паранормальными явлениями. И, бывало, совершали подвиги, которым могли бы позавидовать Скалли и Фокс Малдер из "Секретных материалов"! Но их обязывал и обязывает по сей день "закон молчания"! Обойти его сумел Александр Бушков, в течение тридцати лет собиравший материалы, связанные с "чертовщиной" на войне и в ходе тайных спецопераций НКВД.

---

В общем, у местных товарищей была для таких целей надежная, как танк, конспиративная квартира. И надежность ее заключалась в том, что хозяином был не стукач какой-нибудь и не чья-то потайная любовница. Вовсе даже наоборот – ветеран. Заслуженный такой дедок, начинал буквально с самого начала, с семнадцатого, будучи уже в годах, на пенсию вышел в сорок шестом, а весь промежуток ухитрился прослужить совершенно без арестов, выражений политического недоверия и тому подобных неприятностей. Учитывая, скольких наших сотрудников подмели периодические оздоровления рядов, такого вот старичка нужно уважать… Больших чинов он не выслужил, особого иконостаса на свою богатырскую грудь не удостоился, как-никак, остался на свободе и на почетной пенсии, а это, скажу я вам, многое компенсирует. У иных вся грудь была в бляхах, на петлицах ромбы друг дружку теснят – и чем кончили? То-то…

Познакомили меня с ним, посидели, употребили. Меня заранее предупредили, что у дедугана есть свои бзики и, когда он начнет возвеличивать свое боевое прошлое и своих коллег, а нас, нынешних, легонечко вышучивать, не следует ни обижаться, ни лезть в дискуссии. Зря предупреждали. Я и сам прекрасно знал за нашими седенькими ветеранами этот пунктик. Конфликт поколений своего рода, понимаете ли. Отцы и дети, так сказать. Любили они при всяком удобном случае почирикать, что нам, молодым, с нашей техникой и организацией все достается очень уж легко. А у них, мол, были исключительно три «н»: ноги, нюх, наган… Я привык. При некотором навыке и опыте можно все это грамотно свести на нет…

В общем, у нас с ним общение наладилось. Болтали о том о сем, а попозже, когда хорошо посидели и размякли, отчего-то зашел разговор о всякой чертовщине. И выяснилось, что никто из присутствующих ни с чем подобным сам не сталкивался – но почти все от кого-то заслуживающего доверия что-то такое слышали…

И разговор на эту тему затянулся настолько и приобрел такой накал, что наш дедок, изрядно клюкнув, откровенно повелся. Начал с многозначительных оговорочек, а потом он, не выдержав, уже открытым текстом выдал, что он нас, молодых, и тут обошел. Потому что сам видел в двадцать восьмом такое…

Привожу по памяти, как запомнилось. Его манера выражаться подзабылась, уж извините, но детали и смысл постараюсь передать точно, без всякой отсебятины.

«Гнали мы по тайге есаула Калашина. В двадцать восьмом. Собственно говоря, был он такой же есаул, как и я, – по достовернейшим сведениям, выше вахмистра он не поднялся ни в царских казаках, ни у Семенова. Нравилось ему, видите ли, есаулом именоваться. Совсем другой коленкор, ежели атаман – есаул. Ну, что-то в этом есть верное…

Вражина был тот еще. Умный, хитрый, осторожный. С тех самых пор, как семеновцев вышибли за границу, лазил из-за кордона по пять раз в год. С небольшой, хваткой бандочкой. Очень он был зол на Советскую власть, потому что потерял много. Много… Батька его имел и табуны, и торговлю с Китаем, и хар-рошие кубышки были прикопаны. За все за это батьку в свое время к стенке и поставили, что Калашину ангельской кротости не добавило…

Шесть лет не могли мы повязать эту паскуду. Шестерок перешлепали и взяли немеренно, и пару-другую, как бы это выразиться, атаманских штабистов, вот только сам ни в одну ловушку ни разу не влез, и своих к нему внедрить не удавалось. С Лубковым было попроще… слышали про Лубкова? То-то. Удалось втиснуть к нему надежного человека, и угостил он Лубкова из маузера, ради исторической точности – в спину, ну, да с бандитом все средства хороши…

Отдельные элементы, не изжившие поповские предрассудки, украдкой болтали, что этот самозваный есаул душу продал черту. В промен на неуловимость и удачу. И особенно эти шепотки распространились, когда с ним из-за кордона стала приходить какая-то баба. По-научному, любовница, а по-простому, по-мужицки – евонная блядь. О ней у нас были некоторые сведения, без точного описания внешности. Говорили, тоже казачка, из харбинских. И еще говорили, что она-то и есть колдовка, по-городскому – ведьма. Что якобы она Калашина с самим сатаной и свела, а дальше понятно – договор с подписью кровушкой и все прочее…

Красивая, молодая. Но – с-сука! Распоследняя сучня. Зверствовала не хуже мужиков. Причем, когда лютовала, мужиков не трогала, ей было в особенное удовольствие примучить девку. Бывало, они сельских комсомолок захватывали, учительницу, один раз к ним попала инструкторша из райкома… Какими мы их потом находили – это, милая моя молодая смена, разговор не для застолья плотно покушавших людей. Скажу только, что видывал я в жизни многое, а такого… Мстила, ага. Кого-то мы у нее прислонили к стеночке, близкую родню, и не одного человека. И она, изволите видеть, клятву давала о зверском мщении, чуть ли не на сабле и при большом стечении белоказачни. Атаманша, бля…

Ясно было, что баба отчаянная. Точно было известно, что валяет ее один Калашин, а остальные не смеют и облизнуться – убьет. Вот этой детали я лично верю вполне: такая убьет и не поморщится…

И однажды, хорошие мои, нам их укрытку сдали! Неважно, кто, почему и по каким мотивам. Сами знаете, сколько людей – столько и мотивов. Дело не в мотивах, а в результате…

Мы двинули в тайгу несколькими группами. И натакалась на ту избушку как раз наша. Пятеро нас было, было нас немало… Так в песне поется. Был у меня товарищ в транспортной чека на Украине, Еся Ляндрус, вот он эту песенку и пел постоянно. Одним словом, получилось по песенке. Пятеро нас было, было нас немало…

А их – всего трое, ага! В точности как нас и предупреждали. Калашин, эта его Любка и один китаеза, он у Калашина был и за адъютанта, и за палача, и особенно за охранника.

На рассвете мы избушку тихонечко обложили. Китаеза для нас особенного интереса не представлял, и потому его сразу шлепнули, как только понеслось, чтобы проще было работать. А есаула самозваного и Любочку скрутили тепленькими и абсолютно невредимыми. Обыскали, связали, на пол в избушке положили, нагляделись вдоволь, и были мы, ребята, сами понимаете, на седьмом небе – который год все ловили эту гниду, а довелось повязать именно нам. Дело даже не в том, что за него, за живого серьезно обещали Красное Знамя всем участникам захвата. Тут уж дело в гоноре и принципе, что вам объяснять…

Калашин сам по себе был – ничего особенного. Ну, кряжистый, ну, бородатый, как цыган, ну, когда на свободе и при власти, выглядел орлом и соколом… Ну и что, мало ли таких?

А вот его Любка… Ребята, ну это была баба… Это надо видеть. Казачка, точно. Волосы – вот досюда. Глаза – во! Грудяшки гимнастерочку распирали. Чего ни коснись – все у нее на «во»: фигура, грудь, жопа, мордаха…

Командиром у нас был товарищ Дубов. Надежнейший товарищ, из балтийских. Не с «Авроры», это стопроцентно, но с какого-то кораблика лишь самую малость пониже революционным рангом. Почти такого же заслуженного. Правильный был человек. Беспощадный к врагам и готовый душу отдать за братьев по классу.

Все мы на нее смотрели, ощущая, что зубы ноют, а первому эта идея пришла в голову товарищу Дубову. Посмотрел он, как связанный есаул зубками поскрипывает, и сказал что-то вроде:

– А что, господин есаул, ваше степенство, сладенько было эту проблядь драть от всей кобелиной удали? Я так полагаю, что весьма даже сладко. Только вот что я тебе скажу, контра: больше ты в своей жизни никого драть не будешь, это уж точно, потому что жить тебе, гниде, ровно столько, сколько отзаседает трибунал. И твоей Любке тоже. А напоследок, чтобы тебя, паскуду, еще круче проняло, мы твою Любочку впятером на твоих глазах отхарим со всем усердием. Чтобы смотрел и завидовал, твердо зная, что самому никого уже драть не придется…

И мы поняли, что он не шутит. Скажу вам откровенно, эта мысль всем понравилась. Во-первых, девка была недюжинная, а во-вторых, за ней, как и за ее кобелем, накопилось столько грехов, что пули для нее было маловато.

Товарищ Дубов свои мысли, чего бы они ни касались, любил претворять в жизнь незамедлительно. Мы ему быстренько помогли: нашли пару костылей, вколотили в пол, руки ей привязали вроде распялки, шаровары с нее сняли, кальсоны тоже, а гимнастерку товарищ Дубов снимать пока не велел. Повернулся к есаулу и, весьма недобро улыбаясь, пояснил:

– Гимнастерку я на ней рвать буду. Чтобы орала и брыкалась. Так мне приятнее, а тебе, гнида, мучительнее переживать…

Любка лежит, спокойная, сука, в лице ни кровинки, но не плачет, не причитает – не тот жизненный типаж… Говорит Дубову:

– Баб в жизни имел много?

Дубов, с этакой матросской лихостью приосанившись, отвечает, не задумываясь:

– Ну, конечно, меньше, чем хотелось бы, если откровенно – но все ж изрядно. Жаловаться грех.

А Любка:

– Отбегался, флотский. Я – даже не твоя последняя баба. Я – твоя смерть.

Мы так и покатились. А товарищ Дубов, не полезши за словом с карман, отвечает: