Николай Черушев - 1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе

• Название: 1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе
• Автор: Николай Черушев
• Издательство: FB2Fixe7ff5b79-012f-102b-9d2a-1f07c3bd69d8
• Жанр: История
• Год: 2003
• ISBN: 5-94538-305-8

Военный историк Н.С.Черушев занимается темой репрессий в Красной Армии свыше 40 лет. Еще молодым офицером он увлекся сбором материалов, а затем интенсивно работал в центральных и местных архивах, в обществе "Мемориал" и его региональных отделениях, в архивах военных академий; по названной проблеме им выпущены две книги, опубликовано множество статей.

В новой книге автор рассказывает о трагических судьбах нескольких десятков первых лиц Красной Армии и Флота, среди которых М.Н.Тухачевский, Н.Э.Якир, И.П.Уборевич, В.К.Блюхер, А.И.Егоров, Я.И.Алкснис, П.Е.Дыбенко, А.В.Горбатов, А.А.Свечин, Г.Д.Гай, Я.К.Берзин, Ю.В.Саблин и другие. Расправы с военными занимают совершенно особое место в истории политических репрессий в СССР. Уничтожение значительной части армейской элиты весной-летом 1937 г. было едва ли не первой кампанией, организованной не по "классовому", а по профессиональному признаку. В книгу включены также уникальные сведения о судьбах членов семей и ближайших родственников репрессированных военных; материалы о тех, кого не смогли сломить "мастера заплечных дел."

---

Егоров уехал в Тбилиси, в штаб округа, а на него в Москве продолжали поступать все новые и новые показания, в частности, от арестованного комкора Н.В. Куйбышева, его предшественника на посту командующего войсками ЗакВО. В этот промежуток времени (февраль – март 1938 года) маршал Егоров прошел через очные ставки в НКВД СССР с ранее арестованными И.П. Беловым, Г.Ф. Гринько, И.К. Грязновым, Н.Д. Кашириным, А.И. Седякиным. Все они, за исключением Каширина, называли Егорова участником антисоветской организации. О показаниях Н.Д. Каширина на очной ставке с Егоровым 26 февраля 1938 года мы уже упоминали. Маршал решительно отрицал выдвинутые против него тягчайшие обвинения, как он это сделал 21 февраля на очной ставке с Гринько в присутствии Ворошилова. Очные ставки, объяснительные записки – так проходил день за днем и времени на командование округом совсем не оставалось, ибо надо было отбиваться то от одной серии обвинений, то от другой.

О том, насколько тяжело переживал опальный маршал обвинения в свой адрес, свидетельствуют его письма, в том числе и к Ворошилову. Приведем выдержки, например, из письма наркому обороны от 28 февраля 1938 года, то есть написанного через два дня после очной ставки с Н.Д. Кашириным. И писал его маршал Егоров в последней надежде найти понимание, поддержку и помощь со стороны влиятельного члена Политбюро.

«Я представил Вам свои выводы по основным вопросам, которые были поставлены на очной ставке со мной врагами народа. Со всей глубиной моей ответственности за себя, за свои поступки и поведение я вновь и еще раз вновь докладываю, что моя политическая база, на основе которой я жил в течение последних 20 лет, живу сейчас и буду жить до конца моей жизни – это наша великая партия Ленина – Сталина, ее принципы, основы и генеральный курс.

За все эти 20 лет, проводя в жизнь все задачи партии и борясь за их осуществление, у меня не было ни одного облачка, которое вызывало бы какое-либо малейшее сомнение и тем более колебание в отношении правильности задач партии и критики руководства. Этого никогда не было и никто не посмеет говорить обратное. На тех же основах было и зиждилось мое отношение к задачам Красной Армии и отношение к руководству армии в Вашем лице. Я со всей решительностью это подчеркиваю и заявляю, как бы и что бы ни говорили по этому вопросу в отношении меня предатели и шпионы.

Я не безгрешен. Допускаю, что и я и мне говорили по отдельным моментам практической работы. Но со всей решительностью скажу, что я тотчас же перегрыз бы горло всякому, кто осмелился бы говорить и призывать к смене руководства. Моя политическая база оставалась и остается незыблемой. Мое политическое лицо не обрызгано ни одной каплей грязи и остается чистым, как оно было на протяжении всех 20 лет моего пребывания в рядах партии и Красной Армии. Исходя из этого сознания, тем более тяжело переживать всю ту обстановку, которая сложилась в отношении меня. Тяжесть переживаний еще более усугубилась, когда узнал об исключительной подлости и измене Родине со стороны бывшей моей жены, за что я несу величайшую моральную ответственность.

Дорогой Климент Ефремович! Я переживаю исключительно тяжелую моральную депрессию. Я знаю и сознаю, что показания врагов народа, несмотря на их вопиющую гнусность и клеветничество, надо тщательно проверить. Но я об одном не могу не сказать, а именно: конечно, партия должна получить исчерпывающие данные для окончательного решения моей судьбы. Решение будет являться следствием анализа показаний врагов против меня и анализом моей личности, в совокупности всех моих личных свойств.

Если бы я имел за собой, на своей совести и душе хоть одну йоту моей вины в отношении политической связи с бандой врагов и предателей партии, родины и народа, я не только уже теперь, а еще в первые минуты, когда партия устами вождя товарища Сталина объявила, что сознавшиеся не понесут наказания, да и без этого прямо и откровенно об этом заявил в первую голову товарищу Сталину и Вам. Но ведь нет самого факта для признания, нет вопросов моей политической вины перед партий и Родиной как их врага, изменника и предателя…

Дорогой Климент Ефремович!

Я подал записку Сталину с просьбой принять меня хоть на несколько минут в этот исключительный для моей жизни период. Ответа нет. Я хочу в личной беседе заявить ему, что все то светлое прошлое, наша совместная работа на фронте остается и впредь для меня самым дорогим моментом жизни и что это прошлое я никогда и никому не позволял чернить, а тем более не допускал и не могу допустить, чтобы я хоть в мыслях мог изменить этому прошлому и сделаться не только уже на деле, но и в помыслах врагом партии и народа. Прошу Вас, Климент Ефремович, посодействовать о приеме меня тов. Сталиным. Вся тяжесть моего переживания сразу же бы спала, как гора с плеч.

Я хочу, мне крайне необходимо моральное успокоение, какое всегда получаешь от беседы с тов. Сталиным.

Еще раз заявляю Вам как моему непосредственному начальнику, соратнику по боевым дням гражданской войны и старому другу (как Вы выразились в своем приветствии по случаю моего пятидесятилетия), что моя политическая честность непоколебима как к партии, так к Родине и народу.

Уважающий Вас

Маршал Советского Союза

А.И. Егоров»[95]

Напомним, что очные ставки Егорову, находившемуся еще на свободе, делали с арестованными в разное время командармами Беловым, Кашириным, Седякиным, комкором Грязновым. Даже поверхностный анализ письма показывает. что почему-то всех их Егоров безоговорочно считает, бандой предателей и шпионов, зная при этом сущность предъявленных к ним обвинений только лишь со слов руководителей НКВД. Все эти люди однозначно зачислены им во враги народа со всеми вытекающими отсюда последствиями. И невдомек ему, что и сам он вполне мог быть на их месте и давать подобные показания. Как не возникает и вопроса – а почему, собственно говоря, уже вынесен приговор («враги народа»), если следствие еще не закончено. Как видно из письма, не ставится Егоровым под сомнение и вопрос о законности ареста названных военачальников, которых он близко знал в течение двух десятилетий. Не видно и протеста против ареста своей собственной супруги, которую он поспешил назвать бывшей женой и шпионкой. Ничего подобного не просматривается в приведенном выше письме Егорова Ворошилову, а есть только леденящий душу страх перед неизвестностью, нависшей угрозой ареста, опасения за служебную карьеру и жизнь.

Не получив существенной поддержки и помощи со стороны своего наркома. Егоров вновь и вновь пытается добиться приема у Сталина. Так, он направляет 2 марта 1938 года в его адрес очередное письмо, в котором отрицает все утверждения Гринько, Седякина, Белова и Грязнова о его вражеской деятельности, как сплошь клеветнические, и заявляет, что он чист перед народом, партией и Красной Армией. Это письмо по своему содержанию во многом перекликается с приведенным выше его посланием к Ворошилову. В нем, в частности, Егоров клятвенно заверяет: «Я заявляю ЦК ВКП(б), Политбюро, как высшей совести нашей партии, и Вам, тов. Сталин, как вождю, отцу и учителю и клянусь своей жизнью, что если бы я имел хоть одну йоту вины в моем политическом соучастии с врагами народа, я бы не только теперь, а на первых днях раскрытия шайки преступников и изменников Родины пришел бы в Политбюро и к Вам лично, в первую голову, с повинной головой в своих преступлениях и признался бы во всем…»[96]

Промежуток времени между написанием процитированных писем был для Егорова наполнен тревожным ожиданием решения вопроса о его пребывании в составе ЦК ВКП(б). Несмотря на титанические усилия Егорова дезавуировать показания на него со стороны узников тюрем НКВД, на отчаянные попытки вернуть утраченное доверие Сталина, Ворошилова и других членов Политбюро, именно в это время (28 февраля – 2 марта 1938 года) опросом членов и кандидатов ЦК ВКП(б) принимается постановление следующего содержания:

«О тов. Егорове.

Ввиду того, что как показала очная ставка т. Егорова с арестованными заговорщиками Беловым, Грязновым, Гринько, Седякиным, т. Егоров оказался политически более запачканным, чем можно было бы думать до очной ставки, и, принимая во внимание, что жена его, урожденная Цешковская, с которой т. Егоров жил душа в душу, оказалась давнишней польской шпионкой, как это явствует из ее собственного показания, ЦК ВКП(б) признает необходимым исключить т. Егорова из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б).

Секретарь ЦК

И. Сталин»[97]

Странное впечатление вызывает чтение этого документа. Выходит, что определенный процент политической запачканности членов ЦК ВКП(б) все же допускался, а вот Егоров не удержался в рамках дозволенного и вышел за его пределы. Конечно, подобное толкование – явный абсурд, но оно невольно напрашивается. Как абсурдно и то, что ЦК ВКП(б) выражает неудовольствие по поводу мира и согласия в семье Егорова до момента ареста его жены, вменяя данный факт дополнительно ему в вину. Такое вот постановление получил Егоров в начале марта 1938 года. Что оно означало и что могло за ним последовать, он мог убедиться на десятках примеров других людей в истекшем году.