Андрей Дашков - Мокрая и ласковая

• Название: Мокрая и ласковая
• Автор: Андрей Дашков
• Жанр: Ужасы и Мистика

Внезапно разбогатевший художник-абстракционист осуществляет свою мечту, купив старый дом на берегу озера и поселившись в нем с семьей. В дальнейшем выясняется, что дом имеет свою мрачную историю, а утонувшие в озере иногда возвращаются на берег. Но худшее случается в канун Нового Года...

Всегда ли воплощение наших желаний – это то, что нам действительно нужно? Что делать, если все лучшее – позади? Носим ли мы в себе семена саморазрушения и при каких условиях они прорастают? Может быть, для некоторых безумие – это закономерность?

---

Он ощутил прикосновение к пальцам и медленно перевел взгляд на свою руку, погруженную в воду до кожаного ремешка часов. Белые сучья были словно кости гигантского зверя, обглоданные дождями. Все дышало умиранием, и отовсюду выглядывала смерть. Такая же неуловимая, как переход от бледно-кожистого к мглисто-серому, гнилостно-коричневому, заплесневело-болотному, зеркально-черному и, наконец, неотличимому от бесцветной темноты жидкой субстанции…

Еще одно прикосновение. Ледяное, жесткое… или ему показалось? Он украдкой посмотрел по сторонам. Неизменность была ему ответом. Неприятная и завораживающая. Где же голая брюнетка, еще не впавшая в маразм? Вверху, на виду у солнца и теряющих чувство реальности художников, или уже превратилась в кусок мяса под слоем текучего льда?..

Он резко выпрямился, и ствол тяжело осел под ним. Он ступил на берег и оглянулся. Слабые волны быстро затухали; в воде покачивалась разбитая мозаика отражений.

Стеклов снова стоял на травяном ковре. К подошвам туфель прилипла вязкая грязь. Рука оставалась холодной, как будто была погружена в ведерко со льдом. Он посмотрел на пальцы – впервые в жизни они показались ему чужими, голубовато-белыми, принадлежавшими одной из статуй, с которой он поменялся конечностью… «Черт, как легко сдвигается крыша!» – подумал он, уверенный в том, что по большому счету с его головой все в порядке. Не в порядке был единственный орган, не поддающийся локализации и отвечающий за адекватное восприятие действительности. Блуждающий орган, чаще гнездившийся рядом с глазами, но порой опускавшийся ниже живота. Орган, бесконтрольно истекавший энергией, словно ядом.

Впервые за долгое время Бориса потянуло выплеснуть ее из себя. В этом смысле творчество напоминало процесс выделения или мастурбацию, подменявшую подлинное слияние жалкими потугами воображения. Смерть была абстракцией и его чувства тоже были абстракцией; ничто не могло выразить их лучше, чем плоское убожество геометрии.

В момент личного упадка он почувствовал некое оправдание своим картинам. Действительно, что есть более неопределенное и тупиковое, чем черное пятно на безликом фоне? И, как бы не бесились апологеты реализма по поводу беспредметного искусства, в головах у людей, в сущности, царит беспредметный ад: серая смазанная решетка мыслишек, зловонные кляксы отчаяния, алые туманы гнева… Поток сознания – всего лишь бесконечно разматывающийся и очень узкий холст. Беспредметность была изначальным океаном, в котором застывал ненадолго (всего лишь на одну жизнь) полярный ледник реальности…

Не изменив своего решения купить дом, Борис вернулся обратно – в прибежища тоски и избитых фраз. Все говорило о зловещей тайне, возможно, неизвестной нынешним хозяевам. Это не пугало его. Он был согласен на что угодно, лишь бы не продолжалась та тупая, бессмысленная жизнь, которую он вел до сих пор.

Старушка уже удалилась в свою спальню. Стеклову внезапно показалось, что никакого Гальберта не существует. УЖЕ не существует. Чувство было мимолетным и абсолютно иррациональным. Он оставил записку светилу хирургии; детали предстояло обсудить и уладить адвокатам. Еще какая-нибудь пара недель – и он переберется на новый остров существования в океане дерьма. Он надеялся, что этот остров окажется куда удобнее, чем тот обломок крушения, на котором он пытался удержаться до сих пор.

* * *

Он вел свой «фиат» медленно и неуверенно, потому что был неопытным водителем. Прошел всего месяц, как он сел за руль, и у него все еще были проблемы со своевременным переключением скоростей.

С передней панели ему подмигивала Сабрина. Почему таких девок нет рядом, когда нужно? Ее темные соски казались двумя выпуклыми кнопками, включающими неизвестные системы. А впрочем, известные… Стеклов был убежденным сторонником легализации публичных домов. Сейчас он знал бы, как снять напряжение. А так оставалась водка…

Голос Мадонны, считанный с компакт-диска, укорял того, кто разрушил ее веру и любовь. Борис думал о том, успеет ли до переезда развестись с женой, и понимал, что нет. Теперь, когда у него завелись деньги, она превратилась в обузу, тем более нестерпимую, что обуза эта двигалась и разговаривала. Точнее, бредила, выгоняя воздух из легких.

Привезти жену в дом возле озера означало осквернить новую иллюзию, которую он обрел. А Стеклов цеплялся за свои иллюзии с упорством обанкротившегося циника. Что стерве было делать здесь: осмеивать «старье», ныть по поводу деревенской скуки, глумиться над тишиной, худеть, пытаясь поместиться в ненужный купальник?..

Он понимал и то, что вряд ли она отдаст ему детей в случае развода. Дурацкое препятствие раздражало его. Без сына и дочери все, чего он добился, окажется музыкой, исполняемой для глухого. Нечего и думать о том, чтобы остаться без них в огромном старом доме. Это сведет его с ума быстрее, чем естественный ход вещей.

Придется мириться с присутствием благоверной, как он мирился до сих пор. Спрятать ее как можно дальше и видеть как можно реже. Лучше всего этим условиям соответствовали покойники… Стеклов улыбнулся отражению части своего лица в зеркале заднего вида.

Внутри него происходил какой-то не осознаваемый им процесс. Он ощущал себя человеческой оболочкой, пустой изнутри. В эту пустоту свисали отмирающие высохшие сгустки. Черные сгустки доброты, трусости, хорошего тона и так называемой морали. Их становилось все меньше. Они отпадали от него, словно сгнившие фрукты.

«Хорошо бы собаку купить», – подумал он вслед за Буниным и последующие десять минут решал, какую породу выбрать. Колли казались ему слишком изнеженными, буль-терьеры – зловещими, пудели – чересчур декоративными. В конце концов, он остановился на немецкой овчарке. Придумал даже имя кобелю: Мартин… Его снова закружила карусель бесплодного воображения. Внутри него вращался, освещая только тьму и пустоту, прожектор последней страсти. Луч мог упасть на человека, зверя или даже на что-нибудь НЕЖИВОЕ… Дело было только в подходящем объекте. И выбор находился уже за гранью рассудка…

Собаки – вот кто любит нас просто потому, что мы есть. Борис вцепился пальцами в руль. Внезапно он стал хуже видеть. Берега леса, через который пролегала дорога, утонули в дымке; асфальт подернулся рябью. Стеклов оглох.

Когда-то его любила мать, но уже тринадцать лет она была в могиле.

Глава пятая

Он сидел на веранде в удобном низком кресле, прикладывался к крымскому вину, терпко пахнувшему степью, наслаждался отсутствием жены и одним из последних теплых дней осени. А может быть, и последним. Утром он услышал сводку погоды в телевизионных новостях; жрецы метеорологии обещали похолодание и дожди.

Желто-бурые деревья роняли листья, но полностью опавших было еще немного. Небо оставалось на редкость голубым, а слабый ветер доносил горьковатый запах дыма. Где-то на берегу листья сгорали в пепел. Озеро все еще было скрыто за поредевшими кронами.

Борис ненавидел зиму, слякоть, холод. Умирание природы совпадало с внутренними заморозками. Сейчас он подставлял лицо лучам полуденного солнца и ощущал приятное покалывание в пищеводе. Со времен бедности он сохранил пристрастие к дешевым крепленым винам…

Все проблемы, связанные с переездом, были улажены. Семья начала обживать дом, а Стеклов начал привыкать к нему. Спустя неделю ему казалось немыслимым, что еще совсем недавно он жил в многоэтажке.

Жена уехала в город (к его удивлению, толстуха быстро освоила машину), и он присматривал за детьми, игравшими со щенком. Борис сдержал данное себе обещание и приобрел кобеля чистых кровей. Из дома доносились звуки радиоприемника, настроенного на одну из музыкальных станций. Сейчас там тихо плескалось фоно Телониуса Монка.

Пятилетний Славик, четырехлетняя Рита и трехмесячный Мартин составляли забавную группу. Мартин был толст, не слишком уверен в себе и пока издавал звуки, лишь отдаленно похожие на лай. Исследовать свою территорию ему предстояло в близком будущем, а пока он катался на ковре из желтой травы вместе со Славиком, и оба самозабвенно слюнявили друг друга.

Борис не вмешивался в их игры. Вино и солнце растащили и расслабили его до приятной крайности. Было бы неплохо, если бы этот день оказался подлиннее. Потом ему все же стало зябко, несмотря на теплую куртку, надетую поверх джинсового костюма «рэнглер». Он встал, размял ноги и отправился за Славиком, убежавшим в глубину парка. Ритуля отставала и выглядела немного растерянной. Борис взял ее на руки.

Он не сразу отреагировал на изменение звукового фона. Радостное повизгивание вдруг смолкло. Стеклова посетил призрак тревоги. С дочерью на руках он пошел в том направлении, где исчезли мальчик и щенок.

От владений соседа его парк отделяла только полоса густых малиновых кустов. Между кустами образовались темные арки, чрезвычайно привлекательные для человека в пятилетнем возрасте, и Борису показалось, что он знает, где искать Славика.