Яков Гройсман - Вацлав Дворжецкий – династия

• Название: Вацлав Дворжецкий – династия
• Автор: Яков Гройсман
• Издательство: ДЕКОМ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-89533-023-1

Семья Дворжецких – звездная династия российского кинематографа. Глава семьи Вацлав Дворжецкий, выдающийся актер театра, человек сложной трагической судьбы, впервые появился на экране в возрасте 57 лет в фильме «Щит и меч».

Яркой, но короткой была творческая судьба старшего сына, Владислава, ставшего знаменитым сразу после своего дебюта в фильме А. Алова и В. Наумова «Бег», – всего десять лет. Младший, Евгений, – ныне также популярный актер театра и кино. В книге впервые опубликованы воспоминания близких, друзей и коллег Вацлава и Владислава Дворжецких: Р. Левите, Е. Дворжецкого, Н. Литвиненко, М. Ульянова, В. Наумова, В. Титовой, А. Панкратова-Черного, В. Пичула и других. Публикуются мемуары Вацлава Дворжецкого «Пути больших этапов» и дневниковые записи Владислава Дворжецкого «Наедине с собой».

---

Когда я сегодня смотрю «Танцплощадку», то понимаю что это просто чушь!.. Что я делаю? Ужас! А вот, допустим, «Мечты идиота» – эта работа мне по-прежнему нравится, я нахожу в ней какой-то свой смак, свою прелесть. Пересматривая какую-нибудь «Монсору» – ну, ничего, ничего… Ох ты!.. А вот это вообще не помню, как снимали…

Нина: – Мне всегда казалось, что Вацлав Янович относится к своим сыновьям – Владу и Жене – не как к детям, а как к своим заготовкам, что ли. Ну, давай, подрастай скорее сам, а там разберемся, потягаемся!..

Женя: – С Таней у него были немного другие отношения. До их дурацкой ссоры. Я только недавно случайно узнал от мамы, что Таня вышла замуж потому, что была беременная. «Папа, где нам жить?» – «А это, ребята, ваши проблемы. Где хотите, там и живите. Уезжайте на какую-нибудь стройку, на целину… Вы решили вдвоем жить, вот и идите».

Я таких крутых мужиков, по-настоящему крутых, в своей жизни не встречал. И говорю это совсем не для того, чтобы вот таким образом увековечить память отца, не для того, чтобы это было где-то написано, – просто так было на самом деле.

Честно говоря, если написать сценарий и снять фильм про жизнь отца, матери, ее брата, папиной сестры, живущей сейчас в Аргентине, будет потрясающая история. Но среди нас, современников, я пока не вижу человека, который смог хотя бы напомнить чем-то (не внешне, разумеется) отца. Вот был актер Владимир Белокуров – может быть, такого уровня личность нужна на этот материал. Из современных актеров не вижу никого, кто мог бы не передать, а сыграть отца.

Нина: – Он был разным… Хотел быть сельским добряком – был им, захотел побыть благообразным старцем – побыл, решил вдруг стать рафинированным интеллигентом – пожалуйста, навешать лапши журналистам – с удовольствием!..

– Вы обсуждали с отцом трудности, успехи, неудачи?

Евгений: – Я пытался пару раз рассказать, что у меня творится внутри… Мы шли от метро, я что-то возбужденно рассказываю, делюсь… Было сказано: «Ты сегодня ничего такого не курил?»

Мне это и обидно, и оскорбительно – но это было в порядке вещей.

Никаких советов. Не получается что-то – начинай все сначала. Учись доходить до всего сам. Сам строй свою жизнь, себя. Я родился, когда ему было пятьдесят. Когда мне было только десять лет – ему шестьдесят, мне еще двадцать – ему уже семьдесят… Семьдесят!..

Я вообще очень рад, что довелось общаться с моими старшими родственниками и что эта связь существует во мне. Для моего поколения отец с матерью по возрасту – словно бабушка и дедушка. У моей дочери Анны дед родился в 1910 году, а она – в 1990-м. И вот эта связка чуть не в век сама по себе – урок.

– Вацлав Янович ощущал свое дворянство?

– Я уверен, что отец ощущал такую связку между поколениями, для него это было важно. Дворянские корни были для него важны. Дома даже где-то лежит бумажка с воссозданным отцом нашим родословным древом. И еще купчая на владение землей не то в Брестской области, не то на Западной Украине… Отец описал нам герб рода Дворжецких и рассказал, что в Кракове, во дворце Вавель, он нашел захоронение своих предков. Я не был в Кракове и отношусь к изысканиям отца спокойно… Наверно, до поры до времени. Вот когда совсем нечего будет делать – может быть, займусь.

– Почему, с одной стороны, «делай свою жизнь сам», а с другой – такой диктат?

Характер у папы был нелегкий. По словам мамы, все-таки он страдал от каких-то своих поступков… А я думаю – нет. Не страдал он. Он не придавал значения своему характеру и поступкам в отношении родных. Он обижал, а через секунду находил оправдание тому, что сказал правду, а не что-то резкое или обидное. Но – это он мог делать только с семьей. Это касалось только меня, мамы, Таньки. Всё. Владик всегда жил своей жизнью.

Папа никогда не просил маму, Таню или меня извинить его. Ни разу такого не было. При этом никогда у них с мамой не было «разбора полетов». Вот мы с Ниной после ссоры начинаем разбираться – и опять ругаемся. Отец никогда этого не делал. У него всё происходило за секунду – и ссора, и примирение. И спустя эту самую секунду он говорил: «Ну, пойдем обедать». То, что сегодня интересно, завтра становилось для него пустым местом.

Когда отец ослеп, ему в обществе слепых дали магнитофон. Он слушал кассеты типа «Перечитывая Достоевского, Толстого…» и т. д., а потом вдруг начинал говорить: «Толстой – это самый величайший русский писатель!.. Женя, вот ты его перечитывал когда-нибудь?» – «Папа, но ведь ты же говорил мне: «Не надо учить жизни, а Толстой только этим и занимается, учит и учит, как правильно, как неправильно… Зачем нужна вся эта художественная литература? Дайте мне факт, дайте мне историю!» Ты же мне это сам говорил?!» Не обратив внимания на мои слова, он продолжает: «Только художественная литература! Неосмысленный факт никому не интересен!» Проходит какое-то время – и всё переворачивается с ног на голову.

Нина: – Когда в доме появлялись новые люди, которые всё принимали за чистую монету, Вацлав Янович мог устроить такое представление!.. Мы-то всё это слушали уже много раз, а гости-то в первый – и он морочил им голову с таким удовольствием, что ты сам, глядя на этот спектакль, забывал обо всем и начинал хохотать или удивляться вместе со всеми. В сотый раз. А главное – понять, что он морочит голову, совершенно невозможно!..

Жениных подружек Вацлав Янович встречал так: «Раздевайся, ложи… э-э-м-м… садись». Девушки его очень любили и не обижались.

Евгений: – Главный отцовский завет – жить и не уставать жить.

В одном из интервью, когда папе было уже под восемьдесят, после перечисления своих увлечений он сказал: «И еще языки учу»… Думаю, что это опять же было дурачеством перед журналистами. Он мог сказать всё что угодно!.. По-польски действительно говорил и писал свободно с детства. Ане, нашей дочери, он пел песню по-английски, не понимая ни слова!.. В тридцать четвертом году, когда отец сидел в тюрьме на доследовании, кто-то научил его этой песне. Или по-французски выдавал целые монологи, выученные когда-то для театра, он играл Вронского, Каренина…

Думаю, что режиссерам с отцом работать было очень нелегко, потому что он сам всегда знал, как нужно сделать сцену или эпизод, – ему казалось, знал лучше, чем постановщики. Но интересных, настоящих режиссеров он любил и умел их слушать.

Роли он играл самые разные. Не было у него ролей на сопротивление. Он играл всё – от китайца до Ивана Грозного. Как-то я перебирал отцовские театральные фотографии, переснимал их, и у меня возникло ощущение, что отец вообще никогда не напрягался на сцене, а делал это легко и радостно.

Он обожал грим. Клеил себе всякие бороды и носы… Разукрашивал себя, дурачился, менял голос, походку… Специально отращивал бороду, а мама вела борьбу с этим «безобразием». Но папа был непоколебим. Вдруг он становился немощным, глубоким стариком… Ему просто хотелось побыть немного и таким вот «Толстым». Потом вдруг борода сбривалась, отец «оживал» и сбрасывал с себя одним махом лет сорок, и все вновь видели привычного Вацлава Яновича.

Мне кажется, что все мучения над сложными ролями, ролями на сопротивление – от неуверенности в себе. А отец был актером от природы. Вот в картине Василия Пичула «Вы чье, старичье?» отец снимался вместе с Сергеем Плотниковым. Дядя Сережа был настолько естествен в роли деревенского мужика, что, глядя на него, можно было подумать – фильм документальный. В то, что Плотников – актер, просто невозможно было поверить, казалось, что его взяли из какой-то деревни и посадили перед камерой. Отец же всё делал по-другому. Он чувствовал природу игры. Один старик в этом фильме – от природы, от сохи. А второй дает чуть обобщенный образ, чуть больше, чем просто человек. И когда идет игра (не проживание, а игра), то остается зазор между образом и личностью, играющей этого человека, а также зрителем, который суммирует намек на образ, личность артиста и свои собственные ощущения во время просмотра.

Я никогда папе этого не говорил, он бы мне голову разбил за это… Шучу, конечно. А как он хвастался своей придумкой во время проб у Васи!.. Когда он вынул вставную челюсть, ошарашив тем самым бедного Василия мгновенно изменившимся лицом. Как он был доволен собою тогда!..

Я думаю, что это самое трудное в актерской профессии – просто играть. Не жить, не переживать, не показывать зрителю:

как я точно понимаю это! и как я могу вывести себя на это переживание! – а играть. Играть ситуацию, характер. Играть легко. Играть так, чтобы зритель не видел пота, творческих мучений… Но пошлость и состоит в том, что артист по своей природе очень хочет, чтобы зритель все-таки увидел, понял – тяжелая у него работа!.. И полюбил бы его (артиста!) именно за это. Не за то, что он развлекает публику, хотя изначально профессия артиста существует именно для этого, а вот за эти «мучения».

Не буду врать, но действительно очень многие вещи я сейчас воспринимаю через отца. Какие-то свои, противные мне самому черты характера, все мои «взбешения», «вспыления»…