Гертруд Лефорт - Преддверие неба

• Название: Преддверие неба
• Автор: Гертруд Лефорт
• Жанр: Классическая проза

---

– Хорошо, – сказал один из прелатов, обращаясь ко мне, – я согласен с вами в том, что новая картина мироздания может укрепить веру в Творца и прибавить ей красоты и величия. А как же быть со спасением? Мыслимо ли, чтобы Бог послал Своего Единородного Сына на эту жалкую, маленькую планету, какой она представляется вашему учителю?

Я ответил:

– В спасении Бог являет людям Свою сущность, небесные тела не могут поколебать веру в спасение, она может поколебаться лишь по вине самого человека.

Молчавший до этого аскет неожиданно поднял голову:

– Тут вы правы, юноша, но человек слаб, он не должен дерзостно вопрошать Бога о тайнах, скрываемых от нас Его мудростью.

Он произнес это тихим, почти немощным голосом, однако все гости мгновенно умолкли; казалось даже, будто они затаили дыхание.

– Мы вопрошаем не Бога, – возразил я. – Мы вопрошаем природу.

– Природа – язычница, – откликнулся аскет. – Великий учитель Аристотель знал, как с ней надлежит обращаться. У нас есть все основания быть благодарными ему, ибо далеко бы мы зашли, если бы каждый занимался исследованиями, как ему вздумается. Сто лет назад один исследователь дерзнул самовольно вопрошать Библию, и это привело к расколу Церкви. Теперь, боюсь, дело дошло и до раскола между Богом и миром человека. Скажите мне, юноша, неужели вы никогда не испытываете страха стать жертвой обмана?

– Наши приборы и инструменты честны, они не обманывают нас, – отвечал я, – они не знают ни страха, ни тщеславия, они говорят правду.

– Но их ответы противоречат Священному Писанию, – сказал аскет. – В Библии сказано: «Стой, солнце, над Гаваоном» [4], а не «стой, Земля»…

– Что тут имеется в виду, я не понимаю, – честно признался я. – Библия – не учебник природоведения. Я знаю, что Бог есть и останется владыкой творения, независимо от того, что я сумею или не сумею понять в этом творении.

– Браво! – воскликнул кардинал. – Для такой молодежи новая картина мироздания не может быть опасна! – При этом он повернулся в сторону аскета.

– И даже если бы она и была на первых порах для нее опасна, – разве не надлежит все же предпочесть истину? – страстно произнес я.

Однако тут кардинал отступил.

– В том-то и дело, – молвил он нерешительно, – что это вопрос из вопросов; только ставить его следует несколько иначе: может ли быть истиной то, что противоречит вере?

Я хотел ответить: «Может ли противоречить вере то, что есть истина?» – но тут вновь вмешался аскет.

– Что есть истина, определяет Святая Церковь, – сказал он, сурово глядя на меня, и я промолчал, а вместе со мной благоговейно смолкло и все общество…

Вечером того же дня ко мне обратился молодой капеллан кардинала:

– Известно ли вам, что вы сегодня, так сказать, предстали перед самой инквизицией? Тот молчаливый гость – не кто иной, как цензор Святого судилища.

– Я навредил учителю своими речами?.. – в ужасе спросил я.

Он приложил палец к губам в знак молчания, но мне показалось, что в глазах его было что-то обнадеживающее.

Потом у меня появилась слабая надежда на свидание с Дианой. Однажды во время утренней мессы в часовне кардинала я заметил обеих ее спутниц. После службы я приблизился к ним и по словам приветствия понял, что дамы по-прежнему настроены по отношению ко мне очень благосклонно. Они усердно закивали мне, так что заколыхались их черные кружевные покрывала, и шепотом сообщили, что Диана пребывает в добром здравии и благополучно гостит у них, хотя и живет в полном уединении, но вскоре, как только у кардинала созреет один план, покров тайны с их гостьи будет снят. Затем они представили меня как своего родственника одному молодому маркизу, не забыв с гордостью рассказать ему о славной роли спасителя, которую я сыграл во время их путешествия, на что француз снисходительно подал мне руку. Несмотря на всю неопределенность их намеков, они все же укрепили мою надежду и подбодрили меня, а вскоре упомянутый ими загадочный план и в самом деле осуществился.

Спустя несколько дней, явившись по приглашению хозяина к вечерней трапезе, я нашел кардинала на балконе в тот момент, когда он настраивал телескоп для маркиза. При моем появлении он шагнул мне навстречу со словами:

– Сегодня у нас небольшое торжество: мы празднуем помолвку моей племянницы, и вы, друг мой, должны разделить с нами эту радость, ведь без вас праздник мог вовсе не состояться… – При этих словах, которые, очевидно, тоже были намеком на наши дорожные приключения, он повернулся к маркизу, и тот с несколько высокомерным выражением лица опять протянул мне руку.

Видит Бог, я никогда и не помышлял о том, чтобы заявить какие бы то ни было права на возлюбленную, не говоря уже о надежде повести ее под венец. Я вообще не мог представить себе мою звездную королеву, мою Уранию, как я величал ее в своих восторженно-мальчишечьих мечтах, замужней женщиной. Поэтому сообщение кардинала поразило меня как гром, – напрасно я силился произнести слова, которых от меня, вероятно, ожидали. Но тут отворилась дверь, и вошла Диана, сопровождаемая обеими своими дорожными спутницами. На ней был роскошный наряд, предписываемый женщинам римским придворным этикетом, лицо ее под черной кружевной вуалью казалось узким, осунувшимся и страстно-взволнованным. Кардинал пошел ей навстречу, взял ее за руку и подвел к маркизу со словами:

– Вот, дорогая моя племянница, тот избранник, которого я определил тебе в мужья. Да благословит Господь ваш союз.

Но тут случилось нечто неожиданное, нечто неслыханное! Диана, смертельно побледневшая при словах кардинала, отняла свою руку.

– Ваше Высокопреосвященство, – промолвила она тем гордым, величественным и неумолимым тоном, знакомым мне еще по «преддверию неба, – я не могу принять ваш выбор, ибо уже сама выбрала свою судьбу: есть лишь один человек на земле, за которым я последую хоть на край света, будь то неволя или смерть.

Я не знаю, произнесла ли она в самом деле последние слова, или я расслышал их своим сердцем в глубинах ее души; помню лишь, что в тот миг я словно прозрел: она любит учителя, томящегося в неволе, быть может даже, обреченного на смерть! И мне уже казалось, будто я всегда знал, что она любит его, и только его, и что в этом-то и заключалось невыразимое очарование ее внешнего и внутреннего облика, очарование, которое моя любовь ощутила как аромат одного и того же цветка, расцветшего в лоне ее и моей жизни.

Между тем мы все стояли словно парализованные ее словами. Наконец кардинал обратился к маркизу, по-светски искусно сохраняя самообладание:

– Дорогой маркиз, мы испугали мою племянницу. Мы действовали слишком прямолинейно. Простите бедному слуге Церкви его неуклюжесть в роли отца молоденькой девушки.

– Я, напротив, прошу вас простить меня, Ваше Высокопреосвященство, – ответил маркиз, – мне непривычна роль отверженного.

Он поклонился с ледяной вежливостью и покинул покой.

Кардинал дал знак обеим перепуганным дамам, и те поспешили вслед за гостем, вероятно, чтобы успокоить его. Я ожидал, что кардинал попросит удалиться и меня, но он, очевидно, просто забыл о моем присутствии.

– Дитя мое, – обратился он к Диане, – сознаешь ли ты, что положение твое в Риме небезопасно? Маркиз хотел взять тебя под защиту своего имени и своей страны. Ты только что перечеркнула план, которым я так дорожил ради твоей безопасности и твоего будущего. Нелегко мне будет вновь вернуться к нему.

– Не возвращайтесь к нему, Ваше Высокопреосвященство! – воскликнула она страстно. – Заклинаю вас, не делайте этого – это были бы напрасные усилия: вы не в силах изменить мою судьбу.

Он смотрел на нее с растущим отчуждением.

– Ты хочешь запретить мне заботиться о тебе, Диана? – спросил он с горечью. – Дочери христианского Рима до сих пор не требовали права самим выбирать себе супруга. Откуда вдруг эта строптивость?

Она не отвечала, но от ее молчания исходили какие-то сильные, устрашающие флюиды. Кардинал не сводил с нее глаз. И вдруг взор его сделался слабым и беспомощным: он, без сомнения, понял, что Диана больше не была дочерью христианского Рима.

– Ты уже видела «Медицейские звезды», Диана? – спросил он неожиданно. И, не дожидаясь ее ответа, он повернулся к телескопу, который перед тем настраивал для маркиза, и знаком пригласил ее на балкон.

Она вдруг задрожала. Лицо ее при этом вновь приняло то неумолимое выражение, как это случилось в «преддверии неба». Меня охватил ужас: я почувствовал, что мы приближаемся к бездне, что Диана уже готова признаться кардиналу в своем безбожии. Что это было – безумие? Любой другой на моем месте так и решил бы, но я-то знал, в чем дело. Она хотела любой ценой устранить возможность этого ненавистного брака – ему она предпочла бы суд инквизиции. Неужели она не понимала, что тем самым выносит смертный приговор нашему дорогому учителю?.. Но ведь она и не надеялась на его спасение… О, это ее безверие было еще страшнее, чем я мог представить себе прежде: оно было равноценно отчаянию, ибо утратить веру в Бога – это я впервые понял в тот миг – означает покинуть русло жизни, отринуть самую жизнь.