Гертруд Лефорт - Суд моря

• Название: Суд моря
• Автор: Гертруд Лефорт
• Жанр: Классическая проза

---

– Анна, – сказал Бюдок, – похоже, море желает услышать от королевы признание, прежде чем ты приведешь его приговор в исполнение, но она никак не решится произнести его. Потерпи еще немного.

Анна стояла, вся обратившись внутрь себя, сосредоточившись на песне, которую должна была спеть. Прошло так много времени с тех пор, как она слышала ее в последний раз, ей надо было собрать все свои силы, чтобы вспомнить ее, она должна была отрешиться от всего, что происходило вокруг. Услышав слова Бюдока, она в первый раз за время разговора подняла глаза. На ее тихом лице отразилось удивление. Куда девалась изящная королева, так беспечально владычествовавшая в Руане, когда вдруг началось это ужасное молчание вокруг имени юного герцога бретонцев? Куда девалась та нарумяненная и сверкающая драгоценностями госпожа, отвечавшая на робкий вопрос Анны о судьбе герцога лишь загадочной улыбкой? Куда исчезла та льстивая притворщица, которая только что любезничала с нею здесь, на корабле? От нее вдруг не осталось ничего, кроме маленького, дикого, исполненного отчаяния личика, прозрачного, как береговые камешки, отшлифованные морем, – поистине на море все становится явным!..

Анна не решилась произнести ни звука. Она кивнула Бюдоку: да, она подождет – как она может противиться его просьбе? Ведь море тоже ждет, ему некуда спешить, оно дышит вечностью, оно – почти как Бог. От Бога и от вечности никому не убежать.

Снаружи послышались тихие вздохи: должно быть, море ожило; оно как будто медленно поднималось, чтобы занять свое судейское кресло. Анне де Витре вдруг показалось, что снаружи стало странно светло… Между тем королева села рядом с колыбелью и запела своим слабым, тоненьким голоском. Мелодия путалась, слова заплетались друг за друга, теряя свой смысл; королева фальшивила – жалкая песенка, которую она запела, уподобилась в ее устах тихому бреду безумца. Внезапно она прервала пение и сказала дрожащим голосом:

– Боже мой, что же это такое! Становится все светлее, а принцу ведь нужно спать! Велите опустить полог шатра!

Взор ее упал на Анну, которая все еще стояла у входа; фигура ее теперь была не очерчена серебряным карандашом, а озарена сзади невидимой звездой: море за ее спиной светилось. Королева вскрикнула и припала грудью к колыбели, словно защищая ее своим телом.

– Почему она все еще здесь? Почему она все еще здесь? – всхлипывала она. – Я же велела сказать ей, что принц уснет сам, без ее помощи. Кажется, он уже спит – посмотрите, посмотрите… – Она подняла занавесь колыбели дрожащей рукой.

Тем временем стало так светло, как будто море и в самом деле поднялось на борт и вступило в шатер: теперь стал отчетливо виден каждый угол, в белом сумраке открытой колыбели было видно торжественное лицо маленького принца. Юная, цветущая нянька вдруг громко зарыдала. Заплакали и дамы из свиты королевы; лишь она одна сидела застывшая, как соляной столп, и сухими глазами смотрела в широко раскрытые глаза сына.

Наконец родственница прикоснулась к ее плечу и сказала голосом, полным сострадания:

– Дитя мое, Анна де Витре еще здесь. Доверьтесь ей, прошу вас! Это вовсе не ошибка – то, что принц не может уснуть.

Королева, не ответив, тихо забормотала что-то невнятное; никто не мог понять, к кому обращены были ее слова, – казалось, она говорит с невидимым исповедником.

– Нет, это не ошибка – то, что принц не может уснуть… И я знаю, почему это не ошибка: нет на земле более подлого злодейства, чем убийство ребенка, – а ведь мы убили ребенка. Если, видя преступление, мы молчим, значит, мы соглашаемся с ним. А я молчала… Как молчали все, весь двор! Мы молчали так подло, что, казалось, вот-вот возопиют камни! Мы ели и пили, как будто ничего не случилось, мы наряжались и румянились, мы шутили и танцевали – мы даже спали! Мы прекрасно спали, хотя казалось, что отныне в Руане никто никогда не сможет спать. А мы смогли – отчего же нам было не спать? Ведь с нами не было судьи, который мог бы разбудить нас: судьи тоже спали. Они должны были спать, им же приказали! И только один мой бедный мальчик вдруг не может уснуть!

Она огляделась по сторонам, как человек, не сознающий, где он и что с ним. Женщины одна за другой бесшумно покинули шатер, даже родственница смущенно удалилась. Осталась лишь Анна де Витре, и в глубине шатра стоял Бюдок; лицо его казалось единственным темным пятном в светлом помещении. Королева не замечала его присутствия, она запрокинула голову, как будто собираясь закричать от боли. Золотой чепец сполз на затылок, белокурые волосы упали ей на плечи, словно львиная грива. Она поднялась и сделала несколько шагов в сторону Анны, она словно хотела броситься перед ней на колени, но в то же время казалось, будто все ее существо отчаянно противится этому, вздымается, как волна, ополчившись против нее. Маленькое кукольное личико ее, без румян и украшений еще более жалкое, чем прежде, теперь совсем исчезло, растворилось в своем собственном прообразе – она уже перестала быть самой собою, она была лишь частью чудовищной силы безымянного материнского лона земли.

– Анна! – воскликнула она. – Я знаю, море – твой союзник, ты связана с ним; вы, бретонцы, говорите, что оно справедливо, что оно почти как Бог. Я предаю себя на его суд. Но ведь каждого судью можно просить о пощаде – убей меня, но спаси мое дитя! Клянусь, я сама предам себя в твои руки, как только мы достигнем Корнуолла; пой сколько и где пожелаешь! Я дам тебе ключи от замка Бристоль – ходи ночью по всем его коридорам и переходам, как ходила твоя прабабка Авуаз по замку Ро, захваченному британскими воинами. Услышав твой голос перед моим покоем, я сама отворю дверь твоей песне и стану слушать ее, пока мои глаза не сомкнутся навеки. Не бойся, что я попытаюсь обмануть тебя. Ах, Анна, у тебя нет детей, ты не можешь меня понять, так поверь мне на слово: это не трудно – умереть за своего младенца; я знаю это, я уже чуть не умерла, когда рожала его. Ах, Анна, поверь мне! Поверь мне!

Она совсем забыла, что бретонка не понимает ее языка.

Анна смутно чувствовала, что королева борется с нею за жизнь своего ребенка, ее юное суровое лицо вновь сделалось неумолимым. Она презрительно закрыла глаза. Теперь она вся сосредоточилась на песне. Ей казалось, будто она слышит вдалеке шум прекрасных источников своей родины и лесов волшебника Мерлина и гул прибоя у скалистых берегов, где Дева, Несущая Смерть, тихонько поет гибнущим мореходам колыбельную песнь их матерей.

И вот она уже вступает под сумрачную сень замка Ро, тихо, как порой вступают в дом давно умершие, – нет, как вошла в их дом Дева, Несущая Смерть, чтобы послушать песню у колыбели Алена; Анна, как и она, услышала сладкую колыбельную песнь своей матери. Сердце ее забилось. Ей казалось, что она вдруг вновь проснулась для своей собственной жизни. Сейчас она увидит Алена! Юное суровое лицо ее стало невыразимо мягким.

Королева не сводила с нее глаз. По всему телу ее вдруг как бы пробежала мгновенная дрожь, похожая на вздох облегчения. Она схватила Анну за руки и подвела к самой колыбели. Анна почувствовала на губах благодарный поцелуй и услышала быстро удаляющийся шорох платья. Несколько секунд она оставалась неподвижна, словно в легкой дреме, на грани между сновидениями и пробуждением. Затем она поняла, что королева оставила ее наедине с сыном, – заветный час настал. Не решаясь открыть глаза, она молитвенно сложила руки и запела.

Вначале ее голос звучал очень робко; она пела без слов, это были лишь тихие, монотонно-ласковые, медленно льющиеся, вновь и вновь повторяющиеся звуки, напоминающие сонный плеск кротких прибрежных волн, качающих челн. Но постепенно из мелодии сами по себе стали рождаться слова – милые, невинно-забавные детские стихи; Анне казалось, будто это поет ее мать, она не замечала, что это ее собственный голос превратился в голос матери.

Анна никогда не пела с тех пор, как оказалась у британцев, она не узнавала теперь своего голоса; ей казалось, будто она слышит голос матери. Вот она опять лежит в своей большой старинной кровати в замке Ро и тихонько подпевает матери, баюкающей ее маленького брата Алена.

Как только Ален засыпал, мать выходила, чтобы позвать старую служанку Энору, которая оставалась на ночь с детьми. До прихода Эноры Анна была одна с Аленом и становилась на эти несколько минут его маленькой матерью. Алену это было необходимо: он ведь был такой крохотный; каждый раз, глядя на брата, она испытывала к нему нежную жалость, хотя Ален был розовый и цветущий, – с таким крохой легко может приключиться какая-нибудь беда, и Анна даже на секунду боялась отвести от него взгляд. Охотнее всего она взяла бы его на руки и прижала к груди, но мать и Энора запретили ей это, ведь Анна сама еще была ребенком и могла уронить Алена.

– А когда я вырасту – можно мне тогда будет взять Алена на руки?.. – просила Анна.

– Когда ты вырастешь, – отвечала Энора, – ты возьмешь на руки ребенка, которому сама подаришь жизнь…