Виталий Поликарпов - Закат Америки

• Название: Закат Америки
• Автор: Виталий Поликарпов
• Издательство: Издательство Таганрогского радиотехнического университета
• Жанр: Философия
• Год: 1999
• ISBN: 5-230-24785-1

В монографии рассматривается одна из интересных в познавательном плане проблема будущего единственной сверхдержавы мира — закат Америки. На основании анализа современных проблем американской экономики и бизнеса, внешней и внутренней политики, семейно-брачных отношений, культурного разнообразия и религиозного плюрализма, философии и образования, иммиграции и этносов, музыки и социологии и других сфер жизни с позиций как американцев, так и неамериканцев показывается несостоятельность многих стереотипов об Америке. Рассмотрение концепций А. Тойнби, Д. Икеды, И. Валлерстайна, С. Хантингтона и других видных исследователей, а также привлекаемый обширный материал позволяет обрисовать картину заката белой англосаксонской Америки. Монография написана доступным языком, рассчитана на широкий круг читателей.

---

Вспоминаю первые дни в Урбане, Конец августа, и мы, русские, прилетевшие сюда прямо из-под путча, —живые, так сказать, свидетели, —здесь быстро тускнеем и мало кого интересуем. Скоро окажется, что из двадцати моих студентов половина вообще ничего не слышала о событиях возле российского Белого дома и что имя Руцкой или Силаев им так же ни о чем не говорит, как имена Лукьянов и Пуго. Американское телевидение, способное удержать внимание зрителя только в течение четверти часа, очень быстро охладевает к московским затяжным страстям и переключается на свои собственные. Национальные потрясения усаживают всю Америку за экраны телевизоров, и в течение месяца раскручивается детективный сюжет на тему: смотрел ли десять лет назад судья Томас порнографические фильмы со своей подчиненной Анитой Хилл и приставал ли к ней с гнусными предложениями, как то утверждала красотка Анита.

«Смотрел и приставал», — повторяла вслед за девушкой леволиберальная феминистская, а также просоциалистическая Америка. Раз Томас — консерватор, значит, несомненно, приставал. Доказать что-либо определенное было за давностью лет невозможно, поэтому симпатии распределялись по идеологическому принципу. Признаться в приличном интеллигентном доме, что ты не веришь Аните, которая только спустя десять лет решила обидеться на начальника и насолить ему на выборах, а до этого переходила вслед за ним с одной службы на другую, — значило сильно подорвать свою репутацию и прослыть реакционером. Именно из университетской среды вышло пресловутое «sexual harrassment» — явление, которому нет аналога в нашей жизни, настолько невинно то, что за ним стоит. Некое раскованное поведение, намек на возможное ухаживание, слишком смелый взгляд, при котором заметно, что мужчина смотрит на женщину как на женщину, комплимент ее внешности или одежде — и все, плакала профессорская карьера. Бывают случаи, когда смельчак, рискнувший подать даме пальто, получает по физиономии: ведь своим жестом он дает понять, что она существо слабое, беспомощное и нуждается в опеке.

Даже в университетском автобусе, где обязательно столкнутся студенты со знакомыми им преподавательницами, никто никому не уступает место. И дюжий детина будет сидеть, глядя снизу вверх на стоящую рядом с ним даму, — не потому, что груб и невоспитан, а чтобы невзначай не обидеть равноправного человека.

В университетских кругах родилось и другое, на этот раз слишком нам хорошо знакомое завихрение.

Political correctness, то есть политическая правильность, сродни родной идеологической выдержанности и ярче всего проявляется в подборе и расстановке кадров. Много лет назад, пытаясь устроиться в престижное учебное заведение на преподавательскую работу, я услышала от начальника первого отдела замечательное кадровое откровение: «Русская, женщина, беспартийная приравнивается к мужчине, еврею, члену партии. А евреи нам не нужны». Сегодня «евреями» Америки оказались белые мужчины, не входящие в какие бы то ни было расовые или сексуальные меньшинства, —своего рода кадровый идиотизм наоборот. В моем университете, где микроб «политической правильности» существует пока в очень ослабленном виде, случилась парадоксальная ситуация: начальство спустило деньги на факультет сравнительного литературоведения по специальности африканская литература, но с условием, чтобы на вакантное место взяли обязательно женщину и обязательно черную. Уже два года это место пустует, и хотя в Америке полно африканистов, нуждающихся в работе, клич «ищите женщину» не услышан — таких женщин пока не существует.

Торжествует процентная норма наизнанку: здесь было «не больше такого-то процента нацменов», там — «не меньше такого-то». Исправление несправедливости по отношению к меньшинствам ущемляет права большинства, а главное, обесценивает профессиональные критерии. (Впрочем, иногда университетские власти проявляют неслыханный плюрализм к тому, что заведомо «политически неправильно». В моем департаменте из года в год приглашают на семестр высокопоставленную советскую даму — супругу генерала КГБ — только для того, чтобы иметь блат и использовать его, когда по обмену американские студенты едут учиться в Россию: генерал, будучи большим начальником, лично отдает распоряжения об их проживании и пропитании на том уровне, к которому они привыкли у себя дома. Никакой политической неловкости никто при этом не испытывает.)

Сегодня «политическая правильность» выражается не только в кадровом психозе — затронуты и более существенные стороны университетской жизни. Критерий социальной справедливости пытаются внедрить в сферы, где он, по определению, не работает и работать не может, — в искусство. Занятия, связанные с европейской культурой, перестают быть престижными в силу их «политической неправильности». «Западная культура — культура мертвых белых парней», — поговаривают левоватые американские культурологи, предлагая изучать взамен «политически неправильного» Шекспира творчество детей Экваториальной Гвинеи. «Рафаэль или петролей» — как давно мы это проходили, а к берегам свободного мира оно докатилось только сейчас.

Помимо «политически неправильного» поведения существует феномен «политически неправильных» высказываний. Для меня, приехавшей из разоренной, но все же свободной страны, явилось большим сюрпризом, что вообще-то в официальной Америке нельзя слишком распускать язык. «Только не вздумайте этого говорить вслух», — предупреждали меня друзья-коллеги в ответ на какое-нибудь мое замечание, связанное с местными впечатлениями. А мое публичное высказывание по поводу американских феминисток — движения крайне агрессивного, а порою и по большевистски фанатичного — вызвало неподдельный ужас аудитории.

Понятно, что каждый сходит с ума по-своему, и у нас даже и совсем недавно могли студента исключить из университета за его нестандартные сексуальные наклонности. А в Америке исключают и исключили — я знаю такой случай — студента за то, что он, являясь ревностным католиком, выразил свое неодобрение однокашнику-гомосексуалисту: обидел представителя меньшинства.

Свобода слова — применительно к реалиям университетской жизни — оказалась понятием довольно-таки амбивалентным. «Америка усиленными темпами, хотя еще пока медленно, движется к социализму», — уверял меня аспирант-политолог, считающий себя крайне правым. И это был, может быть, единственный из «стопроцентных американцев» на факультете, кто как бы совпадал со здешними антикоммунистическими настроениями. Антикоммунизм не моден в университетской среде, нашпигованной левыми и ультралевыми движениями. Даже студенческая организация «Lesbians and gays», где я побывала из любопытства, больше всего мне напомнила комитет комсомола: они там борются за свободу «выйти из шкафа» (то есть обнаружить и реализовать свои склонности), как у нас боролись за успеваемость и дисциплину — так же скучно, бездарно и вяло. А то, что Крупская и Клара Цеткин — любимицы женского движения, не приходится и говорить: их книги и статьи о положении работницы стали классикой феминизма.

Так что наш нынешний либерализм, включающий в качестве центрального пункта антибольшевизм, ничего общего не имеет с либерализмом американским: либералы там те, кто защищает Аниту Хилл, кто голосует против избрания Буша президентом, кто, стремясь ослабить евроцентризм, вводит культурный релятивизм, кто из прогрессистских расчетов обличает ценности западного мира.

Можно, конечно, смеяться над левыми заскоками современной Америки, а можно и призадуматься, почему общество, когда оно поело, отдохнуло и благоустроилось, вдруг ревностно устремляется к бедным и обездоленным? Почему скомпрометированная здесь тема равенства и социальной справедливости т а м будоражит воображение даже и тех, кто вполне преуспел? Почему клич (новомодное открытие наших экономических публицистов) «пусть неудачник плачет!» там неприличен ныне до непристойности?

Среди моих студентов общеамериканские настроения распределялись почти с идеальной пропорциональностью. Недавние выходцы из Польши и Болгарии, испытавшие все прелести коммунистического рая даже и в его смягченном варианте, конечно, и слышать ничего не хотели о просоциалистичсских кружках. Представители «третьего мира», студенты из Южной Кореи и Бангладеш, страшно обижались вообще и на меня в частности, когда я рассказывала о реакции либеральной российской интеллигенции на конфликт в Персидском заливе. Не то чтобы они горой стояли за Саддама Хусейна, но искренне возмущались «американскими агрессорами — мировым жандармом», И попади они на улицы Москвы в то самое время, их место скорее всего было бы среди тех, кто стоял в пикетах «Руки прочь от Ирака». Что же касается белых американцев, то за исключением весьма малого числа «правых консерваторов» они придерживались центристских позиций, определяемых хорошо известным набором: Америка не должна решать свои экономические проблемы с позиции силы и диктовать миру, как ему жить: Ельцин не должен закрывать коммунистические газеты и запрещать КПСС, так как это нарушение демократических принципов: американское правительство должно больше внимания уделять социальным программам.