Артур Брайант - Эпоха рыцарства

• Название: Эпоха рыцарства
• Автор: Артур Брайант
• Издательство: Издательская группа «Евразия»
• Жанр: История
• Год: 2001
• ISBN: 5-8071-0085-9

Книга Артура Брайанта «Эпоха рыцарства» посвящена истории Англии с 1272 по 1381 гг., одному из самых сложных и решающих столетий английской истории. «Эпоха рыцарства» имеет дело с довольно небольшим периодом времени, но весьма насыщенным событиями: эволюция парламента, реформа законодательной системы, захват Уэльса, шотландские войны за независимость, первый период Столетней войны, триумф английского лука в битвах при Креси и Пуатье, Черная Смерть, крестьянское восстание под руководством Уота Тайлера 1381 года. В книге можно также ознакомиться с историей церкви, архитектуры, поэзии, образования и проследить формирование английского языка.

---

Эпоха монастырских святых ушла; теперь в монастырских кругах поклонялись высокопоставленному, остроумному светскому человеку, который хорошо сочетал отшельнические христианские добродетели с умелым соблюдением интересов своей обители. В хронике Найтона находим следующую картинку: Уильям Клаунский из августинского аббатства Св. Марии в Мидоус, графство Лестер. Друг как Генриха Ланкастерского, так и Эдуарда III, он управлял своим аббатством 45 лет, сильно приумножив его благосостояние.

«Он был любителем мира и спокойствия, исправителем ссор и упущений... добрым и любезным по отношению к тем, кто служил у него, и людям низших сословий, невыразимо дружелюбным к могущественным людям и магнатам королевства... В его дни было построено две церкви... приобретено два манора, так же, как ренты и другие владения. Он также получил хартию от короля для себя и своих преемников, освобождающую их от посещения парламента... К этому доброму аббату Уильяму Господь являл такую милость в глазах всех людей, как лордов, так и других, что вряд ли можно было бы найти такого человека, который отказал бы ему в его просьбе. В таких хороших отношениях находился он с нашим господином королем, что в шутку попросил его пожаловать ему право на ярмарку для покупки и продажи гончих и охотничьих собак всех сортов. Король-то думал, что он говорит серьезно, и такое право ему пожаловал; но он не настаивал на этом деле. В охоте на зайца он был признан самым выдающимся и искусным посреди всех лордов королевства, так что сам король и его сын принц Эдуард, а также многие другие лорды королевства ежегодно приглашали его поохотиться в свое удовольствие. Несмотря на эго, он часто говорил в узком кругу, что единственная причина, почему он находит удовольствие в таких презренных занятиях, так это из вежливости к лордам, чтобы лучше ладить с ними и в деловых вопросах всегда иметь их на своей стороне»[344].

За исключением нескольких удаленных приорств и обителей, где монахи со склонностью к одиночеству желали уединиться, и нескольких картузианских обителей – Ордена отшельников, где все еще превалировали старые строгие правила и монастырское безмолвие, и чьим девизом было «неисправляем, потому что неиспорчен», монахи больше не являлись людьми, посвятившими себя аскетизму, но они представляли собой хорошо устроившихся членов богатого холостяцкого братства, гордящегося своими корпоративными традициями и сокровищами и исключительно ревниво относящимися к своим правам. И хотя их жизнь большей частью была благопристойной и размеренной, но очень редко аскетичной. В теории, вегетарианская диета, молчание во время еды и строгие посты все еще были предписаны правилами; на практике, «скудная диета» из мяса и лакомств, еще недавно разрешенная только заболевшим монахам, стала частью нормального монастырского рациона, хотя, чтобы избежать осквернения столовой, приемы пищи по «мясным дням» обычно проходили в гостевой зале или в монастырской столовой, предназначенной для госпиталя. Стол богатого, хорошо оснащенного монастыря походил на стол любого оксфордского или кембриджского колледжа в XIX веке, ставшего синонимом хорошей еды и напитков. Монахи больше не работали руками; в небольшом приорстве Байстера двадцать пять прислужников работали на одиннадцать каноников. В более крупных обителях количество слуг превышало количество братии примерно три к одному. В Дареме прислуга приора, одетая в светло-зеленую и голубую ливреи, включала дворецкого, виночерпия, лакеев, пажей, конюхов, садовников, прачек и даже шута[345]. Не вели также теперь монахи и уединенную жизнь. В крупных обителях, с большим количеством маноров и удаленных поместий, было достаточно поводов и возможностей для путешествий для любого брата со способностями к ведению дел. Ленгленд описал их следующим образом:

«Наездник и рыцарь дорог,
Первый на судных днях и скупщик земли,
Шило на лошади, мешающий всем от манора к манору,
А встречаясь с лордом, готов ехать на своре гончих».

Монах в чосеровских «Кентерберийских рассказах», чьей страстью было инспектировать фермы и посещать охоту, «чью конюшню вся округа знала», и чья уздечка пряжками бренчала, когда он ехал верхом:

«Он не дал бы и ломаной полушки
За жизнь без дам, без псарни, без пирушки.
Веселый нравом, он терпеть не мог
Монашеский томительный острог,
Уста Маврикия и Бенедикта
И всякие прескрипты и эдикты.
А в самом деле, ведь монах-то прав,
И устарел суровый сей устав...» [346]

«Свисали щеки, и его фигура вся оплыла», в одеянии из мехов «был лучшей белкой плащ его подбит, богато вышит и отлично сшит», а его любимым блюдом был «лебедь с подливкой кислой».

Парадоксально, но, несмотря на все свое богатство, монастыри часто оказывали перед финансовыми проблемами, особенно более мелкие обители. В условиях падения рент и доходов от сельского хозяйства в конце XIV века, а также растущего королевского и папского налогообложения, даже крупные аббатства имели сложности в сведении концов с концами своего сложного бюджета и были вынуждены брать в долг под исключительно высокие проценты. Открытый дом, который они держали для своих богатых покровителей и путешествующих лордов – ибо не было места более комфортабельного, чем монастырь, – был тяжелым бременем для монастырских расходов; часто какой-нибудь благочестивый князь или граф мог заявиться в свое любимое аббатство на Рождество или Пасху с двумя или тремя сотнями слуг и, возможно, сворой гончих. Во многих случаях монастыри были обременены тем, что тогда называлось «пенсиями», заставляющих их принимать у себя большое количество праздных и иногда в высшей степени обременительных пансионеров, или родственников основателя[347], или посланников какого-нибудь крупного дарителя. Для обителей стало обычным делом в поисках денег продавать за большую сумму пожизненный пенсион или годовой доход, выплачиваемый за еду, напитки, одежду и проживание во время жизни пансионера, иногда даже это право могло перейти к его вдове.

Все это обычно делало монахов жесткими лендлордами, осуществлявшими свои права по отношению к своим держателям, вилланам и горожанам с необычайной жесткостью, так как они лучше справлялись с этой функцией благодаря своей привычке вести счета. Они являлись крупными сторонниками привилегий, которые всегда получали с незапамятных времен и которые они рассматривали как частную собственность святых, в чью честь их монастыри были основаны. Как позднее написал Тиндаль: «Они говорят, это не наше, а Господа; это ренты Св. Губерта, земли Св. Албана, наследство Св. Петра». Это сделало их непопулярными, за исключением удаленных, диких частей страны, где их обители все еще оставались центрами местной культуры, благочестия и благотворительности. Хотя их великолепные церкви и знаменитые раки были источником местной гордости:

«В Голландии в болотистых землях,
Не забудь показать, где стоит Кройленд».

Но в южной Англии они стали синонимом легкой жизни. «Орден Праздности» – вот какое имя было дано черному духовенству в одной сатире. Настоящим обвинением против них было то, что они больше не удовлетворяли значительной части государственного правления или оправдывали ту огромную часть государственного богатства, которое скопилось в их руках. Они даже перестали устанавливать художественные нормы, ибо, за исключением нескольких крупных бенедиктинских обителей подобно Глостеру и Или, они находились далеко позади как патроны архитектурного строительства и инноваций в этом вопросе богатых епископов, государственных деятелей королевского двора, в то время как большинство более мелких художеств, подобно украшению манускриптов, все больше и больше осуществлялось мирянами-профессионалами вместо монахов, как это было в прошлом. Монастыри лидировали только в написании исторических хроник. Они выжили и продолжали осуществлять великое социальное и до некоторой степени политическое влияние, потому что являлись неотъемлемой частью правящего слоя и продуктом самого общества и как таковые представляли неискоренимый законный интерес.

Все, что было сказано о монастырях, также относится, правда, в меньших масштабах, и к женским обителям. Большинство из них были очень маленькими, хотя некоторые, такие, например, как Уилтон, Ромси, Уэруэл и Семпрингем, были богатыми и знаменитыми; говорили, что если аббат Гластонбери мог бы жениться на аббатисе Шефтсбери, то их наследник был бы богаче короля. Женские монастыри внесли особый вклад в обучение, хотя иногда это было и очень тяжело, давая образование девочкам из хороших семей, а иногда устраивая школу для детей из близлежащей округи[348]. Они были известны также своим шитьем – сильно желаемым opus Anglicanum. Они обеспечивали достойное место для проведения последних лет жизни вдовам крупных лордов, убежище и дом для их незамужних дочерей и благочестивое окончание обучения для молодых леди. Так, печать, которая накладывалась на них в результате членства в фешенебельном монастыре, была очень значительной, и богатые купцы и Франклины заплатили бы любые деньги за принятие туда своих дочерей. Приоресса была обычно женщиной знатной и воспитанной, подобно чосеровской мадам Эглантине, которая носила элегантную монашескую робу, коралловый браслет, два ожерелья из зеленых четок – для вознесения молитв – и золотую брошь, на которой было выгравировано Amor vincit omnia.