Михаил Чельцов - Воспоминание смертника о пережитом

• Название: Воспоминание смертника о пережитом
• Автор: Михаил Чельцов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Повели нас в наши камеры в нижнем этаже, где обычно проводят дни смертники. Поставив напротив камер всех нас, стали обыскивать. Обыскивали каждого в отдельности и очень внимательно. Осматривали все узелки, вывертывали карманы, ощупывали даже ноги через голенища сапог; светских заставляли разуваться; отобрав подтяжки, бандаж (у Богоявленского), лекарства в пузырьках (у о. Сергия). У меня с брюк сняли веревочки, и я должен был руками поддерживать их, чтобы они не упали. После этого стали нас размещать по камерам...

Первую пару обыскали, Чукова и Новицкого, и повели их вместе в камеру № 2; в следующей паре шел я и Архимандрит Сергий (Шеин), коего я доселе совершенно не знал и познакомился с ним только на суде. Нас поместили в камеру № 3; Богоявленский оказался вместе с Ковшаровым, камера № 4, и Огнев с Елачичем, камера № 5... Доселе мы были все вместе; с этой минуты оказались в двойственном числе...

В камере ярко горела электрическая лампочка и обильно освещала всю бесприютность ее обстановки. Камера - обычная одиночка, с обычной откидной тюремной койкой, небольшой железный прикрепленный к стене стол и маленький прикрепленный также стул-табурет. Осмотревшись несколько, мы увидели, что койка одна, а нас двое; оба не малы ростом и широки; как же лечь?! Я настойчиво стал предлагать о. Сергию ложиться, а сам предполагал ночь сидя дремать. Тот не соглашался, настаивая в свою очередь, чтобы я ложился на койке, а он ляжет на полу. Но и для пола нужна была подстилка, коей у нас не было. Тут подошла к нам пожилая женщина, оказавшаяся надзирательницей, очень милой и любезной. Мы стали просить ее дать нам матрац и поставить другую кровать. Она, как добрая русская сердобольная женщина, старалась успокаивать нас, уверяя, что без Москвы нас не расстреляют, Москва помилует, что вот вчера какого-то бывшего вора, по приказу из Москвы, подняли наверх (т. е. как помилованного перевели из нижнего этажа, где помещаются смертники, наверх...).

Скрывшаяся надзирательница скоро вернулась с двумя чистыми простынями из парусины и объявила, что сейчас не могла она добыть ни койки, ни матраца другого, ибо все спят. Было около часу ночи...

Поуговаривавши друг друга, решили лечь на кровати оба вместе... У меня появился сильный аппетит, кажется, и у о. Сергия тоже. Вынули мы с ним провизию, привезенную из суда, и я порядочно поел и как будто бы повеселел. Оказалась у нас и кипяченая вода, коей и запили. Были оба молчаливы. О. Сергий, оказавшийся превосходным человеком, - за двое суток, проведенных с ним, я доселе Господа благодарю, - часто вздыхал и отрывочно высказывался: "ну и попались мы!" ... или "Бог не выдаст: помилуют" ... Я постелил постель. Хотелось помолиться Богу. Я предложил о. Сергию читать молитвы по Иерейскому Молитвослову, оказавшемуся у него не отобранным. Он сказал, что он привык своеобразно читать молитвы: вставлять свои слова, останавливаться и т. д. Тогда стали молиться каждый своей молитвой... На койке, кроме казенного, у нас своего ничего не было. У о. Сергия оказалась лишь маленькая подушечка, у меня узелок с провизией сухой, на него мы и положили свои утомившиеся и пули в лоб ожидавшие головушки. Легли рядышком в протяжку; он к стенке, я с краю, - тоже по соглашению.

Ночью все время горел огонь, и форточка в дверях в коридор была открыта всю ночь. Так требуется для камер "смертников", чтобы надзирателю видно было все происходящее в камере и смертник не мог сотворить чего-либо недозволительного...

Спалось мне очень плохо в эту ночь. За то, что сейчас придут и возьмут меня на расстрел, я не боялся ни в эту, ни в следующую ночь, чего боялись, как потом оказалось, мои сотоварищи по несчастию и соседи по камерам. Но что-то тяжелое, грустное щемило сердце; какая-то тупая, неопределенная, словам для выражения не поддающаяся, мысль бродила в голове. Спалось без кошмарных снов, но беспокойно. От пережитых ли волнений минувшего дня, от тягостных ли мыслей или от боязни потревожить соседа я часто просыпался.

Яркое утро - 7 часов. Пробуждаемые ожившим днем и зашумевшей тюрьмой невесело встречаем день. Каждый в одиночку молимся. Молчаливо пьем принесенный кипяток... Начинаю знакомиться со стенной литературой камеры. Печальная, тревожная, не дающая никаких надежд. В одном месте читаю: ""NNN/имя, отчество и фамилия, чисто русские, народные, мною забытые) осужден на расстрел 16 января 1922 г.". Внизу под сим другой рукой подписано: "18 января в 10 час. вечера взят для расстрела"... В другом месте такие же две пометки, только с изменением имен и чисел. Ну, подумалось, из сей камеры путь-дороженька в могилу. Куда-то мы выйдем?.. Сменившаяся новая надзирательница-старушка несколько утешила нас, что хотя ни свиданий, ни прогулок не полагается, но передача провизии допускается в определенные дни. Сообщила, что сидящим уже 9-й месяц смертникам эстонцам разрешают прогулки. "Может, и вам разрешат, - похлопочите"... прибавила она. Как наивные дети, и мы всему верим и за всякую соломинку самоутешения хватались. Скоро принесли койку и матрац. О. Сергий, не допуская меня, стал ее устраивать. Плохое спанье на ней предвиделось безошибочно. Я попытался было ее взять для себя, он не допустил, сказав, что он монах и ему не подобает нежиться. Не были мы с ним знакомы прежде, и здесь беседа у нас с ним не клеилась. Я положительно не припоминаю, о чем мы с ним говорили. Каждый думал свою невеселую думу. Только слышались вздохи, - больше о. Сергия, призывания Господа, и рука тянулась к крестному знамению. Вздохи его обратили мое внимание, и я как бы в утешение сам себе стал говорить, что расстрелов не будет, нас помилуют, и т. п., а поэтому что же сокрушаться и вздыхать. Он на это мне заметил, что его вздохи - не столько от душевной тяготы, сколько чисто физиологического происхождения, частые у него и на свободе.

Скоро поутру открыли дверь и явился незнакомец с тетрадью в руке. Это был приговор по нашему делу, отпечатанный на машинке, тот же самый, который потом в печатном виде был роздан на Шпалерной в Д. П. З. Я было начал читать его, но так тяжело стало, так грустно, что у меня потекли слезы, и я прямо перешел к последней странице, где перечислялись мы смертники. Я посмотрел на порядок фамилий. Моя фамилия стояла последней. Я в то время верил, что распорядок в помещении нас в списке сделан был не случайно, а в соответствии с нашей виной по сознанию наших судей. Значит, подумал, я считаюсь менее других виновным, и если станут в Москве миловать, то меня-то непременно помилуют... Я быстро дал свою требовавшуюся на приговоре подпись; за мной тоже сделал и о. Сергий.

О. Сергий оказался большим любителем церковного пения; он все про себя напевал. Я иногда пытался подпеть ему, но это не удавалось, мы могли с ним петь только каждый поодиночке. Тогда мы решили прочитать Акафист Иисусу Сладчайшему. Потом я попросил о. Сергия помочь мне отслужить панихиду. 6 июля - день именин моей покойной матери. Акафист вычитывал о. Сергий, я подпевал; панихиду я служил за священника, а он за псаломщика. Конечно, ни облачения, ни кадила у нас не было. Служил панихиду я с особенным настроением. В голове теснилась мысль: еще несколько дней и я буду вместе с моей матерью, - но только там ли, где она?..

Между 11-12 ч. дня вдруг принесли передачу сначала о. Сергию, а потом мне. В каком бы положении человек ни находился, а телесное преимуществует в нем. Передачи сильно порадовали нас. Правда, здесь радость проистекала не столько из того, что принесли и будут приносить съестное, сколько от того, что обо мне узнали, где я, и, значит, хотя несколько успокоились в семье, что и впредь в эти ужасные дни будем иметь возможность взаимно осведомляться. Особенно обрадован был припиской от жены при передаче: "я спокойна, будь спокоен и ты" ...Разумеется, ее спокойствию я не доверял, но все-таки приписка эта меня осведомляла, что как будто нет дома тоски, отчаяния, что там как будто есть луч какой-то, хотя бы самый маленький, надежды... Вскоре получил другую передачу от Ал-дры Влад. Принес ее добрый служитель, просивший что-то вернуть обратно. Пользуясь временем, я узнал, что принесли ее две барышни. Я решил, что вторая была Аня и просил передать им, что я не один в камере. Не знаю, передал ли он ей это. Воспользовавшись приходом Ал-дры Влад., я написал ей записочку и доверенность на получение моих вещей из 3-го исправдома.

При передаче из дома оказались присланными книги Иоанна Златоуста [14] Иоанн Златоуст (между 344 и 354-407) - один из главных отцов Церкви, византийский церковный деятель, епископ Константинополя (с 398), выдающийся представитель церковного красноречия. С его именем связана наиболее распространенная литургия. В Византии и на Руси был идеалом проповедника и неустрашимого обличителя общественных пороков.6-й том нового издания и книга Мамина-Сибиряка [15] 2-й том. Я взял сначала Златоуста, посмотрел оглавление и не нашел ничего для себя занимательного. Взялся перелистывать ее и тут внимание ни на чем не остановилось. Положил книгу... Камера наша столь была узка, что между нашими двумя койками нельзя было свободно двигаться. Нужно было или сидеть, или лежать. О. Сергий, пообедавши из принесенного, лег и скоро заснул. Я помялся - походил, еще раз перелистывал Златоуста, лег с отрывками бессвязных мыслей в голове и заснул. Проснулся как будто повеселевшим. Взял Мамина-Сибиряка, надеясь легким чтением развлечься, и эта книга вывалилась у меня из рук, и я пяти строк не мог прочитать. О. Сергий был более меня счастлив. Он взял у меня Златоуста и сразу напал на слово Святителя, поучающего о скорбях и несчастьях, посылаемых от Господа человеку. Златоуст приблизительно так говорит: "тебя постигло несчастье, ты просишь Господа избавиться от него; но Господь не внемлет, и у тебя за несчастьем следует новое горе... Знай, что Господь все это делает для тебя, и ты, в конце концов, от Господа получишь избавление не только от всех горестей, но и сторицей вознаграждение" ... Впоследствии, уже в ДПЗ, сколько раз я ни пытался найти это место у Златоуста, так и не мог. Как будто оно куда-то из книги исчезло, или мы в те неповторяющиеся тяжелые минуты читали что-то, что в книге не было. Тогда эти суждения Златоуста, видимо, ободрили о. Сергия, он их перечитывал мне, и мы на эту тему радостно побеседовали. После этого он запел что-то из песнопений Страстной недели. Я грустно заметил: "Услышим ли мы это когда-нибудь?!" Но он бодро ответил: "ты, отче, (он сразу стал со мной на "ты"), не отчаивайся. Господь может так устроить, что мы с тобой все это услышим и услышим в храмах наших". Да! Но Господь ему не судил видеть себя оправданным в этих его надеждах. Его нет. А я лишь через два года услышал эти песни...