Сергей Герасимов - Карнавал

• Название: Карнавал
• Автор: Сергей Герасимов
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Многоклеточные организмы – животные и растения, тело которых состоит из многих клеток и их производных (различные виды межклеточного вещества). Клетки, составляющие М. о., качественно неравноценны, дифференцированы и объединены в комплексы – ткани, органы. М. о. возникли из одноклеточных организмов и в своем индивидуальном развитии проходят одноклеточную стадию. Самые древние М. о. известны с протерозоя.

---

– Нет.

– Теперь уже лучше, – сказал Мафусаил, – я знаю, тебя учили всю жизнь тому, что такое добро и что такое зло. Учили тому, что убивать нельзя. У тебя был котенок?

– Да, когда я был маленьким.

– Ты его любил?

– Да, но он пропал.

– Да, ты его любил. В тебе действительно нет жестокости. Но сейчас ты выстрелишь.

Он подошел к цареубийце и взял его за левую руку.

– У тебя такая маленькая рука, как у женщины. Интересно, хрустят ли твои пальцы?

Цареубийца заметно задрожал.

– Вот и все, – сказал Мафусаил, – теперь ты меня боишься, а значит, в тебе уже нет никакой силы. Теперь ты сможешь выстрелить, только если я тебе прикажу.

– Нет.

– Страшно, да? Убей меня, и все кончится. Я ведь все равно заставлю тебя выстрелить.

– Ты сумасшедший.

– Да, я сумасшедший и я никогда не стану человеком. Поэтому ты должен убить меня.

– Нет.

– Тогда я тебе расскажу, что будет дальше. Они хотели сделать из меня человека и дали мне разум. Мой разум растет с каждой минутой. Но человек – это не разум, а дух – то, чего не смогут усилить никакие чудеса науки. Они смогли меня сделать лишь зверем – крысой, которая убивает других крыс. Это сильнее меня. Я убью тебя я уйду, и стану убивать других. Я это понимаю ясно, так ясно, как ты ничего не понимал в твоей глупой жизни. Пока не поздно, ты можешь меня остановить. Останови меня.

– Нет, – сказал цареубийца. – Ты знаешь, чем можно остановить разъяренного льва!

– Не знаю, я только несколько часов живу на свете. Наверное, силой. Сила рождает страх.

– Нет, – сказал цареубийца, – мужеством и любовью. Если ты убьешь меня, то ты больше никого не сможешь убить.

– Почему? – спросил Мафусаил.

– Потому что сегодня я тебя победил.

– Разве?

– Чтобы победить жестокого человека нужно вначале победить жестокость внутри себя. Иначе придется сражаться с двумя жестокими людьми.

Мафусаил задумался.

– Я этого не знал, – сказал он, – но может быть, ты меня обманул. Я проверю.

Он ударил цареубийцу и отобрал у него пистолет. Прицелился в голову, выстрелил.

– Нет, – сказал он, – это было похоже на правду, но это не было правдой. Напрасно ты не выстрелил первым.

Он осмотрелся в поисках выхода. Подошел к двери. Повертел ручку, без усилия вырвал ее. На месте ручки осталось темное отверстие, по форме напоминающее грибок, нарисованный в букваре. По бокам грибка остались еще две черные точки. Мафусаил внимательно осмотрел вырванные шурупы и, потеряв интерес, бросил ручку на пол. Пистолет он сунул в карман; карман сразу обвис.

Он открыл дверцу и вошел в маленькую комнату. Это была умывальня. Два крана, белый и черный. На черном привязана ленточка. Мафусаил открыл краны. Оба крана стали плеваться холодной водой. Они вели себя, как невоспитанные близнецы.

У него вдруг закружилась голова. Это продолжалось несколько секунд, а затем он проснулся снова. Он осмотрелся, замечая детали. Он заметил, что черный грибок вырванной ручки изнутри кажется светлым, заметил две зеленых кнопки на баке с водой, заметил надпись (пока непонятную): 380 В, заметил сгоревшую спичку, положенную кем-то на выступающий уголок стены. Он почувствовал, что был слеп до сих пор.

Он мыл руки очень долго, несколько раз закрывал кран и принимался мыть снова. Моя руки, он размышлял, думал, для чего он это делает, и думал, что стал думать по-новому: о самом себе. Внутри себя было не меньше деталей, чем снаружи. Наконец он закрыл кран и вышел.

На улице было ветрено. Погода обещала дождь или тающий снег, но ни дождь, ни снег не спешили выполнять ее обещания.

Мафусаил шел, наклонив голову, глядя лишь под ноги – иначе огромная масса новых деталей не успевала размещаться в его сознании. Его мягкие тапочки сразу же наполнились обжигающе холодной водой, но вода сразу же стала просто холодной, потом потеплела и прилипла к ногам и стала целовать их с чмокающим звуком. Он вспомнил это ощущение и вспомнил так много, связанного и несвязанного с этим, что не смог идти и сел на скамейку.

– Культурнее быть надо, – сказала сидевшая старушка и отодвинулась. Она сделала ударение на слоге «не», она не знала, как произносится это слово, но отодвинулась и отвернулась в позе учительского превосходства. Мафусаил ощутил вспышку ненависти, но тотчас же новые впечатление отвлекли его от старушки.

Откуда я знаю все это? – подумал он. – Наверное, я очень много слышал и видел в течение своей долгой не-жизни и все это отпечатывалось во мне без понимания. Но почему мне хочется плакать? Неужели тот мальчишка был прав – чтобы победить жестокого человека достаточно победить жестокость внутри себя и не бороться с двумя жестокими людьми? Неужели мне его жаль? Действительно жаль. Но это значит, я знаю, что такое жалость.

Он вынул пистолет и навел его на девочку, игравшую у лужи. Девочка набирала воду в баночку с помощью пластмассовой лопатки. Стрелять не хотелось. Он бросил пистолет в лужу. Девочка посмотрела возмущенно, но решила не отвлекаться от работы из-за взрослых пустяков.

«Объект вооружен, – прошептала в рацию тень, – не так-то просто будет его взять».

«Проследим и возьмем, – ответила рация, – не впервой. Но без приказа не стреляйте».

На пятнышко оттаявшей земли слетелись беспородные голуби и стали приударять друг за другом. Они вели себя предельно бестолково. Девочка отошла к скамейке и распугала голубей.

– Дядя, смотри, это подорожник, – сказала она, – смотри, какой большой!

– Правда, большой, – ответил Мафусаил, – это первый в этом году, потому и большой.

Он снова почувствовал легкое головокружение и кристальное прояснение сознания. Все вокруг задвигалось иначе, приобрело новые формы, цвета, значения. Его мысли потекли плавно и спокойно, как ручей у его ног – сильный весенний ручей с гофрированной, поблескивающей поверхностью. Он услышал собственный внутренний голос, пульсирующий в такт с жизнью. Он посмотрел на большой, в полногтя, листок подорожника и впервые в своей новой жизни улыбнулся.

10

Жизнь – короткая мелодия, исполняемая единственный раз. Исполняемая деревянными пальцами дилетанта.

Он шел по городу, вспоминая все вокруг. Воспоминания накладывались слоями – оба слоя были памятью сердца, но нижний слой был ярким и праздничным, верхний – стонущим и грязным, как город в эпидемию холеры. Сейчас он был уверен, что когда-то был здоров. Он умел читать, а этому не выучишься за несколько часов, каким бы гением ты ни был. Он вспоминал когда-то прочитанные слова и вспоминал обрывки смысла, которым когда-то была полна его жизнь. С приближением к центру воспоминания становилось ярче. Похоже, что где-то поблизости он родился и прожил первые десять-пятнадцать лет своей жизни, полноценной жизни. Рядом, совсем близко была его родина. Он помнил двор своего детства, но помнил его только изнутри. Заглядывать во все дворы сейчас – это глупо, это можно отложить до более спокойного времени. Он помнил осенние листья в том дворе – там росли клены. Вот еще одна деталь, чтобы найти родину.

Можно познать все таинства, изучить все премудрости, можно собрать сокровища и подарить друзьям, можно забыть о прожитой и об ушедшей юности, можно забыть о совести, но о родине – нельзя. Нельзя значит, когда ты возвращаешься в город из почти потусторонних глубин и видишь его иным, значит, виновата не память, значит, это город рос и менялся, терпеливо и памятливо ожидая тебя. После долгой разлуки приятно пройти сквозь центр; здесь еще бродят твои собственные привидения – неуспевшие растаять сгустки памяти. Лучшая улица для прогулки – Первая Авеню, она крепче всего хранит воспоминания. Идти лучше всего снизу, начиная путь еще до Пятерых из ломбарда. Так ветрено, и небо надулось тучами, люди ежатся от холода и иногда улыбаются, вспоминая о чем-то хорошем, может быть, о летней асфальтоплавящей жаре. Церковный крест на фоне грозно уплывающего неба сер и черен, будто черно-белый кадр из «Андрея Рублева». На Первой Авеню всегда было много красивых лиц, больше, чем где-нибудь еще. На каждом углу переулочный сквозняк услужливо лопочет юбками, словно крыльями взлетающей голубиной стаи. И тут же на углу продают Стиморол – мгновенный плевок в память: неповторимый! устойчивый!! вкус!!! Издалека, из самой грани парка, мигает красная точка светофора, остальные цвета теряются в человеческом смешении. Навстречу скатываются с горки две свадебные Волги, трогательно трепещущие ленточками. Из второй высунулся хобот видеокамеры, люди дарят хоботу печенье мгновенных улыбок. Вот книги на лотках – ого, как вырос уровень культуры! – вот Гегель, вот дзен-буддизм, вот блистательный Ларошфуко за не менее блистательную цену (каждую максиму можно вырезать из книги ножницами и продать отдельно, все равно будет дорого), вот «Критика чистого разума», а вот даже «Многообразие религиозного опыта», отсутствующее даже в самых многознающих библиотеках. Вот энциклопедия культуризма с холмистым киноактером на обложке (а говорили, что у него каменное лицо, неправда, смотри, как улыбается), вот рядышком стыдно сказать что – но и без этого не обойдешься.