Петр Алешкин - Русская трагедия

• Название: Русская трагедия
• Автор: Петр Алешкин
• Жанр: Русская классическая проза

---

В ресторане сидели долго, пили вино, шутили, смеялись, разговаривали без конца. Потом гуляли по бульвару Голливуд, по бледно-розовым звездам на тротуаре. В центре каждой звезды на медной табличке было написано имя какого-нибудь известного деятеля кино. Были у китайского кинотеатра, перед которым на площади на больших бетонных плитах оставили следы обнаженных ног и отпечатки ладоней кинозвезды. Светлана вставала на следы, примеряла их размер на себя. У некоторых звезд были удивительно маленькие ноги и ладони. Рассматривали через освещенную витрину магазина резиновые маски разных окровавленных монстров, любовались высоченными пальмами с гладкими стволами вдоль бульвара. Долго шли за диковинной парой: оба худые, высокие, с железными ошейниками, соединенными цепью, в туфлях на необыкновенно высоких платформах, сантиметров тридцать, не меньше. Волосы у них разноцветные, собраны и подняты вверх в одну линию вдоль головы, как гребень у петуха. Шла эта диковинная пара важно, неторопливо, с достоинством, не замечая прохожих, которые с усмешкой оглядывались на них.

Вернулись в мотель за полночь.

- Устала?

- От впечатлений.

- Разве это впечатления! Один вечер всего в Лос-Анджелесе. Первое знакомство, первые впечатления. Основное впереди... Опа-а! - выхватил он из своей сумки, подбросил вверх, поймал бутылку шампанского.- Выпьем за первые впечатления!

Сидели напротив друг друга за небольшим столом, Светлана в кресле, Дима на кровати. Монотонно шумел кондиционер. Анохин шелушил фисташки, разламывал пальцами треснутые половинки и кормил ее бледно-зелеными солоноватыми ядрами. Она, как птенец, смешно открывала рот, когда он подносил к ее губам орешек. Анохин смеялся, все более хмелел то ли от вина, то ли от нежности. Не стерпел, наклонился, поцеловал ее теплое колено. Почувствовал ее жгучую ладонь на своем затылке, подхватил на руки, перенес на кровать, на белое покрывало и стал целовать, как безумный, чувствуя, как она напряглась, сжалась.

- У меня все дрожит внутри,- прошептал он.

- У меня тоже,- еле внятно, одними губами, ответила она.

- У меня от страсти,- водил он губами по ее уху.

- А у меня от страха... Лучше бы для меня, чтобы ты был грубым и брал меня силой, как свою рабыню!

- Я не буду грубым,- с едва сдерживаемым восторгом шептал он, водил воспаленными губами по ее щеке, виску, уху.- Я буду нежным, как облако... без штанов...- Видно, черт дернул его пошутить.

Светлана громко засмеялась и столкнула его с кровати.

- Дурачок, испортил все! - заливалась она смехом.

Нет сил описать эту ночь! Как найти слова, чтобы передать те жгучие ощущения, когда они, обвив друг друга, превратились в одно безумное, беспамятное, бесплотное существо, в одно нестерпимое наслаждение! Есть ли такие слова, словосочетания? Как их соединить, чтобы читатель почувствовал, ощутил то же самое, что испытывали Дима и Света в ту ночь, совершенно забыв, где они находятся, кто они и что с ними происходит. Такое дано испытать только один раз и, к сожалению, не всем, далеко не всем.

4

Утром Анохин проснулся первым. В комнате было светло от пробивавшегося сквозь шторы яркого, явно не утреннего, солнца, прохладно, свежо от шуршащего беспрерывно кондиционера. Оба они - под одеялом. Светлана лежала у него на плече, прижималась к нему своим теплым животом. Спала она, как мышонок, дыхания не слышно, только чувствовалось легкое ритмичное дуновение на его плече. Анохин не шевелился, с нежностью смотрел на ее розовую щеку, на прикрытые веками глаза: под тонкой кожей век заметен был круглый бугорок зрачка, который изредка беспокойно, но так умилительно начинал двигаться, на пухлую чуть вывернутую нижнюю губу с прозрачной розовой кожей. Дмитрий смотрел на Светлану и думал: за что мне такое счастье? За страдания последних дней? Что я стану делать без нее, когда проскочит месяц и отправлю ее назад, а сам останусь здесь? Опять: что делать? Вечно я о будущем! Надо о настоящем думать, жить настоящим! Впереди месяц, целый месяц счастья. Вечность! Разве не остановилось сейчас время, когда Семицветик мой прижимается ко мне? Разве не счастье это? Разве не вечность машет легким крылом над нами, навевает ей сладкий сон, а мне величайшее блаженство, величайшее наслаждение только от одного прикосновения к ней? Разве мог Анохин представить такое неделю назад, когда казалось, что душа его никогда не сможет освободиться от боли? И такое неземное ощущение счастья теперь! Не надо будущего, не надо, только это настоящее! Ни о чем не думать, не думать, приказал он себе.

Сначала ему это удалось, некоторое время он лежал бездумно, упивался своим состоянием неземного блаженства, потом мелькнула радостная мысль, что плечо его ничуть не устает, не затекает, как бы долго ни лежала на нем Светлана. Вспомнилось, как быстро оно начинало беспокоить, ныть, возникало нестерпимое желание шевельнуться, сменить положение, когда ему на плечо ложилась его жена Галя. Подумалось: было ли такое ощущение с первых ночей с Галей или пришло позже?

Так шаг за шагом, ассоциация за ассоциацией постепенно ушел в прошлое, в медовый месяц, в первые счастливые дни жизни с Галей.

Из ресторана, где была свадьба, привез он молодую жену в свою маленькую служебную комнату. Галя быстро ее обжила, обустроила, сделала уютной. Хозяйкой она оказалась отменной, чудной женой, но любовницей никудышной. Это Анохин понял еще в пионерском лагере, но вначале посчитал, что Галя застенчива, равнодушна, холодна из-за неопытности, из-за неподходящей обстановки, из-за ледяных жестких матов. Уединялись они всегда в спортивном зале. Впрочем, это его не сильно беспокоило, потому что свою страсть, свой любовный пыл он горячо сублимировал в повести, романы. У дворника свободного времени много: стучал на машинке и бегал по редакциям. Вскоре в издательстве "Московский рабочий" вышла его вторая книга, сборник повестей и рассказов, и он начал собирать документы для вступления в Союз писателей СССР...

Светлана неожиданно для Анохина быстро открыла глаза, взглянула на него, фыркнула, улыбнулась спросонья, показала ему ямочку на щеке и уткнулась в плечо, защекотала шею челкой. Дмитрий прижал к себе девушку, и она устроилась поудобней у него на плече, обвила его руками и зашептала:

- Я не понимаю, что было со мной вчера. Я не знала, что такое бывает... Что это?

- Бунин писал, это солнечный удар... В Лос-Анджелесе страшная

жара.

- Вчера нас покинул разум,- зашептала она вновь. Видно, думать, говорить о вчерашнем ей было приятно.

- Да-да, он почувствовал себя лишним и ушел.

- Я не хочу вставать.

- Полежи еще.- Он перевернул ее на спину, склонился над ее лицом и стал тихонько, едва касаясь, водить пальцем по ямочкам на ее щеках, по носу, бровям.- Я хочу тобой налюбоваться!.. И сожмется душа от нежданной, негаданной нежности, от земной и родной, от твоей неземной красоты...

- Что такое красота?

- Ты хочешь спросить, сосуд ли это, в котором пустота, или огонь, пылающий в сосуде? Красота - это ты, ты - сосуд, пылающий огнем!

- Ты все шутишь,- быстро сжала она, вытянула губы, поцеловала его палец, которым он коснулся ее губ.

- Я не шучу.- Он глядел на нее, водил пальцем по лицу и шептал неспешно: Я сейчас созерцаю небесную красоту... Ты хочешь знать, что такое красота? В чем она? Красота в ритме твоих бровей, губ, тоне щек, в красках твоих глаз, волос. Сочетание всего этого я нахожу прекрасным потому, что, с одной стороны, оно поражает меня новизной, свежестью, живостью, а с другой - напоминает что-то былое, милое, что я любил когда-то и забыл за давностью лет. Сочетание тона, ритма, красок, запаха, да-да, запаха, и, может быть, еще чего-то, что я не могу назвать словами, привлекательно, близко моему темпераменту, моей психофизической конституции. Сейчас, когда я гляжу на твое лицо, я ощущаю волнение, но не физиологическое, а интеллектуальное, с налетом чувственного, волнение, переходящее в какой-то мистический восторг. Эти чувства веселят мне душу, рождают довольство, ощущение силы и освобождения от земных оков. В то же время я ощущаю в себе нежность, покой, духовную отрешенность, слияние с какой-то высшей сущностью. Все эти ощущения мне чрезвычайно приятны, удовольствие от них превосходит все мыслимые удовольствия. Как мне кажется, эти ощущения, с одной стороны, утешают меня, я становлюсь более терпимым, великодушным, а с другой - делают меня уверенным в себе, сильным, укрепляют мой характер, побуждают к действию, увеличивают способность к правильным поступкам. Не к безрассудным, а к правильным. Впрочем, часто безрассудный поступок в глазах людей рассудительных на деле самый правильный... Ну как, ты все поняла? Я толково, не слишком нудно тебе объяснил, что такое красота?

- Как профессор... Я чуть не уснула.- Она притянула его к себе и поцеловала в губы, потом оттолкнула, говоря решительно: - Встаем, а то город не увидим!

Весь день они провели в Юниверсал-студии, пеклись на солнце в очередях к аттракционам. Светлана оглушительно визжала на крутых виражах американской горки, которую здесь называли русской горкой. Вела себя озорно, непосредственно, по-детски и на других аттракционах. Взвизгивала, шарахалась от края вагончика, когда огромная акула внезапно, с громким фырканьем, так, что брызги летели во все стороны, выныривала рядом с ней из воды озера. На нее оглядывались, смеялись добродушно, любовались ею. Особенно понравилось Свете путешествие на машине времени. Там она навизжалась досыта! Аттракцион был сделан так, что создавалась полная иллюзия огромной скорости машины по воздуху, по реальным горным ущельям с водопадами, с вулканами, выбрасывающими вверх раскаленные камни, с потоками огненной магмы. Казалось, что машина вот-вот на полном ходу врежется в скалу, нырнет в воду! В самые последние мгновения она успевала с ревом, грохотом, с ужасной тряской круто вильнуть в сторону, спастись. Казалось, действительно, ее проглатывает, а потом выплевывает огромный динозавр. Даже Дима вскрикивал, сжимался в опасный момент, с восторгом слыша ее звонкий визг, чувствуя, как впивается она в него руками, ища спасения. Как у нее блистали глаза! Как она сияла от пережитых ощущений! Как была красива!