Дмитрий Янковский - Рапсодия гнева

• Название: Рапсодия гнева
• Автор: Дмитрий Янковский
• Жанр: Боевая фантастика
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-15259-8

Действие романа происходит в недалеком будущем после третьей чеченской войны. В Севастополе с помощью секретного оружия спецслужб неизвестные методично уничтожают членов американской религиозной секты, замешанных в каких-то темных антироссийских махинациях. Воспользовавшись поводом, НАТО делает попытку оккупировать Крым, однако возглавляемые таинственными мстителями местные жители организуют вооруженное сопротивление.

---

Дежурный отпер дверь в коридор с камерами, деловито отомкнул наручники и, пробежав руками по двум куцым карманам спортивных штанов, вытянул проездной, перочинный ножик и пару мелких банкнотов.

– В пятую камеру, – коротко кивнул он немолодому уже помощнику.

Тяжело лязгнул тяжелый железный засов, и Фролова впихнули в затхлую камеру, грохнув позади окованной дверью. Снова лязг засова и удаляющиеся к дежурки шаги.

Хорошо работают… Быстро и эффективно. Еще бы чуток помягче, но это мы уже привередничаем.

Саша облокотился о стену, не глядя на заинтересованно поднявшегося сокамерника, и блаженно растер промятые запястья. Как мало надо человеку для счастья, однако! Снятые наручники, горстка плесневелых сухарей после трехдневной голодовки…

– Чего вылупился? – прикрыв глаза, спросил он у стоящего над ним верзилы, похожего на масштабно уменьшенную модель Кинг-Конга. Явно действующую. Правда, Кинг-Конг никогда не носил белую майку с черной надписью «Yes!» на отвисшем брюхе, коричневые шорты и кроссовки без шнурков. Ума у гигантской обезьянки, видать, тоже было побольше, потому как сокамерник на вопрос отреагировал вяло, продолжая рассматривать Фролова, словно тот был выброшенным на берег дельфином.

– Сигареты есть? – басовито спросил верзила.

– Ага… Полный мешок, – съязвил Саша. – Где я их должен был спрятать, по-твоему?

– Ну…

– Баранки гну. Отвали! Видишь, человек не в настроении.

До верзилы доходило явно с какой-то задержкой, он протянул волосатую руку, намереваясь ухватить новичка за футболку, но тут же вскрикнул, словно коснувшись раскаленного утюга. Фролов коротко ударил открытой ладонью в вытянутые волосатые пальцы, да так, что у сокамерника хрустнуло аж до локтя. Тот взвыл, ухватился за руку и сел в самом дальнем углу, согнувшись от боли почти пополам.

– Убью гада… – прошипел он.

– Ага… – Саша сощурился, как мартовский кот на солнце. – Только к нотариусу сначала сходи, а то так и сдохнешь, завещание не составив. Кому же тогда достанутся твои распрекрасные штанишки?

Верзила умолк, только цыкал и постанывал, оглядывая опухшую руку.

Фролов потянулся, осмотрел разбитые ноги и отер ссадины наслюнявленной рукой. Сойдет, Хотя воняет тут гадостно, наверняка и злые бактерии водятся. Но мы им не дадимся так просто, мы их забьем до смерти могучим иммунитетом.

На противоположной стене проглядывалась заботливо выцарапанная надпись: «Генерал Дед ублюдок». Дальше другим почерком добавлено: «Падла», а еще чуть правее печатными буквами: «Петух». Саша усмехнулся, сорвал с кармана застежку «молнии» и доцарапал через запятую короткое слово: «Урод». Получилось хорошо, выразительно.

Свет от лампочки в коридоре пробивался в камеру через большое окошко из толстенного стекла, устроенного в двери. Другого освещения не было, но было почти светло, зато духота стояла просто чудовищная, смешанная с ни с чем не сравнимым запахом сырого застенка. Саша постарался расслабить все мышцы, он знал, что жара, проникнув в тело, очень скоро станет привычной, почти незаметной. С холодом бороться куда труднее.

«Все же интересно, за что меня загребли?» Конечно, особой разницы нет, от ответа на этот вопрос клетка хоромами не станет, но любопытство, видимо, является глубинным качеством людской натуры. И хоть никакой вины за собой Фролов не чувствовал, но призадуматься было над чем. Хотя бы об омоновце Вите, которого сейчас, скорее всего, отхаживают в реанимации. Травма кадыка – дело нешуточное.

Ох… Не нужно было этого. Совсем ни к чему. Все равно ведь сдался…

В душе шевельнулось что-то похожее на угрызения совести, когда представилась милая девушка с пушистой крашеной челкой, плачущая над кроватью поверженного милиционера. «Да… Худо. У него ведь и мама есть… Проклянет еще, буду потом в гробу переворачиваться».

Что бы там ни было, а Саша почувствовал вполне оформившуюся жалость к этому мальчику, наверняка пришедшему в ОМОН за мужской работой и своей собственной капелькой славы. Мало ведь кто приходит в милицию, чтоб стать «ментом поганым». Это наступает чуть позже… Вместе с иллюзией вседозволенности, с рутиной, с озлобленностью на всеобщее непонимание, с чувством того, что ты стоишь выше Добра и Зла, что ты, собственно, и есть Зло, необходимое для расчистки дороги Добру. Ты начинаешь делать себе поблажки, начинаешь придумывать оправдания действиям, которые вынужден делать по долгу службы. А то и просто можешь делать, пользуясь зыбким призраком «служебного положения».

«Оправдания очень просты и у всех одинаковы… Интуитивно понятны, как принято говорить. Мы рискуем жизнью за вас, народ, значит, вы, народ, должны относиться к нам с пониманием. У нас такая работа. Мы не можем относиться ко всем людям без подозрения, потому что каждый день видим, какие ублюдки, подонки и звери бывают среди вас, людей. Поэтому извините нас за суровость. Иногда за жестокость. Эта злость необходима нам для работы, иначе мы скиснем и не сможем вас защищать. Простите нас за ошибочные задержания, за удары дубинок, когда в этом нет особой необходимости. Ведь правосудие очень несовершенно, и в этом нет нашей вины, но мы каждый день ведем борьбу с мразью, на наших шкурах есть отметины ее грязных зубов. И мы не можем проявлять милосердие при задержании, потому что, скорее всего, его проявит суд, назначив слишком мягкую меру наказания. Так пусть лучше преступник получит наказание сразу, на месте, пусть из него вылетит спесь и наглость, с которой он совершал преступление. Простите нас лишь за то, что в пылу боя не всегда есть возможность отличить преступника от его жертвы, что не можем мы сразу определить и меру вины виноватого, поэтому рубим сплеча, так, чтоб сразу искры из глаз. Нас за это наказывают, увольняют, даже сажают, но мы не можем иначе. У нас такая работа. И если хоть один раз мы проявим милосердие и не перешарим карманы задержанного, то этот раз может обернуться пулями в наших сердцах.

Мы несем непомерные моральные нагрузки, мы несем бремя ответственности и опасности, но нам платят мизерную зарплату. Мы можем и должны исполнять свой долг, не делая никаких поблажек, и мы будем это делать, если вы, люди, этого хотите. Но почему вы не хотите этого? Почему?! Почему вы кричите о коррупции, а сами даете червонец инспектору, когда проехали на красный сигнал светофора? И если он не возьмет этот драный червонец, а составит на вас протокол, то вы назовете его гадом и поганым ментом. Но если возьмет, то вы на весь гаражный кооператив кричите, что вас обобрали. Так что нам, вообще вас не останавливать? Ведь у нас такая работа! Сколько копий сломано вокруг коррупции… Но еще больше пролито слез провинившихся граждан с мольбами взять взятку, но не доводить дело до законного наказания».

Фролов усмехнулся. До чего же логично и правильно все звучит. Плакать хочется…

«Но во всей этой логике почему-то отсутствует один никому не заметный момент – вас, уважаемые, никто на эту работу не гнал. Сами пришли, кто за чем. И вы действительно должны делать ее, четко и до последней буквы правильно, а вот уже после этого извиняться за то, что из-за мягкости закона, а не вашей личной, преступник ушел от наказания. Или убил вас самих. Такое бывает нередко, но вас никто на эту работу не гнал. Только тогда вы можете с гордо поднятой головой сказать: «Мы сделали все, что могли, все то, что позволил нам закон, и не наша в том вина, что он слишком мягок». Тогда не придется извиняться. Сделав все до последней буквы правильно, вы сможете, не опуская глаз, сказать: «Мы сделали все по закону. И не наша в том вина, что он Слишком суров. Не преступайте его». И вы будете правы. От начала и до конца.

И тогда вы будете получать пули в сердце, финки в бок и нищенскую зарплату в карман дешевых штанов, но у вас появится то, что ныне есть у очень немногих.

Честь.

Маленькое, почти забытое слово, не стоящее ни копейки и стоящее так дорого. Емкое слово, собравшее в себе честность, чистую совесть и обыденное чувство выполненного долга, с которым каждый вечер ложишься спать.

Слава.

Стоящая порою так дорого, но по большому счету не стоящая ничего.

Не за этим ли вы идете в милицию? Если за чем-то другим, то лучше не надо. Ни вам, ни нам. Ничего, кроме этих двух слов, вы на столь трудной работе не сможете получить в принципе, если сами не преступите закон. Но если вы заранее идете с мыслью брать взятки и пользоваться служебным положением не во имя закона, то… Будьте вы прокляты! Уж лучше идите на большую дорогу, грабьте и избивайте, но не позорьте имена тех, кто носил такую же форму с честью. И тогда вы будете называться положенным вам словом «преступники», и тогда я снова надену милицейскую форму и буду отстреливать вас как бешеных собак.

И не надо ничего упрощать! Упрощение и есть истинный корень Зла. Да, трудно поступать по закону и помнить десятки инструкций. Трудно удержаться от соблазна улучшить статистику раскрываемости, навесив липу на подвернувшегося невиновного. Пусть он хоть сто раз закоренелый преступник, но «вывешивание висяков» – это упрощение собственной работы, а значит, Зло по сути своей. Трудно доказать вину виноватого, но вам ПРИДЕТСЯ делать это, не фабрикуя улик. Иначе грош вам цена! Иначе Зло быстро и уверенно затянет вас в темные сети, как бы прочно ни стояли вы на стороне Света в начале пути. Вы даже не заметите этого, только в глазах бывших друзей прочтете презрение, только злорадство прочтете в глазах врагов».