ДЖО ХОЛДЕМАН - Посвящается Белой Горе

• Название: Посвящается Белой Горе
• Автор: ДЖО ХОЛДЕМАН
• Жанр: Научная Фантастика

---

Стоило нам оказаться рядом, как мы отыскали кнопку, заставлявшую стену разъехаться, и составили кровати вместе у окна. Боюсь, что на пару дней мы были потеряны для общества. Ни я, ни она уже довольно давно не имели любовника. А такой женщины, как Белая Гора, у меня не было никогда, хоть я и переменил их буквально десятки. Она говорила, это потому, что я никогда не спал с селеде-нианкой, и я тактично соглашался, решив не вспоминать больше о пяти ее незабвенных соплеменницах.

Женщины Селедении, равно как и мужчины, действительно больше, чем жители нормальных планет, искушены в утонченной технике сексуального самовыражения. Это составная часть их «целостности» (кажется, я не могу подобрать правильного английского слова). Она и мешала Ло - и не ему одному - всерьез воспринимать Белую Гору как художника. Для поддержания «целостности» селеде-нианцы должны считать искусство повседневным занятием, не превосходящим по важности сердечные и телесные дела.

Для них все это - одно и то же. Нам не понять селеде-нианцев, потому что их потребность в равновесии нарушает иерархию ценностей: произведение искусства столь же значимр, как оргазм или краюха хлеба. Хлеб связан с искусством через метаболизм тела художника, который, в свою очередь, имеет отношение к оргазму. Дальше нить гибких рассуждений, метафор и фраз тянется от хлеба к земле, солнечному свету, ядерной реакции, возникновению и гибели Вселенной. Любой разумный человек способен делать аналогичные построения, но у Белой Горы это получалось автоматически, это она впитала с молоком матери, с первыми словами.

Все важно. Ничто не имеет значения. Измени мир, но не напрягай свои силы.

Я никогда не мог постичь ее способ мышления. Впрочем, я пятьдесят петросианских лет провел в браке с женщиной, имевшей еще более необычные взгляды. (Собственно, наш брак как социальный контракт длился пятьдесят семь лет, но в полувековую годовщину мы взяли отпуск, чтобы отдохнуть друг от друга, и больше я ее не видел.) Мировоззрение Белой Горы давало ей невозмутимость, которой я мог лишь завидовать. Однако в моей работе требуются дисбаланс и напряжение - точно так же, как ей нужны гармония и прочность.

К четвертому дню у нас в доме поселились уже почти все художники. Может быть, им наскучило бороться с земной бюрократией. Но скорее они просто хотели следить за тем, как идут дела у конкурентов.

Белая Гора чертила наброски на больших листах темно-желтой бумаги и развешивала их по стенам комнаты. Рисовала она стоя, перебегая от одной диаграммы к другой, чтобы внести какой-нибудь новый штрих, и шлепая босыми ногами.

Я же работал прямо в формовочном боксе - об этом изобретении Белая Гора слышала, но своими глазами никогда его не видела. Это куб света чуть меньше метра в поперечнике. Внутри находится видимое и ощутимое изображение скульптуры, или же камня, или кома глины. Его можно мять руками или пользоваться более тонкими инструментами. Все действия постоянно записываются, так что в любой момент легко откатиться назад.

Раз в два дня мы с Ло и еще двумя скульпторами садились во флайер и делали вылеты на несколько часов в поисках местных материалов. Нам очень мешало решение земных властей разместить «парк памяти» под куполом, поскольку приходилось выбирать лишь предметы достаточно маленькие, чтобы они поместились в шлюз и в очистную лабораторию. Можно было работать и с более крупными формами, но потом их пришлось бы разрезать на фрагменты не больше чем два на три метра и заново собирать внутри.

Во время своих экспедиций мы старались вести себя друг с другом честно и по-товарищески. В идеале, когда кто-нибудь замечал подходящий предмет, следовало приземлиться рядом с ним или зависнуть сверху, чтобы пометить своим знаком, а через день-другой роботы доставили бы его на участок рядом с домом. Но нередко на какой-нибудь один кусок претендовали двое или трое. Это порождало множество споров и соломоновых решений, удовлетворявших в результате интересы чего угодно, только не искусства.

Освещение ухудшалось. Планетарные инженеры Земли рассеивали в верхних слоях атмосферы блестящую пыль, чтобы отражать солнечные лучи. Для этих целей они переделали технику, предназначенную для уничтожения нанофагов, - изначально предполагалось заполнить весь воздух миниатюрными, как песчинки, аппаратами, имевшими крохотный мозг на химической основе. Ночное небо становилось все менее интересным. Хорошо, что Белая Гора решила начать наши отношения именно под звездами. Теперь мы уже не скоро - если вообще когда-нибудь - увидим их вновь.

Лишившись динамики освещения, мне пришлось отказаться от целого ряда задумок. Я перешел к идеям, связанным с чем-то иррациональным, что разум отвергал бы как невозможное. Моя работа, решил я, должна отражать то, как человеческий интеллект уходит от перспективы столь невообразимых вещей, как Стерилизация или наше возможное будущее.

Мы разделились на две группы и со смехом, но всерьез называли друг друга «оригиналистами» и «реалистами». Мы, оригиналисты, продолжали следовать изначальным условиям конкурса - проектировать памятник трагедии и ее последствиям, застывший стерильный мемориал посреди бурлящей жизни. Реалисты приняли во внимание последние новости, в том числе и то, что никакой жизни, вероятно, вскоре не будет, да и аудитории тоже.

На мой взгляд, это было неуместно. В первоначальной задаче имелось довольно пафоса. Добавлять еще да к тому же мешать его с иронией и собственным страхом смерти… Все-таки мы художники, а не поэты. Я искренне надеялся, что произведения реалистов потонут в непомерной сложности.

На вопрос, к какой группе принадлежит Белая Гора, она, несомненно, ответила бы: «К обеим». Я понятия не имел, во что выльется ее проект: мы решили не приставать друг к другу с расспросами, чтобы получился сюрприз. Расшифровать ее диаграммы мне было не под силу. Я неплохо владею селеденийским, но в пиктограммах ориентируюсь лишь на уровне туристического разговорника. К тому же половина надписей на желтых листах не относилась ни к одному известному мне языку. Наверное, это были заумные технические символы. *

Говорили мы о другом. Даже о будущем, как влюбленные. Скорее всего нас ждала смерть в пламени, но нам нравилось - вреда-то не будет - строить планы на случай, если наши хозяева найдут способ обвести судьбу вокруг пальца. Тогда нам будет из чего выбирать. Белая Гора никогда раньше не имела до'ступа к богатству. Ей не хотелось заниматься расточительством, но возможность побывать на всех планетах ее восхищала.

Конечно же, роскошь была ей неведома. Я надеялся когда-нибудь увидеть, как она прореагирует на подобное,- наверное, как-то необычно. Ожерелье - подарок, с которого на Петросе традиционно начинается роман, - нашлось у меня в коробочке с драгоценностями: золотая паутинка, усаженная безукоризненными изумрудами и рубинами.

Она тщательно его рассмотрела:

- Сколько это стоит?

- Около миллиона марок. - Белая Гора принялась совать украшение обратно мне в руки.- Возьми, пожалуйста. Теперь деньги ничего не значат.

Она не сразу нашлась, что сказать (редкий случай).

- Твой жест мне понятен. Но нельзя ожидать, что я оценю его так же, как ты.

- Я и не ожидаю.

- А вдруг я его потеряю? Я ведь его могу где-нибудь забыть, и все.

- Знаю. Все равно я его тебе подарил. Она кивнула и засмеялась:

- Ну хорошо. Странный вы народ.

Не расстегивая, она натянула ожерелье на шею, чуть не ободрав себе уши. Камни тепло засветились на фоне оливковой кожи.

Белая Гора чмокнула меня в губы и, ни слова больше не сказав, выпорхнула из комнаты. Мимо зеркала она пробежала, даже не взглянув. '

Пару часов спустя я отправился на поиски. Л о сказал, что видел, как она выходила из дома и несла с собой много фляг воды. На пляже я нашел ее следы, уходящие на запад, за горизонт.

Ее не было два дня. Я работал на улице, когда она вернулась, обнаженная, в одном лишь моем ожерелье. Еще одно она несла в руке: срезала себе правую косу и вплела в сложный узор из золотых и серебряных нитей. Его она надела мне на шею, потом поцеловала и пошла в дом. Я хотел идти следом, но она усталым жестом остановила меня.

- Дай мне поспать, поесть и вымыться. - Ее голос стал хриплым шепотом. - Приходи, когда стемнеет.

Я сел, привалившись к доброму камню, и ни о чем не думал, только гладил ожерелье из ее волос и нюхал их запах. Когда стало настолько темно, что я не видел своих ног, пошел к ней. Она ждала.

Я много времени проводил вне дома, особенно рано утром и поздно вечером, изучая свое собрание камней и обломков. Изображение каждого фрагмента было занесено в память формовочного бокса, но так мне проще представить себе некоторые аспекты работы.

Вдохновение! В Риме мы играли с миниатюрной моделью Солнечной системы, еще механической, построенной за много столетий до информационного века. В ее щелкающих движениях было что-то одновременно забавное и успокаивающее.