Василий Розанов - Апокалипсис нашего времени

• Название: Апокалипсис нашего времени
• Автор: Василий Розанов
• Жанр: Философия

---

"мы — рабы Твои", у всего настояще Великого. "Величит душа моя Господа" — это всегда у евреев, и всегда — в отношении к великому и благородному истории). О, я верю, и Нахамкис приложился сюда. Но — сорвалось. Сорвалось не-"величие", и он ушел, мстительно, как еврей, — ушел "в богему". "Революция так революция". "Вали все". Это жид и жидок и его нетерпеливость.

Я выбираю жидка. Сколько насмешек. А он все цимбалит. Насмешек, анекдотов: а он смотрит русскому в глаза и поет ему песни (на жаргоне) Заднепровья, Хохломании, Подолии, Волыни, Кавказа и, может быть, еще Сирии и Палестины и Вавилона и Китая (я слышал, есть китайцы-евреи, и отпускают себе косы!!!). Еврей везде, и он "странствующий жид". Но не думайте, не для «гешефта»: но (наша Летопись) — "Бог отнял у нас землю за грехи наши, и с тех пор мы странствуем".

И везде они несут благородную и святую идею «греха» (я плачу), без которой нет религии, а человечество было бы разбито (праведным небом), если бы "от жидов" не научилось трепетать и молить о себе за грех. Они. Они. Они. Они утерли сопли пресловутому европейскому человечеству и всунули ему в руки молитвенник: "На, болван, помолись".

Дали псалмы. И Чудная Дева — из евреек. Что бы мы были, какая дичь в Европе, если бы не евреи. Но они пронесли печальные песни через нас, смотрели (всегда грустными глазами) на нас. И раз я на пароходе слышал (и плакал): "Купи на 15 коп. уксусной кислоты — я выпью и умру. Потому что он изменил мне". Пела жидовка лет 14-ти, и 12-летний брат ее играл на скрипке. И жидовка была серьезна. О, серьезна… Я (в душе) плакал. И думал: "Как честно: они вырабатывают пятаками за проезд, когда у нас бедные едут фуксами, т. е. как-нибудь на казенный счет, или под лавкою, и вообще — на даровщинку".

И вот они пели, как и Деворра, не хуже. Почему хуже? Как "На реках вавилонских": — "О, мы разобьем детей твоих о камень, дщерь вавилонская". Это — Нахамкис. Нахамкис кричит: "Зачем же лишили его права быть Стекловым", "благородным русским гражданином Стекловым", и так же стал "ругать зверски Михаила Александровича", как иудеянки хотели (ведь только хотели) "разбивать вавилонских детей о камня" (вавилонский жаргон).

Это — гнев, ярость: но оттого-то они и живут и не могут, и не хотят умереть, что — горячи.

И будь, жид, горяч. О, как Розанов — и не засыпай, и не холодей вечно. Если ты задремлешь — мир умрет. Мир жив и даже не сонен, пока еврей "все одним глазком смотрит на мир". — "А почем нынче овес?" — И торгуй, еврей, торгуй, — только не обижай русских. О, не обижай, миленький. Ты талантлив, даже гениален в торговле (связь веков, связь с Финикией). Припусти нас, сперва припусти к "Торговле аптекарскими товарами", к аптекам, научи «синдикатам» и, вообще, введи в свое дело ну хоть из 7–8 %, а себе — 100, и русские должны с этим примириться, потому что ведь не они изобретатели.

Подай еврею, подай еврею, — он творец, сотворил. Но потом подай и русскому. Господи:

он нищ.

О, довольно этой "нищенской сумы", этого христианского нищенства, из которого ведь выглядывают завидущие глазки. Но оставим. И вернемся к печальным песням Израиля.

И вот он играет, мальчишка, а девчонка поет. Как я слушал эту песню безумную, на Волге.

И дети мои слушали. И они почти плакали. Впечатлительны все. "Ведь у вас был Самсон, евреи?" Моргает. — "Помните, Самсон и Далила?" — "Как они сражались с филистимлянами?" — "Сражались, о, о…" — "Ну?" — "Теперь одна стена плача. Римляне разорили все"…

И они трясут кулаками по направлению Рима. "У… У… У…" Но, еврей, утешься: давно прошли легионы Рима; от Рима, "того самого", осталось еще меньше, нежели осталось от Иерусалима; он еще гораздо глубже погребен. А вы все еще спрашиваете у ленивого хохла:

"А все-таки, почем же пшено?"

Русские в странном обольщении утверждали, что они "и восточный, и западный народ", — соединяют "и Европу, и Азию в себе", не замечая вовсе того, что скорее они и не западный, и не восточный народ, ибо что же они принесли Азии, и какую роль сыграли в Европе? На востоке они ободрали и споили бурят, черемисов, киргиз-кайсаков, ободрали Армению и Грузию, запретив даже (сам слушал обедню) слушать свою православную обедню по-грузински. О, о, о… Сам слушал, сам слушал в Тифлисе. В Европе явились как Герцен и Бакунин и "внесли социализм", которого "вот именно не хватало Европе". Между Европой и Азией мы явились именно «межеумками», т. е. именно нигилистами, не понимая ни Европы, ни Азии. Только пьянство, муть и грязь внесли. Это действительно «внесли». Страхов мне говорил с печалью и отчасти с восхищением: "Европейцы, видя во множестве у себя русских туристов, поражаются талантливостью русских и утонченным их развратом". Вот это — так. Но принесли ли мы семью? добрые начала нравов?

Трудоспособность? Ни-ни-ни. Теперь, Господи, как страшно сказать… Тогда как мы "и не восточный, и не западный народ", а просто ерунда, — ерунда с художеством, — евреи являются на самом деле не только первенствующим народом Азии, давшим уже не "кое- что", а весь свет Азии, весь смысл ее, но они гигантскими усилиями, неутомимой деятельностью становятся мало-помалу и первым народом Европы. Вот! Вот! Вот! Этого- то и не сказал никто о них, т. е. "о соединительной их роли между Востоком и Западом, Европою и Азиею". И — пусть. О, пусть… Это — да, да, да.

Посмотрите, встрепенитесь, опомнитесь: несмотря на побои, как они часто любят русских и жалеют их пороки, и никогда «по-гоголевски» не издеваются над ними. Над пороком нельзя смеяться, это — преступно, зверски. И своею и нравственною, и культурною душою они никогда этого и не делают Я за всю жизнь никогда не видел еврея, посмеявшегося над пьяным или над ленивым русским. Это что-нибудь значит среди оглушительного хохота самих русских над своими пороками. Среди наших очаровательных: "Фон-Визин, Грибоедов, Гоголь, Щедрин, Островский". А вот слова, которые я слышал: "Послушайте, как вы смотрите на русского священника?" — "При всех его недостатках, я все-таки люблю его". — "Люблю? Это — мало: можно ли не чтить его: он получает корку хлеба, т. е. сельский священник, а сколько труда, сколько труда он несет". Это доктор Розенблюм, в Луге, в 1910 г. Я думал, он — немец. Расспросил — еврей. Когда разбиралось дело Панченко ("Де-Ласси и Панченко"), пришлось при экспертизе опросить какого-то врача- еврея, и он сказал серьезно: "Я вообще привык думать, что русский врач есть достойное и нравственное лицо". Я так был поражен обобщенностью вывода и твердостью тона. И за всю жизнь я был поражаем, что несмотря на побои ("погромы"), взгляд евреев на русских, на душу русскую, на самый даже несносный характер русских, — уважителен, серьезен. Я долго (многие годы) приписывал это тому, что "евреи хотят еще больше развратиться русским": но покоряет дело истине своей, и я в конце концов вижу, что это — не так. Что стояло безумное оклеветание в душе моей, а на самом деле евреи уважительно, любяще и трогательно относятся к русским, даже со странным против европейцев предпочтением. И на это есть причина: среди «свинства» русских есть, правда, одно дорогое качество — интимность, задушевность. Евреи — то же. И вот этою чертою они ужасно связываются с русскими. Только русский есть пьяный задушевный человек, а еврей есть трезвый задушевный человек.

Огромный красивый солдат, в полусумраке уже, говорил мне:

— Как отвратительно… Как отвратителен тон заподозривания среди этого Совета солдатстких и рабочих депутатов. Я пришел в Таврический Дворец и не верю тому, что вижу… Я пришел с верою — в народ, в демократию…

Так как я пришел "без веры", то горячо и как бы "хватаясь за его руку", спросил у него:

— Да кто вы?

— Солдат из Финляндии… Стоим в Финляндии… Я, собственно, еврей…

— Я — русский. Русский из русских. Но я хочу вас поцеловать. — И мы крепко поцеловались.

Это было, когда я захотел посмотреть "солдатских депутатов" в марте или апреле 1917 года.

В том же месяце, но много позже:

Угол Литейной и Бассейной. Трамвай. Переполнен. И старается пожилой еврей с женою сесть с передней площадки, так как на задней «висят». Я осторожно и стараясь быть не очень заметным — подсаживаю жену его. Когда вдруг схватил меня за плечо солдат, очевидно нетрезвый ("ханжа"):

— С передней площадки запрещено садиться. Разве ты не знаешь?!!!..

Я всегда поражался, что эти господа и вообще вся российская публика, отменив у себя царскую власть «порывом», никак не может допустить, чтобы человек, тоже «порывом», вскочил на переднюю площадку вагона и поехал, куда ему нужно. Оттолкнув его, я продолжал поддерживать и пропихивать еврейку, сказав и еврею: "Садитесь, садитесь скорее!!"

Мотив был: еврей торопливо просил пропустить его "хоть с передней", ибо он спешил к отходу финляндского поезда. А всякий знает, что значит "опоздать к поезду". Это значит "опоздать и к обеду", и пошло расстройство всего дня. Я поэтому и старался помочь.