Евгения ИЗЮМОВА - ДЕТИ РОССИИ

• Название: ДЕТИ РОССИИ
• Автор: Евгения ИЗЮМОВА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2002
• ISBN: ISBN 5-9233-0246-2

Книга Е. Ф. Изюмовой написана на конкретном материале и состоит из четырех разделов. Повесть «Черные крылья смерти» охватывает события довоенных, военных и послевоенных лет. Призванный в годы Великой Отечественной войны защищать Родину, ее герой волею судьбы оказывается в плену. Это рассказ о людях, выстоявших в тяжелых условиях, сохранивших честь и достоинство. Героини «Жемчужного ожерелья, или Повести о поющих душах» связаны одной нитью -~ все они участницы хора «Зоренька» объединения «Дети военного Сталинграда». Из их памяти не изгладились впечатления об ужасах и лишениях войны и о тех людях, благодаря мужеству и самоотверженности которых женщины и по сей день продолжают активно участвовать в жизни Волжского. В основу очерка «Земля горела под ногами» положены воспоминания немецких офицеров и солдат, осознавших значение Сталинградской битвы и отдающих должное стойкости и героизму советских воинов. Очерки под общим названием «Саперы» знакомят читателя с героями наших дней, военнослужащими, кого глубоко волнует судьба Российской Армии и России.

Книга находится в свободном электронном доступе с разрешения автора и распространяется в электронном виде свободно при условии соблюдения целостности текста/содержания и только в электронных библиотеках не ограничивающих прямо или косвенно (через регистрацию или оплату) доступ к размещенным в библиотеке книгам.

При ином испольовании просьба связаться с агентом автора через [email protected]

---

- … Мама, мама! - плакали двое младших - Леша и Саша. - Куда папаню забирают?

Мать молча уткнулась в плечо отца, ухватила его за шею - плакать уже не было сил. Отцовские натруженные руки висели вдоль тела как плети. Он растерянно осматривал хату, детей. Таким беспомощным Ваня никогда его не видел.

- Ну, будет! - сурово сказал милиционер, приехавший из района. - Не на вовсе расстаетесь, всего-то на десять лет, - и засмеялся простуженным басом, подтолкнул отца к повозке, стоявшей у ворот подворья Карповых. - Будет! Долгие проводы - лишние слезы! Поехали!

Отец, высвободив голову из рук матери, своей тяжелой, мозолистой рукой погладил по головенкам младших, притронулся к плечу Вани, что-то хотел сказать Мише, но, махнув рукой, понурившись, побрел со двора. Следом шел милиционер.

Отец неловко уселся в повозку, где уже сидели Дерябин и еще двое хуторских, и повозка тронулась. Лошади затрусили по пыльной дороге, а Ваня сорвался с места, выскочил за ворота, не слыша крика матери, помчался вслед за повозкой.

- Папаня, папаня! - кричал мальчишка, но отец не обернулся, а лошади, подстегнутые кнутом, побежали резвее. Ваня вбежал на Улаган, небольшую горку за хутором, и долго стоял на его вершине, глядя на дорогу, пока повозку не поглотил горизонт.

Ваня никак не мог понять, почему отца записали в кулаки и выслали. Ну какие они, Карповы, кулаки? Подворье хилое. Хата, как огромный гриб, торчала из земли. В хлеву, правда, стояла корова. Был еще у них конь да верблюд Бухар, у иных вообще никакой живности не было, да ведь отец тяжким трудом зарабатывал деньги, чтобы купить и коня, и корову, и Бухара. Их всех свели со двора накануне. Как печально мычала Зорька, когда ее повел за собой на веревке другой человек, не отец. Конь тоже взбунтовался, не хотел, чтобы его взнуздывали чужие руки. Только Бухар смотрел на всех надменно и презрительно, как настоящий хан. Сепаратор, самое ценное в их хозяйстве, который отец берег и работал на нем только сам, тоже забрали. Милиционер посмеялся, мол, зачем сепаратор, если коровы нет?

А дядя Степан Дерябин? Разве он кулак? Да у него и верблюда нет. Лошадь да корова. А как мужику без лошади? Она и трудяга, и боевой конь на бедном подворье.

Ваня видел настоящих кулаков в соседнем хуторе, куда он ездил вместе с отцом в начале весны к деду Синицину. Вот у того хозяйство так хозяйство! Сараи и амбары покрепче хаты Карповых, а про жилой дом и говорить нечего. По мнению Вани он был настоящим дворцом с ясными окнами. И за всем присматривали два парня и девушка, которых дед Синицын называл племяшами.

- Вот, Иваныч, семья сестринская плохо живет, племяшей я до себя приблизил, пусть у меня живут, помогут кой-где по-родственному, а нам, старикам, и хорошо, - Синицын все разъяснял отцу Вани, а тот лишь хмурился, пытаясь вставить словечко в текучую речь деда. Он-то знал, да и Ване было известно, что никакие это не племянники, оба парня смирновские, из бедных семей, небось, отрабатывают родительский долг. - Вот так, Иваныч, и живу, людям помаленьку помогаю, а то старые мы со старухой стали, а сыны где-то головы сложили за отечество…

И это тоже было неправдой. Сыновья Синицина, дюжие ребята Федька и Митька вертались с войны, да как красные лупанули белое воинство, оба скрылись куда-то.

- Агап Никоныч! - ставил, наконец, слово в речь деда Василий Иванович. - Мы от нужды к тебе. Сеять нечем. Может, одолжишь пашенички, а?

- Да одолжить-то можно, да ведь и самим сеять надо… - запел опять дед. - Уж так трудно стало, так трудно. На коней падеж, коровы совсем молока не дают, в амбарах пусто, хоть раскатывай амбары по бревнышку да от нужды великой продавай их на прожитие. Да уж тебя, Иваныч, как друга, я уважу, дам мешочек семян. Но учти, семенца для себя готовил, первосортные семенца, ты это учти. От себя отрываю, Иваныч, так что в мешке четыре пуда, а вернешь мне восемь. Согласен ли, золотце?

Отец ошарашенно смотрел на Синицина: брать за долг вдвое больше - совсем не по-божески, это дед загнул, видя, что «другу»-Иванычу деваться некуда. Сговорились, что отец возьмет в долг шесть пудов, а отдаст одиннадцать с половиной - на меньшее дед Синицин не соглашался.

И вот сейчас, вспоминая тот весенний день, Ваня никак не мог взять в толк, почему отца назвали кулаком, а Синицина - нет.

Ночью парнишка не мог уснуть, ворочался с боку на бок рядом с младшими братьями, прислушивался к разговору взрослых.

На столе стоял самодельный светильничек, освещавший только крышку стола, на которой старший брат Миша укрепил маленькие тисочки и что-то обтачивал напильником. Миша в свои семнадцать лет слыл в хуторе главным умельцем наравне с кузнецом Фроловым. У Миши руки золотые, как говорили взрослые. Все охотники в хуторе имеют ножи его закалки с красивыми костяными ручками. Даже сепаратор отец позволял Мише ремонтировать, и, по природе своей очень упрямый, всегда прислушивался к советам старшего сына.

Напротив Миши сидела мать, обхватив голову руками, может быть, впервые за всю жизнь сидела так без дела. Рядом с ней, понурясь - сестра Надя, у окна - ее муж Петр Жидков.

- Да как же так случилось, мама? - спросила Надя: они с Петром ездили в Эльтон и узнали о ссылке отца лишь вернувшись обратно. - Почему вас раскулачили? - она всхлипнула. - Без коровы с этакой семьищей, да без коня как жить будете? - они с Петром жили отдельно.

- Да не плачь ты! - подал голос Петр. - А то не знаешь, почему!

- Почему-почему, - передразнил сестру Миша. - Ольгу Чурзину из сельсовета знаешь? Отец прошлой зимой, помнишь, протокол подписал, когда Никитку-спекулянта прищучили? Ну вот, - Миша глубоко вздохнул от такой долгой речи - он был из молчунов, - Никитку-то сначала взяли в район, а потом отпустили. А Ольга - его племянница.

- Да ведь отец ничего Никитке не сделал: велели ему бумагу подписать, вот он и подписал, - промокнула Надя слезы уголком платка.

- То и сделал, что подписал. Никитку выпустили да скот, который он хотел продать, забрали, барыша его лишили. Вот Ольга и отомстила.

- Да знают ведь люди, что Никитка спекулянт, почему никто не вступился за отца?

- Да перестань ты носом хлюпать! - вновь сказа Петр. - А то не понимаешь, что деньги все могут сделать. В Эльтоне, небось умные люди живут, разберутся насчет отца. Но вообще, - Петр вздохнул, - сказывали в хуторе, что представитель из района с Ольгой гуляет, не зря же у нее всегда останавливается, как в хутор приезжает, потому, думаю, надо ко всему готовым быть.

- Не пропадем мы, мама, - сказал Миша. - Фролова угнали тоже, так что я один теперь в кузне, все заказы мои, проживем, не печалься, а там, глядишь, и отец вернется. Ванюха тоже по хозяйству будет помогать, а насчет отца, думаю, разберутся.

Но в Эльтоне разобраться не успели: Василий Иванович Карпов умер, едва подвода достигла района - не выдержало его сердце позора. Говорят, от сумы да тюрьмы никак не уйдешь. От сумы семья кое-как уходила, а вот от тюрьмы уйти Василию Ивановичу не удалось. Пусть и не настоящая тюрьма - ссылка, а все равно не сам себе хозяин, подневольный человек.

Из Эльтона в Смирновку полетел приказ: вместо умершего Карпова сослать его старшего сына. Время было суровое, в районе верили сведениям с мест - сколько их, врагов, неожиданно обнаруживалось, попробуй разберись, где правда, а где ложь, кто настоящий враг, а кого оклеветали. Тело Василия Ивановича не вернули семье, а Михаила отправили в ссылку.

Остался Ваня в семье старшим мужчиной. Мать заболела и долго не вставала с постели. А Ольга Чурзина, посмеиваясь, глядя на всех огромными зазывными глазищами, ходила по хутору королевой. Мужики, усмехаясь, цикали ей вслед - хороша бабенка! Женщины молчали затаенно, придерживали при ней языки, а за глаза костерили почем зря. А Ваня ненавидел Чурзину недетской ненавистью.

А тут еще новое испытание подоспело: зятя Петра мобилизовали в Красную армию. И если бы не родичи Петра, то не сумел бы Ваня вспахать и засеять свой надел. А в колхоз их, как кулацкую семью, не приняли.

Земля отозвалась добром на хлопоты - всходы встали ровные и крепкие, видно, вдосталь Ванины слезы да пот напоили землю. Радовался мальчишка: и долги, по всему видать, раздадут, и хлебозаготовки выполнят, и самим еще останется. Но опять обрушилась на семью нежданная беда - прошел град полосой, и надо было ему упасть именно на полосу Карповых! Стоял Ваня на коленях у края полосы, руками поднимал обессиленные побитые градом стебельки, а они не выпрямлялись, роняли на мальчишескую ладонь зеленые колоски. Слезы капали у маленького хозяина из глаз: «Что же это такое? И люди, и даже природа против нас!»

Осень не принесла желанного урожая. Кое-как сжали хлеб, обмолотили, вышло всего шестьдесят пудов - едва хватало план по хлебосдаче выполнить, немного отсыпать на семена, а жить придется впроголодь.

Охнуло, загудело гневно, закричало собрание единоличников в сельсовете, когда представитель из района прочел разнарядку для сдачи зерна. Услышав цифру «двести», мать Вани, простонав, поднялась со скамьи: