Михаил Чернолусский - Золотой след (легенды, сказки)

• Название: Золотой след (легенды, сказки)
• Автор: Михаил Чернолусский
• Жанр: Прочая детская литература

---

"Федя, Федя, - подумал Андрей, - и столько лет ты искал замену своей любви"...

Мирон Миронович легонько подтолкнул Андрея локтем.

- Кого ищешь?.. На ноги хоть не наступай.

Андрей промолчал.

- Корреспондент из газеты приехал, - опять прошептал Мирон Миронович. - И председатель - бросил совещание, прискакал.

- Ну и что?

- Митинг надо провести на кладбище. Фронтовика хороним. А старик уперся - ни в какую.

Андрей не понял.

- Какой старик?

- Да Семен Никифорович. Не надо, говорит, слов - и все тут. И Соломка его поддерживает. - Мы не власти, чтоб митинговать.

Андрей глянул на стройную Павлу, на уверенно шагающего, но все-таки сгорбившегося Семена Никифоровича, помолчал, подумал и сказал:

- Знаешь, Мироныч, не будем перечить старикам. Их воля...

На этот раз Мирон Миронович промолчал. "Победа принадлежит всем, неожиданно подумал Андрей. - Чего тут в самом деле митинговать".

В последние минуты перед тем, как должны были закрыть гроб, Андрей глянул на лицо Петра. Думал, скажет - "Прощай, друг", громко, не стесняясь молчащих рядом людей. А не вышло слов. Увидел неизменившиеся черные с изломом брови и не поверил, что Петр мертв, что сейчас его накроют крышкой, опять заколотят гвоздями и опустят навсегда в могилу. Не поверил.

Федор, держа с кем-то на пару крышку, плечом отстранил от гроба Андрея. Чуть отойдя, Андрей выпрямился и увидел - Люду. Лицо у неё было бледное, цвета хорошо выбеленного полотна. Рядом с ней стояли какие-то незнакомые люди, казалось, не понимающие, что происходит, моргали глазами.

Андрей ещё дальше отошел от гроба. И теперь для него остались только звуки, он ничего уже не видел. Стучал молоток. Потом стук прервался. Звякнул лом, послышался чей-то вскрик. И плач. Заголосила Павлина Степановна, но быстро затихла... И снова - стук. Уже глухой... Андрей понял - люди бросают комья земли в могилу. Тогда он нагнулся, нащупал у ног ком, взял его и тоже бросил в могилу. Но стука не услыхал. Подумал: "Все, засыпали... Вот, конец".

И так тихо...

Возвращался с кладбища он опять вместе с Мироном Мироновичем. Тот, желая, видимо, отвлечь Андрея от горьких мыслей и отвлекаясь сам, стал вдруг вспоминать прошлое. Говорил, что хорошо помнит родителей Андрея, красавицу-мать - Ксению Вячеславовну, настоящую большевичку двадцатых годов, неплохо помнит Андрея Васильевича, хотя тот почти не жил в Ясеневке. "Мечтал батюшка твой, - говорил Мирон Миронович, - упорно мечтал украсить нашу область лесами, восстановить лес, который вырублен, и новые массивы поднять на песчаных холмах, чтоб не гибла под песком почва. А?.. Полезный был чудак".

Андрея резануло выражение "полезный чудак".

- Что, - спросил он, - чудаки бывают и бесполезные?

- Сколько, брат, угодно! - воскликнул Мирон Миронович. - Вот, прости меня, к примеру скажу... Взять похороны. Это уже не первые в Ясеневке. Набежали, наехали - знакомые, незнакомые. И так, брат, всегда. А с поминок разъедутся и где они? Вот как дружки твои Зацепины, похоронят - и тикать из деревни, концы обрезаны... Не чудаки разве? Польза от них есть селу? Да никакой...

Андрей не стал возражать. Для Мироныча, как и для Соломки, с которым председатель вечно спорит о политике, одно незыблемо - преданность человека земле. Опять тот же спор. Век, что ли, на эту тему людям спорить?

Однако, подумав, Андрей спросил себя: "А может - век?"

Мироныч, видно, почувствовал, о чем думает Андрей:

- Ничего, Андрюха, утрясется. Родителей только не забывай... Один век - одна дорога.

Андрей улыбнулся: есть ещё кроме Соломки в Ясеневке философы.

Они пришли на поминки. Народ сидел за столами в два ряда, через всю избу. Пахло сладким, вроде как компотом. И блинами. Еще примешивался запах свежей хвои. Откуда шел этот запах - Андрей понять не мог.

Он присел за край стола, рядом с Федором. Спросил:

- А где же Марьюшка?

Федор неопределенно мотнул головой.

- Помогает.

"Это хорошо", - подумал Андрей. - Глаза его бегали по лицам гостей, он увидел зеркало на стене, покрытое черным полотнищем. Хотел ещё о чем-то спросить Федора, но вдруг забыл о чем и лишь повторил про себя - это хорошо". Но теперь и эта фраза стала ему непонятна. Что хорошо? Что может быть хорошо, когда на кладбище оставили человека? Люди сидели за столами, как бы исполнившие один обряд и теперь приступали к другому. Снимут с зеркала покрывало и все вернется "на круги своя". Кем бы ты не был тебя забудут, постепенно или сразу. Сколько за годы своих странствий он видел на сельских погостах всеми забытых могил, заросших бурьяном, с полусгнившими, почерневшими от дождей и ветров деревянными крестами. Ушли родные и друзья и унесли с собой память о некогда нужной людям жизни, и все-таки - это самые почетные погосты в селениях на бескрайних землях России. Здесь никогда не произносили никаких речей и не играла музыка, кроме криков наглого воронья и протяжных посвистов природы.

Он тихо шепнул Федору:

- Я пройдусь немного, Федя... В случае чего - скажи старикам, чтоб не волновались. Переночую у Соломки. Понял?

Тихо выбираясь из горницы, переполненной народом, Андрей почувствовал затылком, что за ним кто-то следит. Он не стал оборачиваться, а, напротив, чуть пригнувшись, поспешил к дверям.

* * *

Так случилось, что Андрей до рассвета просидел у костра с конюхами в ночном. Поначалу не собирался вообще в луга идти. Но даль и тишина затянули. Шагал берегом мелкой речушки Серебрянки, впадающей в Трубеж, и вдруг увидел как пролетели мальчишки на лошадях по заброшенной старой дороге, вдоль поля. Босоногие, чуть отвалившись назад, вытянув руки с поводьями, пацаны лихо подпрыгивали на неоседланных конях, которых опять, после войны, заимел ясеневский колхоз "Верный путь". Андрей знал - ребята в лугах не останутся, прибегут обратно, но это такая их радость отогнать в ночное лошадей.

И Андрей пошел дальше. Начались копны, затем по-царски возвысилась скирда, а за ней потянулся чистый скошенный луг, где и пасся колхозный табунок.

Стемнело, притихли наконец лягушки, квакающие в низинах мелкой реки, долетел сладкий запах молодого сена. Андрей свернул к костру, который светился в синей дымке, как волчий глаз...

Он никому не помешал у костра, напротив, все обрадовались ему, как-никак земляк, москвич. Вечер просидели тихо. Расспрашивали Андрея про Петра. Потом незаметно перешли на страшные истории из разных времен. Пекли картошку и молодую кукурузу.

Андрей сначала решил, что немного посидит и уйдет. Но его разморило, он задремал. А потом ели картошку, кукурузу. Зажглись на небе звезды. К костру, словно соблюдая очередность, подходили мелким шагом спутанные лошади, глядели на конюхов, а больше на него, на Андрея, как ему казалось, почему-то фыркали и неторопливо отходили. Наиболее назойливых отгоняли конюхи.

- Ну куды ты пойдешь, - говорили Андрею, - заплутаешь... Бери вот телогрейку, ложись у огня...

И Андрей лег.

Снился ему не костер и, как ни странно, не похороны и вообще не Ясеневка, а Ставрополь. Он сидит по-турецки, поджав под себя ноги, на ковре. Новоселье. Много молодых людей, они все смеются. А он умоляет: "Нельзя смеяться! Нельзя!" И тут же - он в карьере. Над ним огромный ковш с песком. Теперь он, напротив, кричит - "Можно сыпать, можно!" И видит, как из раскрывшегося огромного ковша сыплется ему на голову песок. Он горячий и очень долго сыплется. Но цвет - красный, как искра от костра. Но Андрею не страшно. Он ясно во сне сознает, что так надо.

Вдруг его начинают толкать. Он просыпается и слышит:

- Эй! Повернись-ка, брат, на другой бок. Сгоришь этак...

Лишь на рассвете Андрей ушел от конюхов.

Пройдя скирду, копны, свернул опять к Серебрянке и высоким берегом пошагал к селу. Солнце должно было появиться слева, за полями, за красным горизонтом. Кроваво горел восток, словно там ниже, в глубинах космоса, солнце воевало с чудовищем, гнало его раненого, от себя, чтоб появиться над землей и дать людям новый день.

Над головой вскрикнул жаворонок и смолк.

Мысль о новом дне походила на измену дню вчерашнему, который он, Андрей, не имел права забывать. Но с этим ощущением бороться не приходилось, - он понимал, конечно, что новый день неизбежен. Другая мысль его мучила. До смерти Петра Андрей с уверенностью говорил себе, что ему начинать все сначала не поздно, и только когда Петр заболел, Андрей надломился. А после посещения Волокова, после того злополучного вечера, как, сами того не желая, три философа-технократа принялись терзать и без того раненую душу Андрея, он окончательно понял, что живет не понимая времени, в некоем романтическом коконе, что лучшая его доля была бы оставаться военным или завгаром где-либо на периферии, и уж по крайней мере смешно и безрассудно менять трижды планы на будущее. Однако ещё теплилась в нем надежда, что и в науке ещё не поздно попробовать себя.

Надежды рухнули со смертью Петра. "Как можешь ты только начинать, когда одногодок твой все кончил?.. Нет, конец твоим началам. Конец", говорил себе Андрей, идя берегом реки. Он вглядывался вдаль, несколько раз споткнулся на кочках. С уходом Петра, оказывается, ушла и какая-то частица самого Андрея. Словно вот сейчас его выбросило на этот одинокий берег. Берег, правда, родной Андрею. Но что за Родина в одиночестве?..