Виктор Точинов - Твари, в воде живущие (сборник)

• Название: Твари, в воде живущие (сборник)
• Автор: Виктор Точинов
• Жанр: Триллер

Жизнь человека, да и любого существа невозможна без воды. Но в глубине вод есть своя жизнь… Иногда очень странная. Иногда страшная…

Многие тысячелетия вода манит людей, начиная с далеких обезьяноподобных предков, предпочитавших не уходить далеко от речки или озерца, от водопоя. И многие тысячелетия вода пугает людей — начиная с тех же предков, хорошо знавших, что в любой момент поверхность может взбурлить — и из глубины покажется оскаленная пасть Хозяина Вод. Хорошо знавших, но обреченных вновь и вновь возвращаться на берег.

Так и я вновь и вновь возвращаюсь на берег моря, или глухого лесного озера, или к тихому речному омуту, или к давно заброшенному колодцу, — чтобы вновь встретиться взглядом с Тем, Кто Живет В Глубине…

Сборник из одноименного романа и трех повестей и рассказов, объединенных общей темой.

---

Зеленая лампочка наконец зажглась и он, отстыковав разъем от аппарата, пошел к палатке — сделать необходимое и неприятное дело…

Три связанных вместе изолентой красноватых бруска идеально, натуге, входили в левый верхний карман камуфляжа (чистенького, час назад впервые после стирки надетого); Лукин проковырял в крайнем продольное отверстие шилом складного ножа и стал аккуратно ввинчивать детонатор…

Похожий амулет — намертво прикрученную над сердцем гранату (намертво — чтобы не сорвать, не использовать раньше времени в горячке боя, чтобы дотянуться зубами до кольца в самый последний момент) носили наши казаки-добровольцы во время боснийской войны — носили, зная, что жизнь их в плену усташей или мусульман будет недолгой, но весьма богатой мучительными впечатлениями. Надел его тогда и Лукин — имелось сильное подозрение, что русский журналист тоже в плену не заживется. А потом, возвращаясь из балканской командировки, вывернул на память запал — на память о смерти, которую носил две недели на сердце…

Теперь талисман пригодился.

2

Голубой глазок из-под длинных загнутых ресниц смотрел игриво и зазывающе, да и вообще вид у золотой рыбки (или у сильно стилизованного карася) с эмблемы концерна “Голдфиш-Трейд”, изображенной на серо-голубом борту вертолета, был на редкость кокетливый.

— А не заскочить-то нам по пути на Свелоозеро, Аполлоша? — раздумчиво спросил Степан Викентьевич Парфенов, более известный под прозвищем Маркелыч. — Евгеньича заодно проведаем, чего ему там одному скучать… Все равно сутки, почитай, потеряли из-за ветрюги-то…

Пилот, названный Аполлошей, не стал отвечать на обращенный, по видимости, к нему вопрос. Он не первый год летал с Маркелычем и знал, что на деле прозвучал приказ, ясный и недвусмысленный. Про то, что “по пути” на деле означает крюк на четверть тысячи километров в сторону, он тоже не стал распространяться — полез по приставной алюминиевой лесенке в кабину.

— А горючки если не хватит, — добавил Маркелыч ему в спину, — у Авдеича, на третьей заимке, подзаправимся. Заодно и пелядь копченую заберем, говорил он, что поднабралось пеляди-то…

Пилот уже возился с ручками и тумблерами, Маркелыч повернулся к приткнувшемуся у вертолетного колеса человеку в замызганной зеленой форменной рубашке:

— Вставай, рыбохрана… С нами полетишь, на Светлоозеро. Может, какого браконьера сверху углядишь… не-санк-ци-о-ни-ро-ван-но-го…

Человек поднял абсолютно пьяную физиономию, икнул и заявил протест:

— Эт-то не мой район… Эт-то… ик… во-о-ще не наш субьект… ик… ф-ф-федерации…

И он снова уткнулся лицом в колени.

— Ничего-ничего… — легонечко пнул его в бок Маркелыч с брезгливой усмешкой. — Коли словишь кого, протокол накатаешь, так дадим с борта радиограмму, куда надо… прилетишь, а у тебя на столе приказ о переводе-то…

3

Тварь, которую Лукин считал щукой, была обречена, хотя сама и не знала этого.

Она вообще ничего не знала — мозг ее, разросшийся вполне пропорционально телу, блестяще опровергал марксистский закон перехода количество в качество — под броневой крепости черепом жили самые примитивные рефлексы: обнаружить, догнать, схватить и отправить в вечно голодное брюхо добычу…

Но подходящей добычи вокруг не осталось. Одинокие рыбы, еще пугливо таящиеся в озере, требовали истратить гораздо больше энергии на свою поимку, чем могли дать гигантской туше; водоплавающие птицы, составлявшие последние два года большую часть рациона твари, мало-помалу научились избегать опасное озеро, почти не останавливаясь на отдых при весенних и осенних перелетах…

А другие, более крупные животные, оказывались на водной поверхности редко и насыщали тварь на короткое время.

Она здорово сдала за последнее время, движения потеряли былую стремительность, большую часть времени тварь проводила в сонном оцепенении в своем логове, в полумраке нагромождения подводных валунов на дне залива — раньше на его более спокойную, чем озеро, поверхность часто опускались пролетные стаи уток, гусей и казарок — от ветров и волн залив прикрывали высокие холмистые берега и цепочка луд.

Теперь птицы не появлялись и тварь, не накопившая к долгой холодной зиме никаких жировых запасов, была обречена на медленную гибель. Огромное тело, давшее когда-то беспроигрышную фору в борьбе за существование, стало ловушкой, оно сжигало само себя — но тварь этого не понимала и не осознавала, лишь чувствовала жуткий голод…

Ее собратья (их осталось очень мало, и они были не по зубам твари, а она им) тоже никак не смогли бы дотянуть до весны — на их охотничьих участках, раскиданных по озеру, пищи оставалось еще меньше; и давно прошло то время, когда, объединившись для облавной охоты, они вносили опустошение в многочисленное еще рыбье население… Но они чутко вслушивались, что происходит вокруг них на большом расстоянии — как будто бы тщетно надеялись, что вернутся хорошие времена и вокруг вновь будет кишеть вкусная еда…

Колебания воды, производимые довольно крупной рыбой, тварь определила издалека и безошибочно — рыба трепыхалась, а не плыла как обычно и, раненая, стала легкой добычей. Тварь, казалось, не шевельнулась — можно было увидеть, будь у этой сцены наблюдатель, как огромный донный валун двинулся вперед — сначала медленно, а потом все более и более ускоряясь…

4

К веслам он не притрагивался.

Ветер медленно сносил лодку к середине залива, в двух десятках метров позади тянулась на буксире великанская жерлица, трос с проводом уходили вертикально вниз, где в глубине метался живец — на сей раз на огромном, добротно выкованном и остро отточенном двойном крюке, Маркелыч не подвел.

Остальные живцы остались у берега, Лукин прекрасно знал, что голодные щуки даже вполне банальных размеров порой атакуют свешенные за борт садки с рыбой, а дичь, на которую он охотился, приманивать вплотную к лодке никак не стоило.

Он сплюнул за борт и пододвинул высокий шнурованный ботинок поближе к плоской педали, лежавшей на дне — Володя сделал по его просьбе у аппарата включение ногой, как у стоматологической бормашины. (“Шесть с половиной тысяч рублей” — виновато сказал Дземешкевич, когда Лукин закончил изучать установку. “Рубле-е-ей…” — с непонятным Володе выражением протянул Лукин, цифру из телефонного разговора запомнивший прекрасно, но по умолчанию считавший валюту долларами…)

За борт он не глядел, все равно волнение не позволяло ничего увидеть даже на малой глубине. Лукин внимательно смотрел на расщеп в стволе дерева-жерлицы, зажимающий нейлоновый трос, игравший сегодня роль лески.

Обычная щука, схватив приманку, разматывала жерлицу немного, на метр-другой, затем стояла неподвижно на одном месте, заглатывая живца — и лишь потом пыталась уйти, вытянув весь запас лески. Он не рассчитывал на такую классическую хватку — судя по первому опыту, тварь глотала леща мгновенно, как пилюлю; но какие-то секунды, десять или двадцать в лучшем случае, пока слетают с рогатки все многочисленные витки, у него в распоряжении будут…

А потом сработает аппарат.

Он оглянулся через плечо назад, где с носа лодки уходил в глубину толстый медный провод без изоляции, задержал взгляд на какую-то секунду — последняя проверка на всякий случай.

В этот момент тварь схватила живца.

5

И все-таки Лукин опять недооценил ее.

Жерлица сработала, как и требовалось — трос легко выскочил из расщепа и, разматываясь, погасил часть бешеной энергии рывка. Но и оставшейся части хватило с избытком…

Жерлица, вращаясь взбесившимся вентилятором, пронеслась под углом мимо надувного суденышка и нырнула в воду. Через долю секунды натянувшийся струной трос дернул лодку, мгновенно развернув. Она накренилась, низкий борт черпнул воды. Тяжеленный аппарат Дземешкевича скользнул по жесткому днищу…

Черт!!! Лукин едва успел выдернуть ногу — педаль, на которую он так и не надавил, зажало между сдвинувшимся аппаратом и мягким надувным бортом. Новый рывок, лодка накренилась сильнее. Вода снова хлынула через транец, крен увеличился еще больше.

И Лукин сам не понял, как очутился в озере — тело отреагировало рефлекторно, перевалившись за борт в самый последний момент, после которого лодка неизбежно должна была опрокинуться.

6

Тварь схватила живца на ходу, не замедляя набранного разбега — втянула в раскрытую пасть вместе с изрядной порцией воды и поплыла дальше. Сопротивления вытягиваемого троса она не почувствовала.

Зато почувствовала какие-то странные колебания, идущие с поверхности — на рыбу, птицу или животное не похоже, но все же может оказаться вполне съедобным…

Она замедлила движение, входя в разворот с большим радиусом и неожиданно почувствовала слабую режущую боль в желудке, куда отправился переставший трепыхаться лещ. Скорее удивленная, чем напуганная, тварь содрогнулась всем телом, желудок безуспешно попытался отрыгнуть содержимое — и тут боль пронзила ее по-настоящему, прокатившись волной по всему огромному телу.