Виктор Точинов - Темные игры (сборник)

• Название: Темные игры (сборник)
• Автор: Виктор Точинов
• Жанр: Триллер

Содержание:

«Темные игры полуночи» — сборник рассказов в жанре мистического, фантастического и детективного триллера;

«Неопознанные летающие убийцы» — роман, фантастический триллер.

---

Другие болтали: плодит учеников. Эпигонов. Кровь от плоти, плоть от крови — короче, что-то про чресла. Инстинкт деторождения. Сублимированный. Тоже ерунда — пять детей от трех браков (по слухам). А может — гораздо больше.

Еще версии: иссяк, паразитирует на чужих сюжетах; литературный плантатор ищет себе литературных негров. Как Дюма-отец. У них там фабрика литературная. Романы и рассказы фабрикуют под раскрученным брендом. Тут без комментариев — завистливый визг импотентов.

Так зачем? Непонятно. Но — учил. Три дня в неделю. Вернее, три вечера. ДК — бывший дом бывшей культуры, центр досуга по нынешнему. Четвертый этаж. Комнатенка уставлена колченогими столами. Во вторник там учатся макраме, в пятницу экс-гипнотизер приоткрывает неведомое. А в понедельник, среду, четверг — он. Два часа, иногда затягивается надолго. Группа — когда десять человек, когда пятнадцать. Изредка больше. Девушек половина. Модно, женские романы прут как фарш из мясорубки. Любовные, криминальные, иронические. Женщины-следователи ловят женщин-аферисток — в перерывах между адюльтерами. И все при этом тонко шутят. Пускай.

Пятнадцать пар глаз поначалу недоумевают: он — такой? Такой, такой, что поделаешь. Лысый и лохматый одновременно — остатки волос бунтуют, никак не хотят соблюдать видимость приличий. Да и он не старается. Три вечера — одна и та же рубашка, воротник к четвергу темнеет. В понедельник надевает новую. Все два часа постоянно курит, на столе кофейная банка бычков. Предупреждает сразу: аллергиков и астматиков не принимаю. Глаза глубоко посажены, цвет так сразу и не определить. Взгляд тяжелый. Сидит, упершись ладонью в колено, тянет одну за одной.

И говорит, говорит, говорит. На первом занятии, сразу — ошарашивал: вы — графоманы! Не спорьте, другие сюда не приходят. Будем делать писателей. В чем отличие? Графоман — тот, кто пишет. Писатель — тот, кто издается. Графоман свободен в своих писаниях — для себя старается. Писатель — подчиняется непреложным законам. Кто-нибудь что-нибудь слышал о законах художественного творчества? Забудьте. Писательство — бизнес. Правят законы рынка. Необходимо: а) произвести товар; б) прорекламировать; в) продать — окупив затраты на первый и второй пункты. То есть: предмет нашего изучения есть маркетинг и менеджмент интеллектуальной собственности. Торговля мозгами. Что «хороший товар в рекламе не нуждается» — такая же ахинея, как и «талант везде пробьет себе дорогу». Кстати, пункт «а» — для кустарей. Для предпринимателей-одиночек. Киты и мамонты этого дела — сами пишут очень мало. Почти ничего не пишут. Соавторы, литературные негры… А выстреливают до сотни печатных листов в год — огромными тиражами. Иные — и еще больше.

Сам он относился к иным. В прошлом году — сто семьдесят шесть условно-издательских листов. Рекорд. Тематика самая разная: и вампиры с оборотнями, и классические детективы, и исторические, и фантастические… Токарь-универсал.

Спрашивают: Кого читать? — А зачем? Чукча не читатель, чукча писатель. Вечером допишите, а утром прочтите — на всякий случай. А то многие тут же папку под мышку и бегом в издательство. Если серьезно: Кинга читайте. Кого еще? Снова Кинга. Кроме него? А опять Кинга. Гений продаваемости. Только не вздумайте писать как он, с многостраничным подходом к теме — никто не купит. Когда раскрутитесь — пожалуйста. А сейчас — в первом абзаце — труп на ковер. И пошло действие.

Эрудиция у него кошмарная. Не блестящая — именно кошмарная. Эйденическая память или что-то вроде этого. Помнит все. Или почти все — что читал, что слышал. Обожает выдвинуть дикую идею. Абсурдную. Чтоб едва сформулированная — вызывала неприятие. И блестяще ее отстаивать. Той самой эрудицией. В голове — громадная куча цифр, имен и фактов. Выгребает нужные в споре, остальные задвигает в дальний угол своего громадного чердака. И попробуй поспорь.

Многие не выдерживали, уходили. Некоторые — с обидой. Ему все равно. Иные просто не приходили на следующее занятие. Другие пытались выяснить отношения. Один (неплохо писал, ехидно и — коротко) сказал разочарованно: я думал — Вы Учитель. А Вы — говно!

Отреагировал неожиданно. Расплылся в улыбке. В доброй (редкость!): Значит — не зря старался. Значит — выучил. Поздравляю! Выпускной — на пять с плюсом!

И тут же предложил обмыть писательскую зрелость. Обмыли. Потом обоим было противно.

Любил начать разговор с чистой воды провокации: я вот очень жадный! Патологически жадный! Кошмарно! Мозг — ваше богатство. Мысли — проценты с капитала. Тратьте их с толком, любую — на бумагу. Никаких незавершенных задумок, никакой писанины «в стол». Если ты писатель — любая написанная мысль должна быть напечатана. Любая напечатанная — оплачена. Вышло плохо — переделайте. Длинно — сократите. Коротко — растяните. Еще вариант: выверните вещь наизнанку, как грязную рубашку. Может — покажется чище. Оставьте какую-то параллель, все остальное замените антитезами. Заменяйте смелее: дураков на умных, умных на циничных, подвиги на гнусности, любовь на извращение. Опять не выходит? Поработайте с формой. Фразы длинные и сложноподчиненные — рубите на кусочки. Как топором — клубок колючей проволоки. На короткие острые обрубки. Чтобы в горле застревали, чтобы — не выплюнуть. Чтобы — глотали. (Сам так и писал в последнее время. И — глотали, вспарывая желудки.) Если совсем дело плохо, если ничем повесть или рассказ не спасти — растягивайте до романа. Романы писать проще. Дольше — но проще.

Иногда недели не проходило — начинал вещать совершенно противоположное. Ловили на противоречии — удивлялся: в мире все и всегда состоит из противоположностей. Их единство и борьбу не Карл с Фридрихом придумали, ныне высочайше отлученные и проклятые. Это — Гегель, пока еще анафеме не преданный. Напишите вещь, которая одновременно у одного человека вызовет противоположные эмоции — переживет века.

Одна девица из группы (для него девицы — лет до тридцати пяти включительно) сказала, наедине — что выходя с занятия, чувствует себя морально изнасилованной. И тут же дала понять, что согласна — но добровольно и физически. Не снизошел. Но бывало, еще как бывало. Опусы таких потом анатомировал с особой, садистской беспощадностью.

В ту среду все шло, как обычно. Долго вещал о необходимом для продаваемости количестве насилия. Крови не жалеть, сюжет без трупа — не сюжет. А иногда труп сам по себе — сюжет. Представьте его хорошенько, зримо — потом подумайте: а как он там образовался, такой красивый? Что было до? Что стало после? Глядишь, все и завертится.

Ему: а в чем тут сверхидея?

Он: фу-у-у, слова-то какие. А вы не задумывайтесь об идеях. Тем более о сверхидеях. Это хлеб критиков. Идея одна — интересный сюжет. Был бы сюжет — идей к нему подверстают. Хорошая вещь — которую читаешь в полпятого утра, в семь на работу, но не оторваться — сюжет затягивает. Если с самого начала собрался сеять разумное, доброе, вечное, просвещать и воспитывать — так писать не получится. Поневоле полезут ненужные отступления. Герои начнут нести лишнюю ахинею — разъяснять авторскую позицию. К чертям позицию! Читатель уснет. Труп на ковер, кишки по комнате — и понеслось! В любом сюжете какая-никакая идея зарыта — и не занимайтесь эксгумацией. Умные сами докопаются, а дуракам — к чему?

Ему: но ведь это цинизм?

Не смущается: да, цинизм. Есть что-то против? Читатели любят цинизм. Любителей идиллических соплей в расчет не принимаю. Писать для них все равно не научу — сам не умею. А теперь займемся патологоанатомией. Чья сегодня очередь?

Иришка. Ира Чернова. Невысокая, тоненькая — но с округлостями. Застенчивая. Коса до пояса — никогда не распускает. Девочка. Сзади на шее, у косы — родинка. Не красавица. Милая. Когда что-то спрашивает — ушки наливаются розовым. Потом краснеют. И — как два фонарика. И-е-э-эх! Жаль, что для него время девочек прошло — таких. Вот и сейчас: читает рассказ, как школьница на утреннике, голосок подрагивает. Довольно большой, страниц тридцать — рукописных, ровненьким почерком отличницы. Слушают терпеливо. Сюжет — по автору и не скажешь: мерседес взрывается, выброшенная автоматом последняя гильза звякает в наступившей тишине по бетонному полу, сердце красотки вдребезги разбито о мрачную полуусмешку героя-киллера. Финал немного искупает — неожиданный. Закончила, вернулась на место, ждет.

Он снисходительно-безжалостен. Или безжалостно-снисходителен: неплохой рассказик. Более того, может стать хорошим. Если взять карандаш и вычеркнуть половину. Да не тянись к пеналу — все равно не знаешь, какую. Перекурим и займемся все вместе.

Перекуривали на лестнице. Он тоже — за кампанию, хоть никотином и переполнен… В курилке вопросы задавали смелее. И — ехидней. Курилка уравнивает. Подошел парнишка (все, кто моложе его — парнишки). Протянул прозрачную папочку с листками. Просил оценить. На публике — не хотел. Скромный парнишка, публичности явно не любит. На занятиях сидит за последним столом, один. Вопросов не задает, в дискуссии не вступает, едва виден за прислоненными к стене щитами со старыми афишами. Он даже имени его не вспомнил, но папку взял — прочитаю.