Петр Кожевников - Год Людоеда

• Название: Год Людоеда
• Автор: Петр Кожевников
• Издательство: ООО «Издательство ACT», «Азбука»
• Жанр: Детектив
• Год: 2001
• ISBN: 5-17-005817-9, 5-7684-0770-7

Похоже киллер по имени Скунс — этот современный вариант народного мстителя — становится гepoeм нашего времени.

Вот и сейчас он появится в Питере, чтобы поймать неуловимого Людоеда, растерзавшего уже несколько человек.

И правда что остается делать, как не прибегать к помощи Скунса, когда горожане готовы подозревать в изуверствах каждого второго встречного, а милиция опять бессильна.

Итак, по вкусу ли Скунсу криминальные страсти северной столицы?

---

Глава 35. Откровения в кабинете ОППН

— Знаешь, Морошка, до последнего времени мне казалось, что я с каждым годом понимаю в жизни все больше и могу достаточно просто разобраться в происходящем… Ты куришь? — Стас так внезапно перешел от рассуждений к вопросу, что Соня слегка оцепенела, складывая разбежавшиеся мысли.

— Курю… Да. А ты чего спросил? — Морошкина мягко улыбнулась, словно чувствуя вину за неловкую паузу, на которую Стас, кажется, даже не обратил внимания. Вообще же, он производил непривычное впечатление своей обескураженностью. — А ты ведь никогда не курил? Начал, что ли?

— Да нет. Я к тому, что если ты куришь, то кури. — Весовой тоскливо глядел в пространство. — Мне спокойнее, когда другие курят, хотя это вредно, то есть и курить, и дышать дымом.

— Так мне курить или нет? — Софья рассмеялась, сочувственно всматриваясь в подрагивающее лицо одноклассника. — Что вообще с тобой стряслось? Влюбился? Мне-то ты можешь довериться. Вдруг я тебе чем-то помогу? А не помогу, так хоть посочувствую. Мы, бабы, знаешь, для того и нужны, чтобы вас, мужиков, слушать да потихоньку сочувствовать.

— Понимаешь, Сонь, я собрался поговорить с тобой на одну очень серьезную тему, причем это больше важно для тебя, чем для меня, но вот прийти-то пришел, а как начать — не знаю. Попробую покрутить вокруг да около — вдруг как-нибудь само проклюнется. — Весовой внимательно, словно за жизненно важным для него делом, наблюдал за тем, как Морошкина достает сигарету и зажигалку, закуривает, выдыхает первую порцию дыма, пенящегося в солнечных струях, пронзивших закопченные оконные стекла. — А ты про меня, наверное, мало что теперь знаешь? Сколько не виделись-то? А если и виделись, то не откровенничали. Я тебе не говорил тогда, на встрече, ну чтобы не омрачать общий праздничный настрой, — от меня ведь жена фактически ушла, то есть даже уехала. В Америку.

— Как?! Инка умотала?! Да у вас же все так хорошо складывалось?! — Морошкина оборвала друга, чтобы несколько поддержать его своей уверенностью в благополучии семьи Весового. Авось хоть от этого необременительного женского участия ему станет легче, а то он уж нынче действительно слишком уныл. — Да она ж еще в институте клялась никогда родину не бросать, что бы в России ни творилось. С нами же в группе иностранцы учились, так ей один парень из Греции, причем из богатой семьи, несколько раз предложение делал. Что ты! Ни в какую! Ты извини, что я сейчас вспоминаю…

— Господь с тобой, Морошка, когда ж еще вспоминать, как не сейчас, пока мы с тобой еще из ума не выжили. Ну а было у нас, кстати, не так уж все и хорошо, хотя, честно сказать, не намного хуже, чем у других. — Стас вздохнул. — Последние-то годы мы, признаться, вообще не жили как муж и жена, а просто держались по инерции рядом. Я много думаю о таких вещах, как распад семьи, особенно в наше время, и прихожу к выводу, что это из-за всеобщей неразберихи, которая уже десять лет у нас творится. Ну не обойтись тут без политики! Ты можешь меня обвинить в безумии, по мне иногда приходит мысль о том, что, может быть, все приключения, а точнее, злоключения нашей страны, да и всего соцблока, — суть этапы хитроумного долгосрочного плана нашего правительства. Но тут же я спрашиваю себя: а где оно, правительство? За это время весь аппарат столько раз сменился, что те фамилии, которые звучали в начале перестройки, давно уже обесцвечены или даже объявлены вне закона. Как же они вернутся, чтобы все исправить? Да никак!

— Неужели ты допускаешь, Стасик, что эти твои предполагаемые авторы столь загадочного плана могли допустить такой кошмар, в котором мы оказались? — Морошкина без стеснения и спешки изучала лицо Весового, поскольку понимала, что в его состоянии люди обычно смутно помнят, с кем и когда виделись, что ели и во что были одеты. — Они-то ведь тоже, чай, не на Марсе проживают?

— Да в том-то и дело, что не допускаю! Что же это, дорогая моя, за политики такие, которые могли согласиться рискнуть целостностью и могуществом своего государства, жизнями и судьбами миллионов сограждан?! — Весовой неожиданно строго и требовательно уставился на форточку, вернее, на петербургское небо, которое именно в этот момент погрустнело и смялось, словно капризное лицо младенца. — Согласись, Сонь, ведь то, что мы имели, чем пользовались, — это действительно были великие завоевания нашего великого народа. Шутка ли: бесплатное детство, оплаченная старость, возможность обеспечить все население работой и жильем — это было воплощенное чудо! Семидесятые, которые теперь клянут, называют «застоем» — да это же, по сравнению с теперешним адом, был сущий рай!

— Не совсем так, Стасик! — Соня прервала речь друга жестом руки с сигаретой, пепел с которой рухнул на бумаги, лежавшие на письменном столе Морошкиной. Софья привычно сдула серый холмик за край стола. На очередном вздохе Морошкина исподлобья посмотрела на гостя. — В том времени было много насилия. Ну а сейчас, конечно, много ужаса. Иногда даже кажется, что действительно грядет Второе пришествие.

— Да и я к тому же, пожалуй, пришел. — Стас искренне обрадовался и протянул к собеседнице руки ладонями вверх, будто предлагал сыграть в «пятнашки». — Ты чувствуешь, как все изменилось? Все события происходят с невероятной скоростью, а время просто утекает сквозь пальцы. Такого раньше, мне кажется, не было. Я думаю, это тоже свидетельствует о приближении чего-то апокалипсического. Заметь, Сонь, какой-нибудь мерзавец что-то совершит и вскоре — все, нет его. Вот ведь как возмездие стало быстро приходить! Я, честно говоря, тоже жду Страшного суда, только чересчур грешен, чувствую — достанется мне по полной программе. Я самому себе всегда повторяю: те испытания, которым ты подвергаешься, ты заслужил! Помнишь, мы по истории проходили про чудаков, которые ходили по Европе и хлестали себя почем зря. Да и наши такие же были: обузу всякую на себе таскали, не пили, не ели, то есть сами себя постоянно наказывали. Я эту систему сравниваю со Страховым или Пенсионным фондами: начал ты над собой измываться, значит, открыл счет на свое имя и на нем деньги на черный день копишь. Правда ведь, почти то же самое получается: когда в полнейшей нужде существуешь, себя, как врага народа, истязаешь, то получается, что и грешить некогда. Зато если что с тобой и случится, то ты уж таких лишений натерпелся, что после них, как говорится, и сам черт уже не страшен. Я, Сонь, может, в ересь впадаю, но что делать, нас в свое время слову Божью не обучали, а сейчас столько дел каждый день наваливается, что, по сути, на самом главном-то и не сосредоточиться.

— Я, Стасик, столь серьезно не рассуждаю — все же баба, а не философ. — Морошкина вмяла окурок в морскую раковину, используемую в кабинете инспекции по делам несовершеннолетних в качестве пепельницы, после чего вдруг состроила заговорщическую гримасу, не раз подсмотренную ею у своих подопечных. — Выпить хочешь?

— Давай! Я сейчас сбегаю. У нас ведь нынче с этим делом никаких проблем — спаивают народ всеми способами. — Весовой вскочил, приосанился и стал похлопывать себя по карманам. — А ты что будешь? Я за последние годы, пока из армии не уволился, где нам денег не платили, какой только дряни не употреблял, так что сейчас и не знаю, что в порядочном обществе пьют.

Услышав признание Весового, Софья невольно рассмеялась его мальчишески растерянному виду.

— Нет, Стасик, ходить никуда не надо. — Морошкина распахнула дверцу стола, наклонилась и извлекла початую бутылку, на дне которой плавно колыхались лимонные, кожурки. — В качестве не сомневайся. Это я сама настаивала. Состав: медицинский спирт, лимон, сахар, вода. Извини, что не целая. Мы тут иногда что-то отмечаем, а пьяницы-то из нас не очень сильные, вот и остается. А закусить — вот у меня бутерброд с колбасой от обеда остался, думаю, нам хватит. Ну что, готов?

— Да я что, Сонь, давай. У меня, кстати, бутылка кваса с собой есть. Я всю эту западную отраву не употребляю. Так что и запивка имеется. Я сегодня, когда квас покупал, продавщицу похвалил: как, мол, она виртуозно считает. А она мне и отвечает: я ведь, знаете, математический факультет закончила. Во куда людей загнали! В ларьки вместо НИИ и академии! А слова-то какие звучали: перестройка, демократизация, гласность, реформы! Десять лет прошло, и слова умерли: говоришь, а они, оказывается, ничего не значат. Короче, обесценились, как рубль: эдакая инфляция языка. — Весовой принял от Морошкиной бутылку и две рюмки. Пока Соня делила бутерброд, Стас наполнил посуду и шумно вздохнул. — Морошка, я хочу выпить за тебя, за прекрасную, добрую, умную женщину, способную к тому же на настоящую, истинно мужскую дружбу!

— Спасибо, Стасик. — Соня затаила дыхание, зажмурила глаза и выпила. Стас сделал это чуть позже и медленнее. Морошкина закурила и включила миниатюрный приемник. Пространство заполнили звуки, похожие на шум работающего электронасоса. Соня покрутила ручку настройки и, услышав русскую песню, прибавила громкость. — Я теперь только наше могу слушать, да и то не все. Знаешь, я эти повторения одних и тех же слов и звуков не понимаю. Может быть, возраст?