Владимиp Набоков - Пнин

• Название: Пнин
• Автор: Владимиp Набоков
• Жанр: Классическая проза

Геннадий Александрович Барабтарло (род. в 1949 г.) по окончании курса в Московском университете на кафедре русской филологии служил в Музее Пушкина в должности научного сотрудника и ученого секретаря и изредка печатал статьи и переводы под своим настоящим именем и под чужими. Тридцати лет эмигрировав в Америку, получил в 1984 г. докторскую степень по русской литературе в Иллинойском университете и место доцента, а потом и ординарного профессора на кафедре германской и русской словесности главного университета Миссури (в городе Колумбия), которой теперь заведует. Большая часть его научных трудов, опубликованных почти исключительно в американских изданиях, посвящена Пушкину и Набокову. Роман последнего «Пнин», равно как и все его английские рассказы, были переведены Барабтарло на русский язык в сотрудничестве с вдовой Набокова. «Пнин» издан в 1983 г. «Ардисом» и перепечатан, с неисправностями, «Иностранной литературой» (1989, № 2); переводы рассказов появлялись в разных эмигрантских повременных изданиях. Работы Барабтарло о Набокове собраны в двух его книгах: «Тень факта. Путеводитель по „Пнину"» («Phantom of Fact. А Guide to Nabokov's "Pnin"» Ann Arbor: Ardis, 1989) и «Вид сверху. Очерки художественной техники и метафизики Набокова» («Aerial View. Essays of Nabokov's Art and Metaphysics». N. Y. – Bern, 1993). Комментированное им издание рассказов Солженицына («Как жаль») недавно вышло в Англии в серии «Бристольские классические тексты». Время от времени Барабтарло помещает в русских зарубежных журналах свои стихи и прозу.

---

Были кой-какие осложнения – но в конце концов Винд женился на ней. В продолжение первых пяти лет жизни в Америке Пнин несколько раз видал ее мельком в Нью-Йорке; он и Винды были натурализованы в один и тот же день; затем, после его отъезда в Уэйндель в 1945 году, лет шесть прошло без встреч и без переписки. Однако время от времени до него доходили слухи о ней. Не так давно (в декабре 1951) его друг Шато прислал ему номер журнала по психиатрии со статьей, написанной д-ром Альбиной Дункельберг, д-ром Эрихом Виндом и д-ром Лизой Винд по поводу «Групповой психотерапии в применении к консультациям по проблемам брака». Пнину всегда бывало неловко за Лизины «психоослиные» интересы, и даже теперь, когда ему должно было быть все равно, его передернуло от отвращения и жалости. Они с Эрихом работали под началом великого Бернарда Мэйвуда, добродушного гиганта – которого прекрасно приспособлявшийся Эрих именовал «Боссом» – в Исследовательском отделе при «Центре Планирования Семьи». Одобренный своим и жены покровителем Эрих разработал остроумную (может быть, не ему принадлежавшую) идею загонять наиболее податливых и глупых клиентов Центра в психотерапевтическую ловушку – кружок «устранения напряженности», что-то вроде группового шитья стеганых одеял, где молодые замужние женщины, группами по восемь человек, раскрепощались в уютной комнате в обстановке непринужденной, живой, с обращением по имени, беседы в присутствии докторов за столом перед группой и скромно записывавшего секретаря посреди травматических эпизодов детства, всплывавших там и сям подобно трупам, На этих собраниях дам заставляли с полнейшей откровенностью обсуждать между собой свои брачные проблемы, что, разумеется, приводило к сопоставлению наблюдений над мужьями, которых потом тоже интервьюировали в особой «группе мужей», тоже весьма непринужденной, где они щедро угощали друг друга сигаретами и анатомическими диаграммами. Пнин пропустил доклады и отдельные случаи,- и здесь не к чему вдаваться в эти уморительные подробности. Достаточно сказать, что уже на третьем собрании женской группы, после того как та или другая дама побывала дома, она возвращалась прозревшая, и потом расписывала новое ощущение своим все еще заблокированным, но восторженным подругам, звонкая нота сектантского бдения приятно окрашивала дискуссию. («Ну, вот, милые, когда Джордж прошлой ночью…») И это еще не все, Д-р Эрих Винд намеревался разработать метод, который позволил бы соединить всех этих мужей и жен в общую группу. Кстати, мороз подирал по коже, когда они с Лизой облизывались, произнося слово «группа». В длинном письме к приунывшему Пнину профессор Шато утверждал, что д-р Винд даже сиамских близнецов называет «группой». И верно: прогрессивный идеалист Винд мечтал о счастливом мире, состоящем из сиамских сотен, анатомически соединенных коммун, целых наций, созданных вокруг коммунальной печени, «Вся эта психиатрия – просто микромирок коммунизма»,- ворчал Пнин, отвечая Шато, «Отчего не оставить людям их личные горести? Как будто горе не единственное, что действительно принадлежит человеку на этом свете!»

6

– Вот что,- сказала Джоана мужу в субботу утром,- я решила сказать Тимофею, что сегодня от двух до пяти дом предоставляется им. Мы должны дать этим трогательным существам все возможности. У меня есть дела в городе, а ты будешь отвезен в библиотеку.

– Дело в том,- отвечал Лоренс,- что как раз сегодня у меня нет ни малейшего желания быть отвезенным или вообще перемещенным куда бы то ни было. Кроме того, в высшей степени невероятно, чтобы им для свидания понадобилось восемь комнат.

Пнин надел свой новый коричневый костюм (за который было заплачено кремонской лекцией) и, наспех позавтракав в «Яйцо и Мы», пошел через парк с островками снега к Уэйндельской автобусной станции, куда он пришел чуть ли не на час раньше, чем было нужно. Он не стал думать, почему, собственно, Лизе понадобилось непременно повидать его, возвращаясь из пансиона Св. Варфоломея, под Бостоном, куда этой осенью должен был поступить ее сын; он знал только, что волна счастья пенилась в нем и росла за невидимой преградой, которая вот-вот должна была прорваться. Он встретил пять автобусов, и в каждом из них ясно видел Лизу, махавшую ему в окно в веренице выходивших пассажиров, но автобусы один за другим пустели, а ее не оказывалось. Вдруг он услышал ее звучный голос («Тимофей, здравствуй!») позади себя и, резко обернувшись, увидал, что она вышла как раз из того единственного автобуса дальнего следования, в котором он уже решил, что ее нет. Какую перемену мог заметить в ней наш приятель? Господи Боже мой, да какая там могла быть перемена! Это была она. Ей всегда было жарко, и все в ней кипело, даром что прохладно и теперь вот ее котиковая шубка была настежь распахнута, открывая сборчатую блузку, когда она охватила голову Пнина и он почувствовал помплимусовый аромат ее шеи, и все бормотал «ну-ну, вот и хорошо, ну вот» – жалкие словесные подпорки сердца – а она крикнула: «Ах, да у него чудные новые зубы!» Он помог ей сесть в таксомотор, ее яркий прозрачный шарф зацепился за что-то, Пнин поскользнулся на мостовой, и шофер сказал «Осторожно» и взял у него ее саквояж, и все это было уже когда-то, в этой именно, последовательности…

Эта школа, говорила она ему пока они проезжали по Парковой, в английской традиции. Нет, она ничего не будет есть, она съела большой завтрак в Албани. Эта школа «очень фэнси»,- сказала она по-английски,- мальчики играют в зале во что-то вроде тенниса, руками, и в одном классе с ним будет – она с фальшивой небрежностью произнесла известную американскую фамилью, которая Пнину ничего не говорила, потому что она не принадлежала ни поэту, ни президенту. «Между прочим,- прервал ее Пнин, подавшись вперед и указывая,- отсюда можно видеть уголок кампуса». Все это благодаря («вижу, вижу, кампус как кампус»), все это, включая стипендию, благодаря влиянию д-ра Мэйвуда («знаешь, Тимофей, ты бы как-нибудь черкнул ему несколько слов, просто из любезности»). Директор (священник) показал ей трофеи, которые Бернард выиграл мальчиком. Эрих, конечно, хотел, чтобы Виктор поступил в казенную школу, но его переспорили. Жена преподобного Хоппера – племянница английского графа.

– Вот мы и приехали. Вот и мои палаты,- пошутил Пнин, который никогда не мог поспеть за ее быстрой речью.

Они вошли – и он внезапно почувствовал, что этот день, который он предвкушал с таким лютым нетерпением, проходит слишком уж скоро – уходит, уходит, вот-вот совсем пройдет через несколько минут. Быть может, думал он, если бы она сразу сказала, что ей от него нужно, день бы замедлился и стал бы в самом деле радостным.

– Какой жуткий дом, – сказала она, садясь на стул рядом с телефоном и снимая ботики – такие знакомые движения. – Ты только посмотри на эту акварель с минаретами. Должно быть, это ужасные люди.

– Нет, – сказал Пнин, – они мои друзья. – Мой милый Тимофей, – говорила она, пока он эскортировал ее наверх, – в свое время у тебя бывали довольно ужасные друзья.

– А вот моя комната, – сказал Пнин. – Я, пожалуй, прилягу на твою девственную постель, Тимофей. Через минутку я прочитаю тебе стихи. Опять просачивается эта адская головная боль. Я так великолепно чувствовала себя весь день.

– У меня есть аспирин. – М-м, – сказала она, и на фоне ее родной речи это новоприобретенное отрицание звучало непривычно.

Когда она стала снимать туфли, он отвернулся, и звук, с которым они упали на пол, напомнил ему очень далекие дни.

Она откинулась – черная юбка, белая блузка, каштановые волосы, – одной розовой рукой прикрыв глаза.

– Как вы вообще? – спросил Пнин (только бы она сказала, что ей нужно, поскорей!), опускаясь в белую качалку возле радиатора.

– У нас очень интересная работа, – сказала она, все еще заслоняя глаза, – но я должна тебе сказать, я больше не люблю Эриха. Наши отношения развалились. Кстати, Эрих недолюбливает сына. Он говорит, что он его земной отец, а ты, Тимофей, водяной.

Пнин начал смеяться: он покатывался со смеху; под ним громко скрипела несколько инфантильная качалка. Его глаза были как звезды и совершенно мокрые. С минуту она с любопытством смотрела на него из-под пухлой руки, потом продолжала:

– У Эриха твердый эмоциональный блок в отношении Виктора. Не знаю, сколько раз мальчик должен был в своих снах убивать его. И потом, как я давно заметила, у Эриха вербализация только запутывает проблемы, вместо того, чтобы их разрешать. Он очень тяжелый человек. Какое у тебя жалованье, Тимофей?

Он сказал. – Ну,- сказала она,- это не густо. Но, я думаю, ты даже можешь кое-что откладывать – этого больше чем достаточно для твоих потребностей, твоих микроскопических потребностей, Тимофей.

Ее живот, туго схваченный черной юбкой, два-три раза подпрыгнул, с немой, уютной, добродушно-припоминающейся иронией – и Пнин высморкался, одновременно качая головою и сладострастно и весело наслаждаясь.