Павел Мельников-Печерский - На горах. Книга первая

• Название: На горах. Книга первая
• Автор: Павел Мельников-Печерский
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1976

---

— Чего бы, мне кажется, много-то об этом заботиться матушке Манефе? — после недолгого молчанья сказал Марко Данилыч. — Ежели бы еще черница сбежала или канонница, ну так еще, пожалуй. А то ведь мирская девица, гостья. Никакого, по-моему, тут и сраму-то нет ни матушке, ни обители.

— Как же нет сраму, Марко Данилыч? — с горячностью перебила его Таифа. — Сохранить, значит, девицу не сумели, приглядеть не могли за ней. Разве это не стыд, разве не срам? А опять же этот Василий Борисыч, иссохнуть бы ему… Какую остуду у московских навел на нас! Теперь ведь по всему христианству про нас худая слава пронеслась. Вот, скажут, на Керженце-то какие дела делаются! Рогожских послов в великороссийской венчают!.. Какого еще больше сраму, Марко Данилыч?..

Помилуйте! А по нашим-то скитам? Нешто нет у нас завистниц, особливо по тем обителям, где вольненько живут? Матушка-то Манефа, сами знаете, старица строгая и над другими обителями держит верх. За непорядки, бывало, началит самих игумений… А теперь?.. Чего-чего теперь они не плетут на нас!.. Волос даже вянет…

— Все бы не след матушке убиваться, — сказал Марко Данилыч. — Кто довольно ее знает, тот худа об ней не помыслит, а ежели непутные языки болтают, плюнуть на них, да и вся недолга.

— Хорошо так вам говорить, Марко Данилыч, — с горячностью молвила Таифа. — А из Москвы-то, из Москвы-то что пишут?.. И здесь, к кому ни зайдешь, тотчас с первого же слова про эту окаянную свадьбу расспросы начинаются… И смеются все. «Как это вы, спрашивают, рогожского-то посла сосватали?» Легко ль это слушать, благодетель, легко ли терпеть? Нет, Марко Данилыч, велика наша печаль. Это… это… И, горько заплакав, Таифа замолчала.

— Жаль мне матушку. Оченно жалко, — помолчав недолго, молвил Марко Данилыч.

Не смеялся он теперь, как в то время, когда Самоквасов впервые рассказывал ему про свадьбу Василья Борисыча. Жалко ему стало Манефу и Таифу жаль; они ведь так пеклись о Дунюшке, так много любят ее.

— А у нас-то в обители, Марко Данилыч, какое дело сделалось, — начала в свою очередь жалобиться мать Таисея. — Помните, как на Петров-от день гостили вы у нас в Комарове, Самоквасов Петр Степаныч да панковский приказчик Семен Петрович были у нас?

— Помню, — сказал Марко Данилыч.

— В обители у нас приставали, — продолжала Таисея.

— Помню.

— После вашего отъезда еще с неделю прогостили. И вдруг Петр Степаныч ни с того ни с сего срядился вдруг и уехал.

— Здесь он теперь, — заметил Марко Данилыч.

— Вот видите, — сказала Таисея. — И Семен Петрович тоже уехал, оба даже не простившись. Очень было это тогда нам обидно, кажется ничего худого от нас не видали, рады мы были им всей душой, и вдруг не простившись… Хорошо ли это с их стороны?

— Не хорошо, — сказал Смолокуров. — Люди молодые, ветер в голове…

— Да как же это не простясь-то? Помилуйте! Как же это возможно? Нешто так делается?

— Не делается, матушка, не делается, — ответил Марко Данилыч и вдруг, чтоб как-нибудь отвязаться от рассказов Таисеи, сказал:— Что же это я? Хорош хозяин! Сколько времени толкуем, а нет, чтобы чайком попотчевать дорогих гостей… Вот что значит без хозяек-то.

— Напрасно беспокоитесь, Марко Данилыч, сейчас от чаю, — отирая глаза, молвила Таифа.

— Сбери-ка нам, любезный человек, поскорее самоварчик, — приказал Смолокуров влетевшему на звонок коридорному.

— Сею секундой-с, — быстро ответил тот и вихрем полетел назад.

— Право, напрасно беспокоитесь, благодетель, — говорили старицы, но за чаем замолкли.

Когда Марко Данилыч распивал лянсин с матерями, бойко вошел развеселый Петр Степаныч. Здороваясь с хозяином, взглянул на стариц… «Батюшки светы! Мать Таисея! Вот встреча-то! И Таифа тут же. Ну, — думает себе Петр Степаныч, — как они про свадьбу-то разнюхали да про все Марку Данилычу рассказали!.. Пропадай тогда моя головушка долой!» И веселый вид его смутился. «Не прогнал бы, не запретил бы дочери знаться со мной», — думал он про себя.

Однако, притворяясь спокойным, с улыбкой обратился он к Таисее:

— Вот уж не думал, не гадал с вами встретиться, матушка. Как ваше спасение?[156] Все ли у вас здоровы?

— Слава богу, поколь господь грехам терпит, — молвила Таисея и тотчас же попрекнула Петра Степаныча: — А вы тогда на неделю от нас поехали да так и не бывали.

— Дела такие подошли, матушка, — озабоченно отвечал Самоквасов. — В Москве был, в Питер ездил, теперь вот здесь третью неделю живу. Нонешним годом, не знаю, в другорядь-то и попаду ли я к вам.

— А в будущем-то не к кому, пожалуй, будет и приехать, — грустно промолвила мать Таисея.

— Как не к кому? Опять к вам же. Авось не прогоните? — сказал Самоквасов.

— Самих-то нас к тому времени разгонят на все четыре стороны, — тихо промолвила мать Таисея. — Приедешь в Комаров, ай нет Комарова. Пожалеешь, чать, тогда?

— Э, матушка, страшен сон, да милостив бог, — сказал Самоквасов. — Поживете еще, а мы у вас погостим, как прежде бывало.

— Хорошо бы так, сударик мой, только этому не бывать… Последние дни доживаем…

— Полно вам, матушка, верного-то покамест еще никто не знает, — говорил Самоквасов.

— Как же нет верного? — возразила мать Таисея. — Генерал едет из Питера, строгий-настрогий. Как только наедет, тотчас нам и выгонка.

— Приедет, уедет, за ним другой приедет да уедет, а там и третий и четвертый. Бывали ведь и прежде не раз такие дела.

— Нет, Петр Степаныч, понапрасну не утешай. Дело наше кончено, и нет ему возвороту, — сказала мать Таисея и смолкла.

Пока Самоквасов разговаривал с Таисеей, Марко Данилыч вел с Таифой речи про Дунюшку. Разговорясь про наряды, что накупил ей на ярманке, похвалился дорогой шубой на чернобурых лисицах. Таифе захотелось взглянуть на шубу, и Смолокуров повел ее в другую комнату, оставив Таисею с Петром Степанычем продолжать надоевшие ему хныканья о скитском разоренье.

— Ну, как поживали без меня, матушка? — обратился Самоквасов к Таисее.

— Ох, житье наше! — со вздохом отвечала она. — Такие дела были, что просто беда. На казанскую, только что съехал ты со двора, и Семен-от Петрович пропал.

— Да ведь он со мной поехал, — подхватил Самоквасов, зорко глядя на мать Таисею.

— С тобой?… А ведь мы думали… Да как же это с тобой? Ты ведь один на три, что ли, дня поехал. И не простился даже путем, сама до ворот тебя провожала… Я ведь помню хорошо, — говорила мать Таисея.

— К Жжениным заходил Сеня прощаться, а я заторопился, — нисколько не смущаясь, сказал Самоквасов. — От нас повернул было я к Жжениной обители, а Сеня навстречу, я его в тележку да и айда-пошел! Мы так завсегда!.. На живую руку.

— Вот оно что! — сказала Таисея. — Так это ты его умчал. А я-таки на него погневалась, посерчала. Думаю, как же это так? Гостил, гостил, рады ему были ото всей души, всячески старались угодить, а он хоть бы плюнул.

— Моя вина, матушка, простите, ради Христа! — молвил на то Самоквасов. — Дело-то больно спешное вышло тогда. Сеня и то всю дорогу твердил, как ему было совестно не простившись уехать. Я в ответе, матушка, Сеня тут ни при чем.

— Ну господь с тобой, — ласково сказала мать Таисея и, понизив голос, примолвила:— А ты только что уехал, беда-то какая у нас в Комарове стряслась!

— Что такое? — озабоченно спросил Самоквасов.

— Помнишь, матушка Манефа тогда в Шарпан уехала, а Василья-то Борисыча ко мне перевела на время отлучки. Он в тот самый день и пропади у нас, а тут неведомо какие люди Прасковью Патаповну умчали… Слышим после, а это он ее выкрал да у попа Сушилы и побрачился.

— Слышал я кой-что насчет этого, в Москве сказывали мне, — сказал Петр Степаныч. — Родители-то ведь, слышно, простили и зятя приняли в дом.

— Верно, сударь мой, верно, — подтвердила мать Таисея. — А вышло на поверку, что все это дело самого Патапа Максимыча. Наперед у него все было слажено…

— Полноте, матушка! — возразил удивленный Петр Степаныч. — Зачем же бы ему после того свадьбу уходом справлять?

— Экой недогадливый, — усмехнулась мать Таисея. — Будто не может и понять?.. А помнишь мои речи, что говорила я тебе на черствые твои именины?

— Какие, матушка? Что-то не припомню, — ответил Самоквасов.

— Про Дунюшку-то, про Авдотью-то Марковну, — шепнула она ему на ухо. — Забыл небось? Смутился маленько, но не выдал себя Самоквасов.

— Что ж? — спросил он игуменью.

— А то, что ежели мои речи походят на правду, так стану я Марку Данилычу советовать, венчал бы тебя в великороссийской.

— Своих-то попов разве у нас нет? — с улыбкой возразил Самоквасов.

— А чтобы венец-от у тебя на голове покрепче держался. Вот для чего.

— Не понимаю матушка, не знаю, к чему ваши речи, — сказал Самоквасов.

— А к тому мои речи, что все вы ноне стали ветрогоны, — молвила мать Таисея. — Иной женится, да как надоест жена, он ее и бросит, да и женится на другой. Много бывало таких. Ежели наш поп венчал, как доказать ей, что она венчана жена? В какие книги брак-от записан? А как в великороссийской повенчались, так уж тут, брат, шалишь, тут не бросишь жены, что истопку[157] с ноги. Понял?