Андерс Рослунд - Ячейка 21

• Название: Ячейка 21
• Автор: Андерс Рослунд
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Триллер
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-94145-464-8

В стокгольмскую больницу привозят зверски избитую женщину. Лидия Граяускас, уроженка Литвы, проститутка – больше полиции о ней ничего не известно. Едва придя в себя, девушка захватывает заложников и угрожает взорвать больницу. В тот же день в больнице совершает тяжкое преступление боевик мафиозной группы. Много лет назад по его вине невеста комиссара Гренса получила страшные травмы и навсегда утратила рассудок. Два расследования, которые ведет Грене, внезапно сходятся в одной кульминационной точке. Так возникает чудовищный клубок ненависти, застарелой вражды, унижений, предательства и мести…

---

– И не я был влюблен. Но это не играет никакой роли. Пора тебе бросить все это. Двадцать пять лет прошло, Эверт.

Он обернулся.

Он увидел, как она пытается сделать захват.

Эверту Гренсу стало тяжело дышать. Он прижал руку к мокрой голове и почувствовал, как на него накатывает ярость. Оттуда, из прошлого.

Йохум Ланг почувствовал ее руку и быстро повернулся.

Он вцепился в нее и так резко дернул, что Бенгт, который сидел рядом, не смог ничего сделать, его пальцы только скользнули по портупее Анни.

Эверт вздохнул, все еще прижимая руку к мокрой макушке.

Вот тогда-то все и произошло. Она выпала из машины. Головой прямо под заднее колесо. И вся их жизнь пошла прахом.

А Ланг рассмеялся и убежал. Он и потом смеялся, когда через несколько месяцев его осудили за нанесение тяжких телесных повреждений.

Эверт Гренс ненавидел его.

Бенгт расстегнул пуговицу своей мокрой рубашки и заглянул другу в глаза:

– Эверт.

– Да?

– У тебя отсутствующий вид.

Эверт Гренс снова увидел мокрый газон и нарядную клумбу с тюльпанами. Он почувствовал, что страшно устал.

– Я разберусь с этой тварью.

Бенгт взял его за плечо. Гренс вздрогнул – он к такому не привык.

– Оставь его, Эверт.

Он снова держал ее за руку. Она смеялась громко, как ребенок, но смех был холодным, тусклым, как будто потусторонним. А ведь он помнил другой – теплый, настоящий, звонкий…

– С сегодняшнего дня он расхаживает по улицам, можешь ты это понять? Ланг прогуливается, и плевать ему на нас!

– Эверт, ты уверен, что в том, что произошло, только Ланг виноват? Может, это моя вина? Ведь это я не успел. Может, ты меня должен ненавидеть? Может, со мной надо разобраться, а не с ним?

Ветер задул с новой силой, принес новую порцию дождя и швырнул им в лицо. У них за спиной открылась дверь, и оттуда вышла женщина с зонтиком в руках. Она была молодая, едва за тридцать, длинные волосы заколоты сзади.

– Вы ненормальные, – улыбнулась она.

Они обернулись. Бенгт улыбнулся в ответ:

– Да ладно, не сахарные.

– Давайте-ка заходите, завтракать пора.

– Уже?

– Уже, Бенгт. Малыши голодные.

Они встали.

Одежда снова прилипла к телу.

Эверт Гренс опять посмотрел на небо. Оно было таким же серым.

Утро все не кончалось. С улицы до нее доносились голоса птиц. Они что-то пели друг другу, как обычно в такие дни. Лидия сидела на краешке кровати и слушала. Как красиво. Они тут поют так же, как и те, что летают между клайпедских безобразных бетонных домов. Сама не зная почему, она этой ночью несколько раз просыпалась – ей снилась та давняя поездка с мамой в Вильнюс, в тюрьму Лукишкес. Приснилось, что папа стоял и ей подмигивал, а она пошла прочь от него по темному коридору, который уводил ее от туберкулезного отделения, успела пройти мимо пятнадцати других заключенных, медленно гнивших в комнате под названием «изолятор», а потом вдруг увидела издалека, как он рухнул навзничь. Она тут же остановилась и на миг застыла совсем без движения. Но он все не поднимался, и тогда она бросилась назад, по каменному полу, как можно быстрее, а потом она рывками тянула его, пока он не встал снова на ноги и не принялся выкашливать сгустки крови и желтой мокроты. Во сне все это было точь-в-точь как тогда – мама вскочила, зарыдала и стала кричать санитарам, чтоб они пришли, чтоб они увели его отсюда.

И стоило ей заснуть, как этот сон повторялся снова и снова. А ведь прежде он ей не снился. Ни разу.

Лидия глубоко вздохнула, передвинулась на другой край кровати и раздвинула ноги. Медленно, как и хотел мужчина, что был напротив.

Он сидел в нескольких метрах от нее.

Немолодой. Ей показалось, что ему около сорока. Папе было бы столько же сейчас.

Она принимала его раз в неделю уже почти год… Каждый понедельник по утрам. Обычно он пунктуальный. Этот был третьим клиентом за день и всегда стучал в дверь точно тогда, когда церковные часы отбивали девять. Она слышала их даже сквозь закрытые окна.

Он не плевал на пол. Он в нее не входил. Она вообще не прикасалась к его члену. Даже запаха его не слышала.

Он такой был… Обнимал ее, как только она открывала дверь, зато потом уже ее и не трогал вовсе. Только вцеплялся в свой член одной рукой, а другой показывал, чтоб она раздевалась.

Он хотел, чтоб она двигала бедрами туда-сюда, а он только сжимал свой член покрепче. Он хотел, чтоб она повизгивала, как собака, которая у него когда-то была, и тогда уж вцеплялся в член такой хваткой, что тот бледнел. Он откидывался в черном кресле, и сперма стекала по гладкому дерматину.

Он заканчивал в десять минут десятого и выходил из квартиры ровно в тот момент, когда церковные часы отбивали половину. Лидия оставалась сидеть на краю кровати и снова прислушивалась к щебету птиц.

Кровь из язвы в правой ноздре капала не переставая. Прямо на тротуар Остгётской улицы. Хильдинг почти бежал – пусть он только что вышел оттуда, но он не из тех, кто копит ненависть или, наоборот, взращивает в себе уважение к Аспсосской «качалке». И он почти бежал, объятый яростью и паникой, от этой гребаной собесовской тетки. Аж чуть не задохнулся, пока добрался до Кольцевой, до станции Сканстюль.

Насрать мне на твои гребаные талоны. Сам бабла достану. Как-нибудь.

– Эй, ты.

Хильдинг ткнул пальцем в плечо одной из девчушек, что стояли на перроне. Лет двенадцать-тринадцать, догадался он. Она не ответила, и он ткнул пальцем снова. Она демонстративно отвернулась к туннелю, из которого вот-вот должен был показаться поезд.

– Эй, ты. К тебе обращаюсь.

Он видел у нее мобилу. Он протянул руку, сделал еще шаг, вырвал телефон у нее из рук и, не обращая никакого внимания на ее вопли, повернулся спиной и быстро набрал номер.

Хильдинг откашлялся:

– Сеструха? Это я.

Она помедлила с ответом, так что он быстренько продолжал:

– Сеструха, блин, дай денег.

Он услышал, как она вздохнула, прежде чем сказать:

– Ты ничего от меня не получишь.

– Сеструха, жратва. И одежа. Только на это.

– Сходи в собес.

Он зло уставился на мобилу, набрал побольше воздуха и заорал туда, где, по его мнению, находился микрофон:

– Бля, сеструха! Мне ж придется самому надыбать! Так и знай!

Она ответила точно так же, как и в прошлый раз:

– Это твой выбор. Твоя проблема. Не навязывай ее мне.

Хильдинг Ольдеус крикнул еще раз в электронную пустоту, которая образовалась в телефоне, когда на том конце повесили трубку, а потом хряснул запачканную кровью мобилу о бетонный перрон. Когда он зашел в вагон подошедшего поезда, хозяйка мобилы стояла и размазывала слезы.

Он встал напротив вагонных дверей и глубже зарылся в кровоточащую язву. Капли крови, пот и грязь на безжизненном лице. Выражение – точно он принюхивался.

Он вышел на Т-Сентрален и поехал на эскалаторе прочь из подземки. Слегка дождило, но он вообще не был уверен, шел дождь сегодня утром или нет. Он огляделся вокруг. Как же он вспотел в этом плаще! Реально – спина вся мокрая. Он перешел на другую сторону улицы Кларовой горы, быстро прошмыгнул между домами и вошел в ворота кладбища Святой Клары.

Пусто. Совсем пусто, как он и надеялся.

Заначка, припрятанная тут, наполовину пустая. Ну да другой нет.

Он прошел мимо большущего Камня Бельмапа[3] и вышел к скамейке, что стояла за ним, под ветвями дерева, которое он определил для себя как вяз.

Он выставил ногу, что-то напевая. Одна рука в правом кармане плаща – там даже стиральный порошок остался, он медленно мылил его пальцами. Другая, в левом, открывала упаковку с почтовыми марками. Двадцать пять маленьких пакетиков, восемь раз по шесть сантиметров. На дне каждого – малость амфетаминчику, который он принялся смешивать с порошком.

Наступил вечер. Рабочий день окончен, больше никто не придет.

Лидия медленно прошла через всю по-уютному темную квартиру. Включено всего лишь несколько ламп. Квартира была довольно большая, пожалуй, самая большая из всех, в которых ей пришлось побывать с тех пор, как она приехала сюда.

Она остановилась в холле.

Сама не зная почему, она уставилась на ковер с рисунком из мелких черточек. Они наполняли пустую комнату от пола до потолка. Она часто так стояла, глядя на ковер, позабыв обо всем на свете. Она понимала – это оттого, что он был похож на другой, который она видела давным-давно в другой комнате, на другой стене.

Лидия так четко помнила эту стену, эту комнату.

И омоновцев, что ворвались тогда, и папу с другими мужиками, стоявших у стены, и голоса, кричавшие: «Заткнись! Заткнись!» И потрясающую тишину в конце.

Она и тогда знала, что папа уже один раз отсидел в тюрьме. Что он вывесил на стене их дома литовский флаг, и за это его осудили на пять лет в Каунасском СИЗО. Она тогда была совсем маленькая – всего несколько лет. Но вот флаг – она покачала головой, – нет, она по-прежнему не могла этого понять. Работу он, естественно, сразу же потерял. И однажды – она ясно помнила это, – когда водка закончилась, щеки покраснели, а они все сидели в комнате с ковром в черточках (а вокруг лежало краденое оружие, которое вот-вот собирались продать), он громко спросил: «Ну а что ж мне еще делать?» Дети есть хотели, государство отказывалось платить, так что же, черт побери, ему оставалось делать?